Сомин Н.В.

С.Н. Булгаков: христианство и социализм (по книге «Два града»)

I

 

Соединимо ли христианство с социализмом? И если да, то насколько возможно их взаимопроникновение? Эти вопросы были центральными для С.Н. Булгакова в его дореволюционный период творчества. В этом отношении особенно важным является 1906г. – год начала духовного переворота, приведшего к окончательному возвращению Булгакова в Церковь, в «дом Отчий». С этого момента философ старается по новому взглянуть на «идолов» его недавнего прошлого, осмысляя их с христианской точки зрения. И главным из этих «идолов» был социализм – учение, занимавшее в то время умы всей русской интеллигенции. Итогом работы булгаковской мысли стал сборник «Два града» (1911г.), в статьях которого философ дает свои версии ответов, ставших, причем, для него окончательными. Безусловно, Булгаков – один из величайших русских мыслителей. Однако, проблема столь сложна, что даже великие умы останавливаются в ее разрешении на полдороге. Даже поверхностный анализ позволяет увидеть, что предлагаемые Булгаковым решения небезупречны.

Уже относительно самого названия сборника – «Два града» - возникают недоумения. В предисловии («От автора»[1]) Булгаков  говорит о двух противоположных путях развития человечества, определяемых двумя религиями – богочеловечества (т.е. христианства) и человекобожества. Каждая религия строит свой град. Естественно, Булгаков вспоминает бл. Августина, у которого противоположность этих градов выражена особенно четко: под первым градом понимается Церковь, царство Божие на земле, а под вторым – мир, который «во зле лежит». Однако Булгаков тут же «поправляет» Августина: «Церковь не град»[2], причем сам же помечает эти слова курсивом,  тем самым недвусмысленно подчеркивая, что на земле остается только один град – человекобожеский, град обожествления человека, его успехов, его цивилизации. Другого града, града, воплощенного в  материальных, культурных, исторических, государственных и социальных формах,  быть не должно – он возводится только в душах людей, следующих за Христом. Так название книги неожиданно опровергается самим автором уже в предисловии.

«Церковь не град» - именно это является новым «кредо» Булгакова. В этом тезисе он видит суть Православия. Подлинная Церковь, по Булгакову, и не должна строить «град». Град – это «папизм», «иудейский хилиазм». Даже «Цезарепапизм», к которому, увы, было склонно историческое православие, - тоже «град». А раз «град», значит – обязательно человекобожеский, антихристианский. Царство Божие на этой падшей земле невозможно; недаром оно называется Царством Небесным. Отсюда задача Церкви – не построение «града», а только работа с душами человеческими, подготовка их к Царству Небесному.

И к социализму Булгаков применяет тот же тезис. Он пишет: «То, чем был папоцезаризм, теперь стал социализм в разных его формах – мечтой о земном граде. Достоевский верно угадал и отметил эту связь между папизмом и социализмом как порождениями одной и той же сущности, которая классически выразилась в иудейском хилиазме. К нему же приводятся и другие варианты этой мечты о земном граде, и, утверждаясь в нем, все они роковым образом принимают более или менее антихристианский характер. Именно здесь проходит эта таинственная грань – между царством от мира и не от мира»[3].

Итак, несомненно: после духовного переворота социолог Булгаков держит сторону асоциального христианства.  Но оказывается, что до этого Булгаков думал иначе.

 

II

 

Вот работа, вышедшая в том же 1906г. – «Неотложная задача»[4]. В ней Булгаков развертывает целую философию социального христианства.

Во-первых он критикует историческую Церковь за асоциальность: «Для принципиального индифферентизма к политике и обществен­ности не может быть никаких оправданий. Напротив, он является, во-первых, невыполнимым, во-вторых, явно противухристианским, при­ходя в противоречие с основным и центральным учением о богочелове­честве»[5]. Причем, всегда корректный Булгаков позволяет себе весьма резкие выпады в адрес Церкви: «Такому странному и – скажу прямо – преступному отношению к социальному вопросу и социальной науке наших дней должен быть положен конец, если только представители церкви окончательно не обрекают на общественное самоубийство и не совершают измены делу Божьему»[6].

