Г.П. Федотов: «спасти правду социализма правдой духа и правдой социализма спасти мир»

 

Н.В. Сомин

 

1.  «Интеллигент, поселившийся в келье старца»

 

Книгу «Святые древней Руси» /2/ знает, кажется,  вся образованная публика – и православная и светская. Но куда менее известны личность и мировоззрение ее автора – выдающегося русского философа Георгия Петровича Федотова.

Федотов ставил перед собой громадную задачу – христианское осмысление социальной жизни и истории человечества. Поэтому круг его интересов очень широк. Федотов – и историк, и социолог, и специалист по средневековью, и исследователь русской агиографии и народной духовной поэзии, и христианский публицист. Его статьи,  великолепные по форме, всегда насыщены глубокими идеями и полны неожиданных, нестандартных мыслей.  Его метод исследования – не сухая аналитика, а интуитивное постижение, попытка вжиться в ткань исследуемой проблемы. Кроме того, отличительной чертой творчества Федотова является удивительная выдержанность, всегдашнее старание не рубить сплеча, а стремление спокойно выявить положительное и отрицательное. Федотов против предвзятости, считая, что историк «не должен знать где истина, до самого конца своего исследования» /18:224/. Он как бы долго взвешивает явление или эпоху на весах, прежде чем вынести о ней свое нравственное суждение.

Личность Федотова совмещала в себе казалось бы несовместимые моменты. В воспоминаниях очень хорошо знавшего Федотова философа А.Ф. Степуна, его соратника по журналу «Новый Град», уважение к Федотову постоянно соседствует с удивлением. Степун пишет: "Думаю, что особенность федотовского миросозерцания главным обра­зом объясняется противоестественным скрещением начал христианской истины и марксистской социологии" /1:81/. «Читая его, – замечает Степун, – иной раз видишь перед собой типичного русского интеллигента-радикала марксистского толка, поселившегося в келье старца, и в этом не чувствуется раздвоение личности, а как бы религиозная двухполюсность ее» /1:82/.

Другая поражающая Степуна особенность:  «для Федотова характерна еще и сочетание христианской веры с духом и стилем того культурного расцвета начала века, которое враги называли декадентщиной, а друзья – символизмом (…) Федотов бесспорно принадлежит к людям русского Ренессанса. Его гораздо легче представить себе в редакциях «Пути», «Софии», «Весов» и «Мусагета», чем в кругу сотрудников «Знания» /1:82-83/. Однако при всей его «эстетической чуткости и художественной одаренности», а также несомненном «писательском даровании» у Федотова всегда присутствует «обратное утверждение примата этики над вольноотпущенным эстетизмом русского декадентства» /1:83/.

И тут мы подходим, видимо к самому главному в мировоззрении мыслителя: тревоге о справедливом устроении общества. «Сам Федотов этой тревогой только и жил» /1:83/ – пишет Степун.   Но опять-таки эта «тревога» окрашена в нетипичные для православного верующего цвета – цвета свободы и демократии. «Православный демократ» /1:96/ – вот краткая формула парадоксальной личности Федотова. Плюс его положительное отношение к христианскому социализму; плюс внутреннее достоинство и неуклонное следование христианской свободе. Неудивительно, что Федотов плохо вписывался в окружающую жизнь.

А она (жизнь) складывалась у него непросто. Сын мелкого чиновника и учительницы музыки (Федотов родился 1 октября 1886 г. в Саратове) он, по окончании гимназии, несмотря на блестящие успехи в гуманитарных науках, поступает в Технологический ин-т в Петербурге, где вступает в социал-демократическую партию и ведет нелегальную пропаганду. Его высылают в Германию, и проучившись год в Иене, Федотов возвращается в Петербург и поступает на историко-филологический факультет, где становится учеником известного медиависта М.В. Гревса. Так, совмещая науку и марксизм, он пишет кандидатскую, а затем магистерскую диссертации. В 1917 г. Федотов вступает в религиозный кружок А.А. Мейера, который затем перерос в братство с обетом «Христос и Свобода». Но компромисса с новой властью философ не желает, и в 1925 г. он эмигрирует, став в 1926 г. доцентом Свято-Сергиевского Православного Богословского ин-та в Париже. В этот эмигрантский период им и написаны его крупные работы «Святой Филипп, Митрополит Московский», «Святые древней Руси», «Стихи духовные» и масса его публицистических статей, принесших философу широкую известность. Но и тут, в Париже, в полной мере проявлялась его принципиальность. М.М. Карпович, редактор «Нового Журнала» в США, где Федотов много публиковался в последние годы жизни, писал: «Когда он находил нужным о чем-нибудь высказаться  … он писал без всякой оглядки по сторонам, не считаясь с тем впечатлением, которое его слова могут произвести – все равно, на его ли идейных противников или на его друзей или сторонников» (цит. по /19:77/). В результате в 1939 г. возник конфликт с Богословским институтом, который посчитал, что публицистика Федотова слишком «красная», а потому приняла «характер опасный и угрожающий существованию Института». Мать Мария (Скобцова) уговорила Федотова не порывать с Институтом, и он ушел из него только 1940 г., уже решив эмигрировать из оккупированной Франции.

