Сомин Н.В. (ПСТБИ)

Мнимые противоречия в социально-этических воззрениях Св. Иоанна Златоуста

 

Среди громадного наследия свт. Иоанна Златоуста внимание исследователей всегда привлекали тексты социально-этического содержания, в которых великий святитель высказывается о собственности, богатстве, бедности и милостыне. Однако, достойно удивления то, что относительно этих текстов высказываются самые разные, часто противоположные, мнения. Златоуста называют то ненавистником богатых, то наоборот, их защитником, то идеологом средних классов, то утопистом-хилиастом, то социальным реформатором, то даже революционером. А некоторые церковные комментаторы вообще не находят в его воззрениях каких-либо социальных мотивов. Так кем же является Иоанн Златоуст на самом деле? Ответить на этот вопрос можно лишь вжившись в сам строй мышления вселенского святителя и учителя.

В истории христианства мало можно найти пастырей, так глубоко понимающих грех, и, пожалуй, ни одного, кто так выпукло и точно мог бы его изобразить, как это умеет делать великий святитель. Поэтому то исключительное значение, которое придает Златоуст вопросам богатства и собственности, очень знаменательно. По сути дела он считает любостяжание самым губительным грехом в современном ему обществе. "Сребролюбие возмутило всю вселенную" /8:280/ (указывается том собрания сочинений Златоуста и, через ':', страница), - восклицает святитель, - "От неистовой любви к деньгам все погибло, кого мне винить, - не знаю: до такой степени это зло завладело всеми" /11:748/. И не удивительно, что в его творениях рассыпаны многие тысячи фрагментов, касающихся проблемы богатства и милостыни. Лишь только комментируемый текст Писания дает малейший повод, то святитель обязательно переходит этой теме, а зачастую делает это и без повода. Так в 90 гомилиях на Евангелие от Иоанна, в котором, как известно, тема богатства почти не присутствует, в 30 из них все равно обсуждаются эти вопросы.

Из всего огромного корпуса текстов святителя, в первом приближении можно выделить два крупных блока высказываний Златоуста. Первый блок содержит высокие идеальные нормы о собственности и богатстве, которые, на первый взгляд, кажутся крайними.

Златоуст - не просто обличает маммону; он говорит и куда более нетривиальные вещи, а именно, что единственное должное употребление богатства - это раздать его бедным; богатый может спастись, но не просто милостыней: от него требуется отдать все. "Тогда только ты можешь иметь извинение, - говорит святитель, - когда сам не имеешь, когда сам ничем не обладаешь. Доколе же у тебя чего-нибудь есть, то хотя бы ты подал и тысячам нищих, но пока еще есть другие алчущие, тебе нет извинения" /10:627/. Почему же так строго? Попробуем разобраться в этом. Прежде всего отметим, что святитель точен в словах: под маммоной он понимает не богатство само по себе, а страсть любостяжания. Он говорит: "Не о богатых упоминай мне, но о тех, которые раболепствовали богатству. Иов был богат, но не служил мамоне" /7:243/. Однако, он тут же замечает: "Но ныне не таковы богатые; они, будучи несчастнее всякого пленника, платят дань мамоне, как некоему жестокому тирану" /7:243/. О тех же, которые обладая богатством, не "раболепствовали" ему, он пишет: "А отсюда видно, немалая награда ожидает тех, кто при богатстве умеет жить благоразумно. Потому Христос называет такой образ жизни делом Божиим, чтобы показать, что много нужно благодати тому, кто хочет так жить" /7:646/. Иначе говоря, это удел лишь немногих избранных высоких душ, получивших особую благодать. А что же остальные богатые? Они сребролюбивы, и именно собранное ими богатство их в этом обличает. Так, различая эти понятия - любостяжание и богатство, - святитель одновременно показывает нам их тесную связь: богатство есть зримое следствие любостяжания. И самое страшное в том, что по словам святителя, "ничто так не возбуждает страсти к богатству, как обладание им" /11:870/, так что страсть к богатству становится ненасытимой. В результате "человек впадает в рабство, более тяжкое, чем рабство всякого раба" /7:236/ и "поправ всякий стыд, с открытым лицом среди площади грабит всех, будучи в одно и то же время и вором и мучителем" /11:562/. Такие люди, по выражению Златоуста, "звери и даже хуже зверей" /10:90/.