Во-вторых, Булгаков намечает (правда, не вполне отчетливо) теорию «трех социализмов»[7]. Дело в том, что социализм сам по себе, как способ производства и распределения, - лишь абстракция. Реально же он всегда обрастает идеологией, которая может быть до противоположности разной. Эта идеология и определяет лицо получающегося социального строя. Булгаков различает 1)  «материалистический» или «гедонистический» социализм, 2) «атеистический социализм» и наконец 3) «христианский социализм». Суть материалистического социализма – в стремлении безбедно, благополучно прожить на земле, эксплуатируя преимущества обобществления производства. Развитием этой идеологии является атеистический социализм, отрицающий Бога и стремящийся построить «рай» на земле, в котором место Бога заступает человек. Ему противоположен христианский социализм, о котором Булгаков пишет: «христианский социализм видит в политике религиозное делание, выставляет известные требования, как выражение высшей правды, исполнение заветов Христовых»[8], причем обосновывает этот тезис так: «Пора, наконец, понять в самом деле, что Христова заповедь: одеть холодного, накормить голодного, посетить заключенного в тюрьме – исполняется в настоящее время более чем в какой бы то ни было другой форме посредством сложной социальной техники»[9]. Само же христианство им мыслится как универсальная истина, которой охватываются все области человеческой деятельности, в том числе – и социальная.

Наконец, в-третьих, в качестве практической меры Булгаков предлагает создать «Союз христианской политики» - христианскую партию, одной из целей которой являлось бы достижение социализма, рассматриваемого в качестве «естественной задачи христианской политики»[10].

 

III

 

Но вот следом выходит работа «Христианство и социальный вопрос»[11] (заметим, - тот же 1906 г.), и все меняется.

Прежде всего Булгаков пытается обосновать, что подлинное христианство всегда было асоциальным. А подлинное христианство – это, конечно же, христианство апостольское, оссиянное светом Самого Спасителя. Феномен первохристианства представляется Булгакову настолько важным, что в «Двух градах», кроме работы[12], он посвящает первохристианству две большие статьи «О первохристианстве»[13] (1908) и «Первохристианство и новейший социализм»[14] (1909), а также значительную часть статьи «Апокалиптика и социализм»[15] (1910). И везде он доказывает, что доконстантиновская Церковь совершенно не касалась социальных проблем.

Ряд историков на основе скрупулезного изучения источников утверждали, что социальный состав первохристиан – сплошь народный, трудовой. Принимая эти исследования,  Булгаков, однако, замечает: «Следует ли отсюда, как заключают иные, что первохристианство было движением социально-экономическим, «пролетарским», в теперешнем смысле слова, «массовым», т.е. классовым? Нет, нет и нет, в этом и лежит вся духовная пропасть между первохристианством и социализмом. Оно было движением народным, но вместе с тем не классово-экономическим, а религиозным»[16].

Для доказательства этого Булгаков рассматривает феномен рабства, показывая, насколько велико было его значение в социально-экономическом строе Римской Империи. Но каково же отношение к рабству в среде первохристиан? «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом» (Еф.6,5), «Рабы, под игом находящиеся, должны почитать господ своих достойными всякой чести» (1 Тим.6,1) – эти известные слова Апостола приводит и Булгаков. И объясняет их так: «оно (первохристианство – Н.С.) не трогало непосредственно существующего строя, представляя преобразование его своей перерождающей работе в истории»[17]. Видимо, здесь намек на христианство как «закваску». Видя недостаточность такого объяснения, Булгаков дает и другое истолкование: «христианство своим новым, религиозным отношением к личности изнутри перерождает античное рабство: там, где вчера стояли друг перед другом рабовладелец и одушевленная вещь – раб, сегодня  стоят уже равноценные, равные перед Богом личности»[18]. Иначе говоря, равенство перед Богом изглаждает  неравенство между людьми. Таким образом, по Булгакову, и в острейшей проблеме рабства, первохристианство не идет на поводу у социальности.