Но оставим до времени жизненную канву и попробуем все же вникнуть в парадоксы федотовской мысли.

2.  «Христианская демократия»

 

Основная тема Федотова – христианская жизнь в рамках социума. Однако, как упоминалось, трактует он ее несколько своеобразно – через призму свободы личности. Он пишет: "Действительно, всякое социальное строительство совершается за счет свободы личностей, урезывая, умаляя ее. Всякий закон, всякий ус­тав, образование каждой, хотя бы совершенно свободной, корпорации означает отказ  (или  принуждение  к отказу) личности от некоторой доли ее прав. Личная свобода есть материя, из которой шьется социальная одежда. Запас этой материи не может быть неистощимым; он расходуется и не по­полняется ничем. Это значит, предел всякой общественной организации есть рабство. Противоположный, низший предел организации есть полная социальная нагота, анархия, свободная и жестокая борьба всех против всех. Между этими двумя границами совершается колебание социальных приливов и отливов" /3:290/. Причем философ на первый план выдвигает не свободу онтологическую, как это делал, например, Н.А. Бердяев, и не свободу от греха, как учит христианство, а свободу политическую: «Наша свобода – социальная и личная одновременно. Это свобода личности от общества – точнее, от государства и подобных ему принудительных общественных союзов. Наша свобода отрицательная – свобода от чего-то, и вместе с тем относительная; ибо абсолютная свобода от государства есть бессмыслица». /4: 101/. Федотова, как и Бердяева, можно назвать певцом свободы, но свободы в ее демократическом варианте. Он различает «свободу духа» - свободу печати, вероисповедания, мнений, и «свободу тела» – защиту права собственности и права передвижения, защиту от произвола власти и пр. Обе свободы ему дороги и, прослеживая историю христианства, Федотов выясняет, что далеко не всегда Церковь защищала и ту и другую свободу. «Силы, открыто религиозные, – пишет он, – великие исторические церкви в новое время редко принимают участие в борьбе за свободу. Чаще всего они оказываются в лагере врагов свободы» /4:113/. Впрочем, Церковь Федотов никогда серьезной критике не подвергает, обходя в церковной истории острые углы.

«В последней глубине свобода человека совпадает со свободой Бога» – пишет Федотов и отсюда заключает: «Вот почему христианин, отстаивая перед государством свою свободу – не только молиться, но и мыслить, творить, устанавливать нравственные связи с миром людей – борется не только за свою собственную свободу (как либерал-индивидуалист), но и за власть Бога в мире, за Царство Божие» /5:148/. Так что Федотова  нельзя отождествлять со стопроцентным либералом.

Будучи церковным православным человеком, Федотов тем не менее не разделял некоторых расхожих в православной среде мнений. Прежде всего, он никогда не был поклонником монархии, особенно в ее сакральном варианте. «Идеократия есть грубая форма идолослужения, принудительное почитание государства-зверя» /5:148/ –  вот его приговор. Наоборот, Федотов считал, что политическим строем, наиболее отвечающим христианству, является демократия. Именно она  и должна стать государственной формой православного царства. «Смысл и призвание демократии – писал он, – в освобождении личной харизмы власти, а вовсе не в ее обезглавлении и растворении в коллективе… Когда демократия перестает быть формой отбора природных вождей, это свидетельствует о ее болезни». /5:145/.  Таким образом, христианская демократия должна помочь выявлению истинных вождей, а не заменить их «коллективным мнением». Таких вождей философ сопоставлял с ветхозаветными судьями.  «Кто же является в христианской демократии носителем харизмы власти? - пишет Федотов, – И весь народ (Израиль), и каждый гражданин – носитель царственного священства, – и выдвигаемые народом вожди (судии)» /5:145/.