Говоря о происхождении собственности, Златоуст останавливается на библейском речении: "богатство и нищета от Господа" (Сир.11,14) и дает ему удивительно смелое толкование: "Это было сказано в Ветхом Завете, когда богатство считалось весьма важным, а бедность была презираема, одно было проклятием, а другое - благословением. А теперь не так" /12:160/. Да, в христианстве наоборот; "добродетель гораздо удобнее совершается при бедности" /11:313/ - замечает Златоуст, а о способах стяжания богатства он гневно восклицает: "Мы видим, что многие собирают великое богатство хищением ... отвечай мне, можно ли сказать, что это богатство от Бога? Нет. Откуда же? От греха" /10:350/. В другом месте святитель выказывается еще более определенно: "невозможно разбогатеть тому, кто не делает несправедливости" /11:703/. Поэтому, если человек преспокойно живет и богатеет, то, по Златоусту, он уподобляется богачу из притчи о богаче и Лазаре, где Бог наказывает богача за жестокосердие. И, как бы подытоживая свои рассуждения, Златоуст четко выстраивает обратную зависимость между богатством и христианской любовью: "если, имея богатство, раздаем его другим, или предложенного нам не берем, мы бываем добры; напротив, если берем или приобретаем его, то становимся недобрыми" /11:706/, "неимение денег служит признаком доброго человека" /11:705/.

Теперь мысль святителя о полном отказе от богатства становится понятной: болезнь столь тяжела, что вылечить ее можно лишь таким радикальным средством. Отсюда видно, нестяжание, добровольная бедность - есть, с точки зрения Златоуста, личный идеал христианина. Но и об общественном христианском идеале творения святителя дают богатый материал. Прежде всего, Златоуст с восторгом принимает общение имуществ, осуществленное в первохристианской Иерусалимской общине, находя вдохновенные слова: "Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли своим... Не было холодного слова: мое и твое" /9:73/. Затем, святитель высказывает и подробно обосновывает ряд доводов, призванных доказать, что общение имуществ лучше частного владения. Златоуст утверждает, что "Владение существует только по имени, а на самом деле мы все владетели чужого" /11:695/ , что "ты только распорядитель своего имущества" /4:779/, ибо "Все - Божие" /10:96/, "Господни все богатства, откуда бы мы их не собрали" /1:805/; а "что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем" /11:704/. "Посмотрите на строительство Божие, - восклицает святитель. Он сотворил некоторые предметы общими для всех, чтобы хотя таким образом устыдить человеческий род: воздух, солнце, воду, землю, небо, море, свет, звезды - разделил между всеми поровну, как будто между братьями" /11:705/; "И заметь, что касается того, что принадлежит всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто-нибудь покушается отнять что-либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частные владения" /11:705/. Златоуст пытается и с цифрами в руках доказать, что жить сообща выгоднее, чем раздельно. Наконец, святитель даже предлагает своим прихожанам, следуя Иерусалимской общине, осуществить на деле общение имуществ. К этому мы еще вернемся.

Но в творениях Златоуста можно найти и другое: а именно большой блок речений, которые, говоря о допустимости богатства, казалось бы, противоречат приведенному выше. Например:

"Можно и богатство иметь, и не обольщаться им, - и в веке этом жить, и не подавляться заботами" /7:467/.

"Это я говорю не потому, что деньги - грех: грех не уделять их бедным и плохо пользоваться ими. Бог не создал ничего плохого, но все очень хорошо; так что и деньги хороши" /10:129/.

"(Бог - Н.С.) Дал и деньги, чтобы мы употребляли их как должно" /11:314/.

"Он (Христос - Н.С.) говорит: откажись от имения. Так в этом трудность? Но этого он решительно и не заповедывал, а только дал совет" /7:885/.

"Впрочем, Он не запрещает обогащаться, но не велит быть рабом денег и предаваться любостяжанию" /7:751/.

Подобного рода "компромиссные" цитаты очень любят богословы нового времени, из которых они построили целое богословие, согласно которому разделение на богатых и бедных будет всегда, а потому быть богатым - не предосудительно и даже желательно. Но, конечно, следует быть независимым от имения, а главное - давать на церковь. Бедным же предлагается смиряться и с достоинством нести свое положение.