Наконец,  коммунизм Иерусалимской общины, так ярко описанный в Деяниях апостольских (Деян.2,44-46;4,32-37). Еще недавно Булгаков соглашался в В. Эрном, говоря: «Общность имуществ, коммунизм, озаряет лучшие времена первых веков христианства, и этот порядок и должен быть признан нормой имущественных отношений»[19]. Теперь же Булгаков пишет: «Некоторые видят здесь вообще норму экономического строя для христианской общины. Однако, вдумываясь внимательно в содержание этого места, мы должны прийти к заключению, что именно хозяйственной нормы тут не содержится и что здесь описан исключительный праздник в истории христианства, а то, что естественно в праздник, не вполне применимо в будние дни. Значение нормы имеет, конечно, то чувство любви, которое ярко пылало в этой общине и при данных обстоятельствах имело экономическим последствием описанную форму общения имуществ. Но самая эта форма не представляет собой чего-либо абсолютного. Приглядываясь к ней ближе, мы видим, что в данном случае отнюдь не вводится какой либо новый хозяйственный порядок  или хозяйственный строй, а тем более новая организация производства. Напротив, по-видимому, в это время христианская община какой бы то ни было хозяйственной деятельностью вовсе и не занималась, «постоянно» находясь «в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах». Здесь происходила не организация, а ликвидация хозяйства»[20]. Булгаков характеризует это явление, как «чисто потребительский коммунизм»[21], не имеющий политэкономического значения.

 

IV

 

 Особо необходимо остановиться на булгаковском понимании института частной собственности. Если учесть недавнюю резкую критику капитализма, обличающую его в «порабощении человека человеком»[22], то нынешняя перемена воззрений особенно наглядна. Следуя Клименту Александрийскому, Булгаков различает «чувство собственного» и собственность как социально-экономический институт.

Первое – «сладострастие маммона», жадность, любостяжание, духовный плен у собственного имущества. От этого нужно избавляться, причем,  «в тайниках души», чисто религиозными методами. По Булгакову, именно это чувство собственного и «осуждается бесповоротно христианством как коренным образом противоречащее основной заповеди любви»[23].

Но к собственности как основе экономического строя христианин должен относиться иначе. Дело в том, что, по Булгакову, собственность «находится в связи не только с организацией потребления, но и с организацией производительного труда (…) Если надлежащим образом понять значение собственности в этом смысле, то она есть столько же право, сколько и обязанность, с ней связана важная и ответственная функция (…) И христианство с его историзмом, открывающим поле для реальной политики, не может требовать немедленного и фактического отказа от такого рода собственности»[24].

Интересно, что именно к этому – капиталистическому - случаю богатства, от которого даже христианство не может требовать отказа, Булгаков относит «загадочную» притчу о неверном управителе (Лк.16,1-12). Но надо сказать, что ничего «загадочного» в этой притче нет. По святоотеческому толкованию смысл притчи в том, что только Бог является подлинным собственником всего сущего, а человек – лишь «управителем неверным», а потому он не имеет права получать неправедный доход с того, что ему не принадлежит: по притче управитель заменил грабительские расписки должников справедливыми и тем исправил свою вину, за что и похвалил его Господин. Так что данная притча как раз направлена против частной собственности, а потому булгаковскую интерпретацию надо признать неудачной.

 

V

 

Ревизии подверглась и теория социализма. Схема «трех социализмов» остается; но в нее вкладывается иное содержание.

Первый угол «треугольника социализмов» занимает теперь социализм в «практическом, нейтральном смысле слова»[25], т.е. социализм как чисто экономический строй. Причем под таким «недоктринальным» социализмом понимается в первую очередь не строй с общественной собственностью, а просто меры по сглаживанию социальных противоречий. Это - «частичный» социализм или, лучше сказать, «социализация», вовсе не отрицающая капитализм. 

Другой угол занимают слившиеся вместе «материалистический» и «атеистический» социализмы, между которыми ставится знак тождества. Ибо, как пишет Булгаков, «по самой своей природе своей социализм неизбежно содержит в себе элементы сверхнаучные и в этом смысле утопические, точнее – религиозные»[26]. И эта религия – увы, неизбежно религия человекобожества! Для доказательства этого тезиса Булгаков развертывает панораму взглядов новейших социалистов: Маркса, Каутского, Лассаля - все они оказываются воинствующими атеистами. Особенно впечатляет картина  богоборческой религии Маркса, нарисованная в знаменитой работе «Карл Маркс как религиозный тип» (1906).

