«Вехи»: верное и ошибочное

Сомин Н.В.

 

Портрет интеллигенции

 

Сборник статей «Вехи», вышедший весной 1909 г., приобрел широкую известность. Обычно он рассматривается как манифест лучшей части русского общества, развенчавший революционно-интеллигентскую идеологию и призвавший  интеллигенцию к обращению к религиозным основам жизни. До некоторой степени это так. Однако, и этот сборник содержит огрехи. Впрочем, думается, что это еще слишком слабо сказано. Мировоззрение веховцев имеет один серьезный провал, во многом зачеркивающий то ценное и верное, что смогли сказать авторы книги.

«Вехи» сразу породили массу откликов. Причем – в основном отрицательных. Интеллигенцию просто ужаснул ее портрет, так ярко нарисованный авторами «Вех».  Выяснилось, что интеллигенция вся пленена пороками атеизма, революционности, материализма, что она  погружена в заботы о народе в ущерб собственному совершенствованию, что она отрицает истину ради пользы, наконец, что она нигилистично-безнравственна, хотя и моралистична. Естественно, что вокруг «Вех» поднялся вой оскорбленных интеллигентов, посчитавших, что это не объективный портрет, а злой пасквиль. К сожалению, это обстоятельство наложило заметный отпечаток на дискуссию о «Вехах», заведя ее в болото мелких придирок, обвинений в противоречиях и передержках.

Мы не будем пытаться оценить, насколько верен веховский портрет интеллигенции. Более поздние и соответственно более вдумчивые рецензии, как например статья Ю.А. Бунина, напечатанная в октябрьском номере «Вестника воспитания»[1], спокойно и аргументировано доказывают, что в веховском изображении интеллигенции масса преувеличений. Тем не менее, условно примем, что этот портрет в основном верен. Все-таки, веховцы - сами интеллигенты и очень хорошо знали эту среду. Речь пойдет о другом – о тех нравственных оценках, которыми наградили авторы «Вех» те или иные  характеристики интеллигенции.

Обратим внимание на лишь один, но решающий момент: буквально во всех статьях отмечается, что интеллигенция печется о народном благе, мечтает о справедливом общественном строе.  Наиболее определенно это сформулировал Гершензон: «Русский интеллигент – это, прежде всего, человек, (…) признающий единственно-достойным объектом своего интереса и участия нечто лежащее вне его личности – народ, общество, государство»[2]. Остальные авторы по сути дела с ним согласны. Так что весь сборник ориентирован на развенчание этой главной цели служения интеллигенции.  Впрочем, в Предисловии, написанном тем же Гершензоном, эта задача «Вех» сформулирована несколько в другой плоскости: «общей платформой является признание теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития»[3]. В связи с этими формулировками уместен вопрос: забота о народном благе - хорошо это или плохо? Оказывается, что с точки зрения авторов «Вех», - плохо. Более того, пафос сборника и состоит в том, чтобы развенчать эту основную цель интеллигенции и доказать, что подлинная задача человека – вовсе не радение о народе, а личное усовершенствование. И,  скажем заранее, это и есть главный провал «Вех». Впрочем, в позиции по этому вопросу у разных авторов есть нюансы, которые требуют более тщательного рассмотрения.

 

Булгаков, Бердяев

 

Статья С.Н. Булгакова «Героизм и подвижничество» по общему признанию критиков – лучшая в сборнике. И в ней социально народническая деятельность интеллигенции рассматривается как наиболее характерная ее черта. «Известная неотмирность, эсхатологическая мечта о Граде Божием, о грядущем царстве правды (под разными социалистическими псевдонимами) и затем стремление к опасению человечества -- если не от греха, то от страданий -- составляют, как известно, неизменные и отличительные особенности русской интеллигенции».Что же касается оценки, то ее можно охарактеризовать как мягко-отрицательную. Несмотря на оговорки, Булгаков все же характеризует цели интеллигенции как «максимализм», а производимую ею работу  - как «уродливую». И ставит четкий диагноз болезни: атеизм. Именно он  портит все, сводя дело преображения социума к материализму, упованию на изменение внешних условий. Именно он не позволяет интеллигенции понять и быть понятой народом, который, несмотря на всю свою темноту, верен Христу.