Особенность христианской демократии, по Федотову, в том, что она охраняет личность от поглощения коллективом. Поэтому она и является реализацией соборности. Однако православный мир пошел по другому пути. «Есть некоторое противоречие в том, что православие, столь враждебное монархическому (папскому) началу в Церкви, как несовместимому с соборностью, не только благословляло (что вполне законно), но часто и готово было догматизировать монархию в государстве» /5:146/. Федотов объясняет это историческими причинами: «Церковь сама строила священство – на началах соборности, и нашла данным  выросшее на языческом корню царство, которого не смогла преобразовать, а стремилась лишь подчинить своему влиянию. Но если бы ей пришлось, как на Западе в средние века, строить новую власть из развалин старого мира, можно ли сомневаться, что – при наличии необходимых предпосылок культуры – они строила бы ее на началах соборности, т.е. на началах христианской демократии?» /5:146/. Современная же демократия для философа – вовсе не исчадие ада, а наоборот несовершенная реализация христианской демократии: «Стремление современной европейской демократии связать себя с защитой личности – наследие либерализма – представляет секулярное отражение христианского идеала общества» /5:147/. Свобода и демократия для Федотова неразделимы. "Замечательно, – пишет он, – что новейшие определения демократии - ее природы и ее идеи - странным образом отправляются не от власти народа, но от ценности личности.  Но личность и ее свобода составляют метафизическое основание  либерализма.  Это  значит,  что под демократией в настоящее время понимают либерализм" /3:294-295/.

Идея свободы становится для Федотова тем основным принципом, которым он меряет все сферы человеческой жизни.

 3. Социальное христианство и христианский социализм

 

Федотов – принципиальный сторонник христианства, которое не замыкается на идее личного спасения, а готово решать и социальные проблемы человечества. В 1933 г. он пишет обстоятельную статью «Социальное значение христианства» – одну из немногих в православной публицистике, посвященных этой теме. В ней философ так объясняет свою позицию: "Так как общественный строй не безразличен для духовного и морального благополучия людей, так как он может или развращать, соблазнять их, или воспитывать к добру, то отсюда ясно: социальный строй не может быть безразличен для христианина. К какому же строю он должен стремиться? К такому, где более всего воплощена справедливость и братские начала жизни, где легче всего борьба со злом и где личность поставлена в наиболее благоприятные условия для своего духовного развития" /6:55/.

К сожалению, история христианства от такого рода идей далека. «Социальное начало, – пишет Федотов, – глубоко укоренено в православии. Но, благодаря несчастной исторической судьбе, православные народы отвыкли от социального понимания христианства. Религиозный индивидуализм сделался даже традицией последних поколений» /20:272/.Или вот еще одно сетование мыслителя: «Новое время разрывает с традициями социального христианства. Исключительная установка на личность и на ее религиозный, чисто мистический, путь почти не оставляет места для религиозной переработки общественного строя. Самое влияние религии в сфере культуры слабеет. Религия вынуждена уступить мирским силам одну область за другой: государство, хозяйство, науку, - чтобы оставить за собой только одну недоступную для общества, интимную и глубокую жизнь сердца» /6:73/.

Отмечая, что в православии не было серьезного движения социального христианства, Федотов указывает, что этот недостаток отчасти восполняла русская философия: «Уже философия славянофилов, первых самостоятельных русских православных мыслителей, была окрашена социально. В русской общине и в народном самодержавии они утопически искали средства для осуществления социальной правды. В конце XIX века Н. Федоров был тем православным мыслителем, весьма своеобразным и глубоким, для которого социальный вопрос, в смысле практического его решения, стоял в центре исканий и умозрений. В XX веке мы имеем целую школу православной философии, отчасти вышедшую из марксизма, многие представители которой, как С.Н. Булгаков и Н.А. Бердяев, пытались отнять у Маркса и вернуть Христу несправедливо отнятое социальное достояние церкви" /6:78/. Отметим, что философия Бердяева ему была наиболее близка (что, однако, не помешало выступить с резкой критикой Бердяева, слишком, по мнению Федотова, лояльного к Советской России).