Подтверждением предыдущего тезиса служит анализ веры новейших социалистов в светлое будущее человечества. Булгаков подробно исследует иудейский хилиазм, а заодно – и раннехристианский. Его вывод таков: «социалистический хилиазм… представляет собой упрощение, вырождение, даже опошление старого иудейского хилиазма, и все его dramatis personae поэтому получили экономическое истолкование. Избранный народ, носитель мессианской идеи, или, как позднее в христианском сектантстве, народ «святых», заменился «пролетариатом» с особой пролетарской душой и особой революционной миссией… Роль сатаны и Велиара, естественно, досталась на долю класса капиталистов, возведенных в ранг представителей метафизического зла… Мессианским мукам и последним скорбям здесь соответствует неизбежное и, согласно «теории обнищания», все прогрессирующее обеднение народных масс… Роль deus ex machina… играют «законы» развития общества или роста производительных сил»[27]. Думается, здесь философ весьма проницательно спародировал наивную веру советских времен в «победу коммунизма».

Но где же «христианский социализм», который, казалось бы, должен занять третий угол «треугольника социализмов»? Парадоксально, но фактически этого угла нет! «Недоктринальный» социализм может, по Булгакову, соединяться с религией человекобожества, но не богочеловечества. Слияние христианства и социализма невозможно. Цитаты, буквально формулирующую эту мысль, не находится, но весь контекст его «двуградовских» статей говорит об этом. А что же в таком случае значит словосочетание «христианский социализм»?  Оказывается, это «положительное соотношение»[28] между христианством и «недоктринальным» социализмом. Иначе говоря, христианство и социализм –  разные вещи. Булгаков против того, чтобы социализм, через воцерковление, вошел в христианское учение. Нет, Церковь должна, создавая нового человека,  соблюдать свою асоциальность. А потому Булгаков против  всякой организации хозяйства в церковных рамках «будет ли это толстовская колония или неплюевское «братство», опирающееся на солидный экономический базис в виде земельных и денежных пожертвований своего «блюстителя», или, что то же, богатый монастырь, изнемогающий духовно от своих богатств, или, наконец, разные сектантские социалистические коммуны, которые основывались в Америке»[29]. Для Церкви достаточно лишь «положительно» относиться к попыткам построения социализма во внецерковном обществе, если, разумеется, это само общество лояльно к Церкви: «Должна быть только христианская проповедь задач социализма и христианское истолкование его действительных целей (христианская этика и философия социализма), но самый социализм эка экономический факт, как совокупность внешних объективных институтов юридических и экономических может быть только один и тот же для всех членов данного общества, и для христиан и для язычников. Поэтому в целях фактического преобразования существующего строя на началах социализма и приближения его к воплощению справедливости и любви в экономических отношениях христиане должны встать в общую запряжку истории»[30].

И тем не менее, это самое «положительное» отношение резко отличает Булгакова от подавляющего большинства деятелей официальной  Церкви. Дело в том, что в начале XX века в русских религиозных журналах вышло большое количество статей с резкой критикой социализма. В них, обличая (вполне справедливо) современный социализм за его безбожие, превозносился строй, основанный на частной собственности, т.е. капитализм. Булгаков же, в противовес общепринятому мнению, пишет:   «И если указания социально-экономической науки приводят нас теперь к сознанию, что наилучшим средством  для достижения той же цели (благотворительности – Н.С.) представляется постепенное, но неуклонное и более или менее решительное преобразование индивидуалистического и частноправного хозяйства в направлении социалистическом, то я решительно не представляю себе, что можно было бы в христианском духе принципиально возразить против социализма. Напротив, социализм с этой точки зрения есть лишь средство для осуществления требований христианской этики» (…) И уж во всяком случае между христианством и социализмом в этом практическом, нейтральном смысле слова не только нет и не может быть никакого антагонизма, но, по крайнему моему политико-экономическому и религиозному разумению, христианин, поскольку он руководствуется несвоекорыстными, но действительно нравственными мотивами в социальной политике, и не может не быть в большей или меньшей степени социалистом – не в доктринальном, а в прикладном смысле слова (…) Итак, для христианства нет ни надобности, ни возможности отрицать правду социализма»[31]. Хотя, разумеется,  «доктринальному», человекобожескому социализму христианство противоположно: «Вполне непримиримым с социализмом христианство оказывается только в плоскости религиозной, поскольку социализм пользуется своей прикладной программой как средством для утверждения своей религии»[32].