Булгаков находит великолепную религиозно-психологическую антитезу, противопоставляя героизм интеллигенции христианскому подвижничеству. С большим мастерством он показывает неприглядный вид интеллигентского героизма: притязания на спасение человечества, причем своими силами, поверхностная аффектация, отсутствие чувства греха,  в общем – максимальные притязания при минимальной личной подготовке. Наоборот, христианский подвижник не выпячивает себя, он сосредотачивается на сознании личного долга и его исполнения, на самодисциплине, на искании воли Божией.

Да, Булгаков прав: интеллигенция делала свое дело не должным образом, «уродливо». Прав он и в том, что эта «уродливость» в основном обусловлена неверием в Бога, отрицательным отношением интеллигенции к христианству вообще и Российской Православной Церкви в частности. Но тут бы будущему о. Сергию и показать на примерах, как христианский подвижник использует свои выдающиеся качества для преображения социума. Увы, из таких примеров мы находим только один: благословение преп. Сергия на борьбу против татар. Да и то этот случай Булгаков рассматривает как «действие революционное в политическом смысле»[4], но не как социальное служение. Скудость примеров на самом деле объясняется просто – их почти полным отсутствием. Недаром о благословении преп. Сергия так часто говорят – приходится, если на что-либо другое сослаться нельзя. 

С булгаковской отрицательной оценкой интеллигентского служения солидаризируется и статья Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда». Бердяев великолепно показывает, что наша интеллигенция философски беспомощна, что она вообще не ценит истины в ее философском оформлении, считая это предательством служения народу. Он пишет, что для интеллигенции «любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине»[5]. Правда, Бердяев отмечает, что сейчас интерес к философии возрождается, но утилитарный подход к сфере мысли остается: интеллигенция гоняется за модными системами, в основном материалистического и даже богоборческого толка, не видя, что они совершенно идут вразрез с тем общественным служением, какое интеллигенция себе выбрала. В частности, интеллигенция совершенно не заметила русской религиозной философии, уже принесшей замечательные плоды в лице славянофилов и В.С. Соловьева. И не заметила потому, что их философия не возвеличивает социализм. С точки зрения Бердяева, «Интеллигенция не могла бескорыстно отнестись к философии, потому что корыстно относилась к самой истине, требовала от истины, чтобы она стала орудием общественного переворота, народного благополучия, людского счастья»[6]. Тут философ лишь намекает на то, о чем открытым текстом скажет в своей статье С. Франк.

 

 Франк

 

Он занимает более жесткую позицию по отношению к обсуждаемому вопросу. Если Булгаков и Бердяев все-таки с уважением и сочувствием относятся к интеллигенции, хотя ее и критикуют, то у Франка к интеллигенции нет ни малейшего снисхождения. Там все плохо, в том числе – и желание работать на благо народа. Для Франка в список «объективных ценностей» эта цель не входит: «Нигилистический морализм есть основная и глубочайшая черта духовной физиономии русского интеллигента: из отрицания объективных ценностей вытекает обожествление субъективных интересов ближнего ("народа"), отсюда следует признание, что высшая и единственная задача человека есть служение народу»[7]. Интересно, что по Франку в разряд объективных ценностей попадает культура, государство, Бог. А вот «служение народу» - как раз ценность субъективная, чем в немалой в степени удивлены добросовестные критики «Вех»[8]. Думается, что сам философ тут проявляет немалую степень субъективизма. Но главное в другом. Создается впечатление, что Франк забыл, что «кто больше, будь всем слуга» является непреложной христианской заповедью, заповедью любви к ближнему. Так неужели любовь – не «объективная ценность»? Да, интеллигенция отрицала Бога, ставя на Его место народ. А потому любовь к народу у интеллигенции несовершенна, даже «уродлива». И тем не менее, отрицать ее совсем - явно несправедливо.

Но Франк идет дальше. Для него в принципе любовь не может выражаться через радение о социуме. Вот в заботе о конкретных людях – может. А потому Франк внутри народничества противопоставляет «культурных работников», старающихся помочь крестьянам в их нуждах, фанатам «религии народного счастья», т.е. революционерами, стремящимися к изменению социального строя. Первые еще приемлемы, хотя и очень ограничены; вторые – исчадия сатаны.