Но как же все-таки согласовать оба приведенных блока высказываний святителя? Ведь мы не имеем никакого права по своей воле предпочесть один блок другому. Думается, что разгадка этого мнимого противоречия проста. В своих гомилиях Златоуст выступает как бы в двух лицах: он - великий христианский моралист и одновременно - великий пастырь. Любящее сердце пастыря ему подсказывает, что человек не может в мгновение ока сделаться святым, что в начале восхождения следует снижать планку требований, ставя перед пасомыми понятные им и выполнимые цели. Этим - соображениями пастырской икономии - и объясняются "компромиссные" высказывания Златоуста. Первый же блок содержит вовсе не какие-то маргинальные мнения, а продуманную и выстраданную великим святителем систему христианских нравственных идеалов относительно собственности и богатства. Интересно, что эту мысль не раз высказывает сам святитель. Вот лишь некоторые цитаты:

"Итак, если вдруг всего достигнуть для тебя трудно, то не домогайся получить все в один раз, но постепенно мало-по малу восходи по этой лестнице, ведущей тебя на небо" /7:647/

"А что многие исполнили это учение (не заботьтесь, что вам есть и во что одеться - Матф.6,25), мы можем доказать примером тех, которые так любомудрствуют и в наше время. Но на первый раз для нас достаточно будет, если вы научитесь не лихоимствовать, почитать добром милостыню, и узнаете, что должно уделять от своих имуществ неимущим. Если, возлюбленный, ты исполнишь это, то скоро будешь в состоянии исполнить и то" /7:247/.

"Не можешь совершенно расстаться с богатством? Уделяй часть от имения твоего... Не хочешь отдать Ему (Христу) всего? Отдай по крайней мере половину, или третью часть" /7:478/.

"у нас и речь теперь не о том, чтобы вы растратили имущество. Я желал бы этого; но так как это бремя выше сил ваших, то я не принуждаю. Я только убеждаю, чтобы вы не желали чужого, чтобы уделяли и от своего" /8:441/.

то же говорит святитель и об общении имуществ:

"Пусть же наши слова относятся к людям совершенным, а менее совершенным скажем следующее: уделяйте от имения своего нуждающимся" /10:150/.

Представляется, что такой метод применим и к святоотеческой письменности вообще: если мы не будем уметь отличать принципиальные суждения святых отцов о нравственных идеалах от их пастырских наставлений, то мы в их нравственном учении мало что поймем. Возвращаясь же к вопросу месте Златоуста в социальном учении, уместнее, думается, указать, кем Златоуст не является.

Прежде всего, он не является социальным реформатором в современном понимании. Целью его деятельности было вовсе не осмысление нравственно-экономических проблем общества, а спасение душ своих прихожан. Но анализируя их жизнь и видя, насколько сильно социум влияет на их духовное устроение, святитель фактически дает нравственную оценку социальным явлениям, и в том числе - частной собственности. И эта оценка для нас тем более ценна, поскольку она дается не из каких-то специфически социальных соображений, а исходит из самой сути христианской нравственности. Богатство, давая человеку, казалось бы, все, по выражению святителя, "душу делает гнусной" /11:415/, крадя у нее любовь как к Богу, так и к ближнему. И в то же время, общность имущества является, по Златоусту, высочайшим проявлением христианской любви.

Тем более, великий святитель не является революционером. Множество раз в своих проповедях Златоуст сурово обличает богатых, называя их "демонами и хуже демонов" и указывая им на ту чудовищную несправедливость, которую они причиняют бедным. Но отсюда нигде мы не найдем вывода, что нужно отнять у богатых их собственность, никогда из уст святителя не исходил призыв к экспроприации. Он, видимо, считал, что церковь должна действовать методом убеждения. И в своих гомилиях святитель, применяя самые разнообразные аргументы, беспрестанно старается добиться того, чтобы богатые сами поняли ужас того, что они творят и добровольно отказались от своего богатства, раздав его бедным. Однако не раз с его уст слетали слова горечи. "В самом деле, - восклицает Златоуст, - кто от слов моих сделался склоннее к подаче милостыни? Кто расточил имение? Кто половину, кто третью часть роздал? Никто!" /7:872/. И тем не менее, святитель продолжает убеждать. Милостыня - вот, по Златоусту, средство, призванное преобразить мир. Она не только изглаждает грехи, но и является путем к созданию рая на земле. И как бы заранее отвечая современным богословам, которые шарахаются малейшей примеси хилиазма, Златоуст видит в Иерусалимской общине не сомнительную попытку реализовать социальную утопию, а великий пример, которому христиане должны подражать. И он прямо с амвона не стесняется призывать свою паству этому примеру последовать, восклицая по этому поводу: "Не изливалась бы благодать Божия обильно? Не сделали бы мы землю небом?... И остался бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто" /9:114/.

Спаси Господи.