Более того, Булгаков, правда в гораздо более мягкой, чем прежде, форме, говорит и  о недоработках Церкви в социальной сфере: «В порядке же историческом успех социализма прежде всего есть кара за грехи исторического христианства и грозный призыв к исправлению (…) Особенно здесь ощутительны грехи в области социального сознания и действия. В христианстве недостаточно проявлялось чувство социальных обязанностей, так сказать, социальной любви; оно чересчур довольствовалось старыми традиционными средствами социальной помощи, чуть ли непосредственной раздачей милостыни, оставаясь сравнительно глухими к указаниям науки и изменившейся исторической обстановки народного хозяйства, капиталистического производства (…) Эти грехи связаны не только со слабостью или порочностью воли, но отчасти и с односторонним пониманием христианства, с тем, что можно назвать индивидуалистическим гипераскетизмом, устраняющим самое понятие истории, а следовательно, исторических задач и обязанностей. Внимание всецело сосредотачивает на себе уединенная жизнь души, отрекшейся от мира и освободившей себя от участия в истории. Такой уход из истории начинают считать единственной нормальной формой христианской жизни, отдавая мир стихии или безбожию, очищая место социализму»[33].  Отметим, что «положительное» отношение к социализму мыслитель сохраняет и позже – как во время его пребывания в белогвардейском стане, так и в его парижский период.

Булгаковская критика «индивидуалистического гипераскетизма» глубока. Отметим, однако, что, критикуя «уход из истории» и недостаток «социальной любви», Булгаков не замечает прямого противоречия со своими же идеями: поддерживаемая философом асоциальность и есть атрофия «чувства социальных обязанностей». Да и «уход из истории» есть по сути дела то же отрицание социальности.

 

VI

 

Попытаемся подвести итоги.

Начавшийся у философа с 1906 г. духовный переворот  привел к двойственным результатам. С одной стороны Булгаков возвратился «в дом Отчий», почувствовал себя сыном Церкви. Но, с другой стороны, выработать для себя цельное непротиворечивое мировоззрение ему так и не удалось. Возвращаясь в Церковь, он, видимо, посчитал своей обязанностью принять все церковное учение, в том числе – и асоциальную позицию Церкви, которую она занимала чуть ли не с V в. Нетрудно видеть, что в отрицании «социального христианства» Булгаков просто следовал общепринятой церковной доктрине, согласно которой Церковь благословляет наличный социальный строй, не вдаваясь в степень его соответствия христианским идеалам. И взамен за эту лояльность, она получает поддержку государственной власти в своей деятельности, которую она понимает исключительно как подготовку душ пасомых к личному спасению.

Но, совесть социолога, как представляется, не могла полностью с такой позицией примириться. Ведь асоциальность фактически означает не только отстранение от социальной сферы и политики, но и «уход из истории», что противоречит глубинной историчности христианства. В результате появилась концепция «положительного соотношения» между христианством и социализмом, где под «христианским социализмом» фактически понимается не слияние христианства и социализма, а их параллельное толерантное существование. Представляется, что концепция эта логически противоречива и религиозно бессильна.

Противоречия лежат на поверхности. Булгаков стоит за асоциальное христианство, так что место социализма как экономического строя оказывается вне церковной ограды. Но тогда «положительное отношение» Церкви к социализму, за которое ратует философ, повисает в воздухе. Действительно, по Булгакову, «социализм … есть лишь средство для осуществления требований христианской этики». Получается, что сама христианская этика принадлежит христианству, а социализм - средство для ее осуществления - принадлежит «миру сему»; христианство же вынуждено лишь «положительно» взирать на усилия мира, в лучшем случае впрягаясь с ним в «общую запряжку истории». 