Франк характеризует мировоззрение интеллигенции как «нигилизм». Но под нигилизмом всегда понимали отрицание ценностей, главным образом моральных. Однако сам же Франк говорит о «морализме» интеллигенции в том смысле, что ее определяющим моральным стержнем является стремление к общему благу. Франк видит в этом противоречивость интеллигенции: «Если в таком сочетании признаков содержатся противоречия, то это -- живые противоречия интеллигентской души»[9]. Но критика отмечала, что противоречие имеет место скорее  в самих воззрениях Франка[10].

Нападает Франк и на утилитаристское отношение к культуре. Дело в том, что для Франка необходимо и достаточно спасение личных душ, а культура может такую индивидуальную душу облагородить. Стало быть, культура, сама по себе, «объективная ценность». Думается, что тут философ не вполне осознал причину такого принижения культуры интеллигенцией. Она заключена в слове  «братство». Ведь именно эту ценность считала интеллигенция наиболее высокой, и именно ради братской любви интеллигенцией отрицалась самоценность культуры, как направленной на индивидуальное, эгоистичное самосовершенствование.

Франк – антисоциалист. Равным распределением, по его мнению, руководит зависть и ненависть («отобрать и поделить»). Он забывает о равенстве перед Богом,  о заповеди «люби ближнего как самого себя», из которой, по слову Василия Великого вытекает обеспечение ближнего такими же материальными ресурсами, как и самого себя. В своей ненависти к социализму Франк доходит до того, что объявляет, что «надо любить богатство». Лозунг, совершенно противоречащий святоотеческому учению, которое видело в богатстве настолько опасный соблазн, что рекомендовало полностью отвергнуться имущества и жить аскетической жизнью. И даже по церковной «общепринятой» доктрине, вполне лояльно относящейся к богатству, тем не менее привязываться к нему грешно. Иначе говоря, грех как раз «любить богатство».

Наконец, Франк понимает социализм как чисто внешнее устроение, хотя на самом деле социализм – это любовь к ближнему  в социальной сфере.

От всех этих сомнительных положений С.Франк в дальнейшем никогда не отказывался, а лишь развивал и уточнял их в своих позднейших крупных работах «Духовные основы общества» и «Свет во тьме».

 

Диалог  архиепископа Антония и Бердяева

 

Интересно, что именно позиция Франка оказалась наиболее близкой к оценке ситуации со стороны Российской Церкви. Так, архиепископ (позже митрополит) Антоний (Храповицкий) выразил свое восхищение «Вехами», причем именно за критику социальной позиции интеллигенции. Для архиеп. Антония ситуация проста: вся интеллигенция – нигилисты, революционеры, хулители Церкви. А потому чем более жесткой будет их критика, тем лучше. Особенно радует Антония, что эта критика идет от своих, от интеллигентов, которые наконец-то поняли заблуждения своего клана. И он протягивает руку авторам «Вех», приглашая их быть своими союзниками.

Однако, рукопожатия не состоялось. Реакция веховцев на приглашение иерарха была довольно сдержанной. Особенно любопытно ответное «Открытое письмо архиепископу Антонию» Н.А. Бердяева. Выражая удовлетворение от того, что такой «черносотенец» как Антоний идет им навстречу, Бердяев указывает: «Но вряд ли кто-нибудь из нас перестал чувствовать, что есть тяжкая вина и грех с другой стороны», т.е. Церкви, которую представляет архиепископ Антоний. Но правильно сформулировать претензии, которые общество предъявляет к Церкви (разумеется, не к Церкви Христовой, а к Российской Православной Церкви как церкви поместной) Бердяев так и не смог. Он ее упрекает в погружении в «политику» под которой он понимает связь Церкви с государством и использование государственного аппарата принуждения для борьбы с сектантами и вообще своими недругами. Бердяев призывает Церковь от такой  «политики» освободиться и стать подлинно свободной духовной силой.

Даже если эти упреки и справедливы, то все-таки они идут мимо цели. Ибо, если уж говорить о вине Церкви, то ее ошибка – в совершенно противоположном. Она заключается, как это ни парадоксально, в уходе от «политики», точнее -  в отстранении от задачи преображения русского общества. Ведь не секрет, что Россия называла себя православной империей, но социальный строй ее был в разительном противоречии с основами христианства: имущественное расслоение, неравенство, несправедливость, открытая эксплуатация спокойно уживались с поголовной принадлежностью к Церкви. И сама Церковь рассматривала эту ситуацию как нормальную, кляня интеллигенцию, пытавшуюся (пусть - неверными средствами) эту ситуацию исправить. Никаких путей преображения общества Церковь не предлагала, работая лишь на личном уровне и готовя отдельные души к Царству Небесному. Увы, Бердяев об этом молчит. И причина очевидна: сами «Вехи» стоят по сути дела на такой же позиции, противопоставляя народничеству интеллигенции личное совершенствование.

 

Подведем итоги

 

Итак, «Вехи» сказали и правду и неправду. Правда их в том, что они выставили напоказ неприглядные стороны интеллигентского мировоззрения: материализм, атеистичность, революционность, нигилизм в смысле отрицания государства, незнание чаяний народа, дешевый героизм. Но неправда сборника в том, что он к этому неприглядному списку присоединил главное стремление интеллигенции – стремление служить народу.

Во многом эта неправда была замаскирована ловким приемом: стремление к социальному совершенствованию было объявлено как работа над «внешними формами общежития», и этим «внешним формам» противопоставлялась «духовная жизнь», естественно выливающаяся в работу над личным совершенствованием. Итак личное объявлялось духовным, а общественное – внешним. Создается впечатление, что эта подмена сбила с толку даже самых проницательных веховцев, включая Булгакова и Бердяева. Будь они более внимательны, то они разглядели бы, что подмена далеко не эквивалентная: духовное – не обязательно личное и общественное – не обязательно внешнее: духовным может быть и общество. Конечно, «Вехи» правы в том, что чисто внешние изменения результата не дадут. Необходимо преображение душ и уже на этом фундаменте преображение социума.

Однако до такой постановки проблемы «Вехи» не дотянулись. Авторы  «Вех» должны были сказать: «мы приветствуем тот факт, что интеллигенция ставит перед собой задачу совершенствования общества. Однако методы, которыми это делается, не отвечают поставленной задаче. Они должны быть основаны не на материалистическом утилитаризме, а на вере в Бога, на Православии, которое исповедует весь русский народ; не на конфронтации с государством, а на слаженной работе всех общественных сил России, не на изменении только внешних форм социума, а прежде всего на совершенствовании душ человеческих, не на  дешевом одноразовом геройстве, а на повседневном христианском подвижничестве, самодисциплине и искании воли Божией». Если бы это было ясно высказано, то «Вехи» в самом деле стали бы вехой на пути к преображению России.

Впрочем, некоторые высказывания авторов «Вех», дают повод  предположить, что некоторые авторы пытались смягчить резко критическую тональность сборника и даже подкорректировать диагноз. Например, Гершензон уверяет, «что только обновленная личность может преобразовать нашу общественную действительность и что она непременно это сделает»[11]. Или, скажем, хвалебный пассаж Булгакова об интеллигенции: «Это напряженное искание Града Божия, стремление к исполнению воли Божией на земле, как на небе, глубоко отличаются от влечения мещанской культуры к прочному земному благополучию»[12].  Еще немного, и, казалось бы, путь к построению духовного общества будет отыскан. А ведь именно к такому обществу – базирующемуся на личной духовности, но имеющему высокую организацию, и этой организацией в свою очередь воспитывающую членов общества – и нужно стремиться. И думается, что именно оно грезилось лучшим представителям интеллигенции.

Однако, подобные высказывания случайны, редки и по туманны по содержанию, так что их приходится рассматривать не как выражение определенной мысли, а в качестве  не слишком удачных попыток «подсластить пилюлю». Увы, у  авторов сборника получилось нечто другое: «ваше так называемое служение народу, господа интеллигенты, - сумасбродство и ребячество; а потому, пока не поздно, займитесь более серьезным делом, а именно - личным совершенствованием». Не удивительно, что интеллигенция крайне нервозно отнеслась к сборнику, так и не сумев, к сожалению, разглядеть заключенную в нем правду и вынести для себя необходимые уроки, а лишь увидев в «Вехах» карикатуру на себя. 

 

05.05.04