Кроме того, такая концепция оказывается противоречащей как практике, так и учению самой Церкви (Деяния Апостольские, первохристианство, монастыри-киновии). Известно, что ярким поборником «общения имений» был великий святитель Иоанн Златоуст, с церковного амвона учивший о превосходстве общего владения над частным. Однако, именно о воззрениях Златоуста Булгаков заявляет, что  «экономическая мысль отца Церкви не идет дальше непосредственного благотворения бедным и потребительского коммунизма (как в Деяниях Апост.) Экономические проблемы социализма как организации производства остаются ему чужды»[34]. Получается, что Златоуст к «христианскому социализму» никакого отношения не имеет (по Булгакову, «христианский социализм» - порождение XIX в.[35]). Видимо, Булгаков некритично воспринял господствующую тогда однобокую интерпретацию златоустовского учения о богатстве и собственности.

Думается, что  в принятии асоциальности Церкви и коренятся все коллизии, из которых Булгаков так и не смог найти достойный выход. «Церковь не град» - возвратимся мы к первоначальному тезису Булгакова. Нет, Церковь, как Тело Христово и как воинство Его, должно строить для себя град в этом мире. В том числе, град социальный и даже - отчасти – государственно-правовой. И одновременно быть закваской в этом мире, т.е. постепенно воцерковлять мир, пропитывать его собственными идеями и делами. И среди прочего – теми социальными установлениями, которые Церковь вводит в своей ограде. 

Фактически так и происходит, разумеется – в определенной степени. Церковь строит свой град, в котором рождаются живут и умирают члены Церкви: семья, приход, православная гимназия, Православные детские лагеря, Православный институт, работа в церковных структурах, больницы под эгидой Церкви.  В этом граде наиболее уязвимое место – трудовая деятельность, которая для подавляющего большинства членов Церкви проходит в миру, по законам «мира сего», в условиях антихристианской экономики. Причем зависимость как отдельных членов Церкви, так и церковных институтов от мира экономических отношений оказывается столь большой, что поведение церковных структур – на самых разных уровнях – зачастую определяется не Истиной, а соображениями выгоды или выживаемости.

Исключая полноценное воцерковление социализма, Булгаков обрекает на бессилие как Церковь (в социальном смысле), так и социализм. Асоциальность Церкви, проповедуемая Булгаковым (и так активно критикуемая им ранее), по сути дела означает ее беззащитность – как идейную, так и материальную - от влияния мира, а значит в конечном счете – поражение Церкви в истории  в деле преображения мира. Вряд ли такой выдающийся мыслитель  как Булгаков, этого не понимал - ведь он сам говорит о недостатке «социальной любви» в Церкви. Но его попытки решения этой проблемы носят половинчатый, неадекватный глубине и масштабам проблемы характер.

Литература

1. Два града. От автора - Булгаков С.Н. От автора.//С.Н. Булгаков. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. – СПб.: Изд-во РГХИ, 1997 - с. 7-14.

2. О первохристианстве - Булгаков С.Н. О первохристианстве// С.Н. Булгаков. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. – СПб.: Изд-во РГХИ, 1997 - с. 141-180.

3. Первохристианство и новейший социализм - Булгаков С.Н. Первохристианство и новейший социализм// С.Н. Булгаков. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. – СПб.: Изд-во РГХИ, 1997 - с. 181-206.

4. Христианство и социальный вопрос - Булгаков С.Н. Христианство и социальный вопрос// С.Н. Булгаков. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. – СПб.: Изд-во РГХИ, 1997 - с. 126-140.

5. Апокалиптика и социализм - Булгаков С.Н. Апокалиптика и социализм// С.Н. Булгаков. Два града. Исследования о природе общественных идеалов. – СПб.: Изд-во РГХИ, 1997 - с. 207-247.

6. Сомин - Сомин. Н.В. Три социализма С.Н. Булгакова // Христианские начала экономической этики. Сборник материалов международной интернет-конференции. Москва. 2001. – с.189-199.

7. Неотложная задача - Булгаков С.Н. Неотложная задача //Христианский социализм (С. Н. Булгаков). Новосибирск: Наука, 1991. – с. 25-60.

8. Христианство и социализм - Булгаков С.Н. Христианство и социализм. //Христианский социализм (С. Н. Булгаков). Новосибирск: Наука, 1991. – с. 205-234.

 

июнь 2002 г.