И все же – какой строй наиболее близок христианству? Федотов уверен – социализм. Эту уверенность отражает его формула: «спасти правду социализма правдой духа и правдой социализма спасти мир» /12:41/, высказанная в одной из первых его статей. Интересно, что свои социалистические убеждения Федотов исповедовал и в Советской России и в эмиграции. Конечно, его идеалом был не атеистический социализм – советский строй он социализмом не называл. Федотов проповедовал иной социализм – христианский. Он писал: "В противоположность XIX веку, когда социализм был пугалом для христианства всех исповеданий, неустанно обличаемой ересью, в наши дни примирение христианства с социализмом совершается с чрезвычайной легкостью. Большинство русских так называемых пореволюционных течений возникает на почве социального православия. Стоило поблекнуть миражу капиталистической долговечности - и стало сразу явным, как глубоко социализм укоренен в христианстве: в Евангелии, в апостольских общинах, в древней церкви, в самом монашестве, в социальном служении средневековой, как западной, так и русской церкви. Выясняется окончательно, что социализм есть блудный сын христианства, ныне возвращающийся - по крайней мере отчасти – в дом отчий" /5:140/. Идеал братской любви, по мнению мыслителя, не может не привести к общности имений: "Коммунизм, то есть общение, братство любви с нераздельным владением - "никто ничего... не называл своим" (Деян.4,32). Он остается идеалом для совершенного христианства - в монашестве" /7:63/. Отвечая на критику первохристианского коммунизма, Федотов указывает: «Апостольский  коммунизм  в  Иерусалиме, сильный любовью,  был экономически слабым и не мог стать образцом  для подражания. Значит ли это, что он был ошибкой? Нет, как не было ошибкой, об­маном и ожидание пришествия Господа в апостольском веке. Он был герои­ческим выражением христианского социального идеала, социальным макси­мализмом, который, несмотря на "неудачу", сохраняет определяющее значение. Совершенный идеал братской христианской жизни  есть  коммунизм  в любви" /6:61/.

И все же Федотов ограничивается только констатацией, что «Впоследствии  общежительный монастырь повторит,  но на основании внешней дисциплины и хозяйственной предусмотрительности, идеал комму­нистической христианской жизни" /6:61/. Остальное – туманные намеки. Никакой «теории» христианского социализма Федотов не строит. Он даже не ставит вопроса о возможности построения христианского социализма вне монастырских стен. Отношение к этому вопросу он обозначил одним словом – назвав социальные взгляды св. Иоанна Златоуста «утопией» /6:69/.

Впрочем, само слово «социализм» Федотов понимает по-своему. Он пишет: "XIX век понимал под социализмом национализацию средств производства. Немногие социалисты в наши дни согласятся принять это определение" /16:97/. Не принимает его и Федотов – слишком, по его мнению, национализация дискредитировала себя в Советской России. Федотов предлагает культурологический критерий социализма – «осуществление единой всенародной культуры» /16:100/. «Все экономические преобразования являются лишь средством для этого идеала» /16:100/ - заключает Федотов, соглашаясь даже на то, что сама культура останется «буржуазной».  Заметим, что при таком понимании понятие социализма расплывается вплоть до исчезновения. Так что «постоянную приверженность» Федотова социализму следует принимать с этой существенной оговоркой.

 

4. Историософия России

 

 Оценка русской революции – главный вопрос любой русской историософии. И Федотов тут не исключение. Но чтобы понять революцию нужно понять Россию. А потому Федотов начинает издалека. Наибольшую симпатию у него вызывает Киевская Русь и особенно Великий Новгород – носитель русского «народоправства». «Новгород – не курьезный нарост на русской жизни, но наиболее русское в ней явленье, наиболее чистое от татарской примеси» /8:354/ – пишет  он.

В Московском же царстве Федотов видит чуть ли наследницу татарских усулов. "Есть одна область средневековой Руси, где влияние татарства ощущается сильнее, - сперва почти точка на карте, потом все расплы­вающееся пятно, которое за два столетия покрывает всю Восточную Русь. Это Москва, "собирательница" земли русской. Обязанная своим возвышением прежде всего татарофильской и предательской политике своих первых князей, Москва, благодаря ей, обеспечивает мир и безо­пасность своей территории, привлекает этим рабочее население, переманивает к себе митрополитов. Благословение Церкви, теперь национализирующейся, освящает успехи сомнительной дипломатии. Митрополиты, из русских людей и подданных московского князя, начинают отождест­влять свое служение с интересами московской политики. Церковь еще стоит над государством, она ведет государство в лице митрополита Алексия (наш Ришелье), управляя им" /10:281/.

Москва, по мнению Федотова, становится оплотом тоталитаризма. "Московское самодержавие, при всей своей видимой цельности, было явлением очень сложного происхождения. Московский государь, как князь Московский, был вотчинником, "хозяином земли русской" (так называли еще Николая II). Но он же был преемником и ханов-за­воевателей и императоров византийских. Царями называли на Руси и тех, и других. Это слияние разнородных идей и средств власти созда­вало деспотизм если не единственный, то редкий в истории. Визан­тийский император в принципе магистрат, добровольно подчиняющийся своим собственным законам. Он, хотя и без всяких оснований, гордил­ся тем, что царствует над свободными, и любил противополагать себя тиранам. Московский царь хотел царствовать над рабами и не чувство­вал себя связанным законом. Как говорил Грозный, "жаловать есмя своих холопов вольны, а и казнить вольны же". С другой стороны, восточный деспот, не связанный законом, связан традицией, особенно религиозной. В Москве Иван IV и впоследствии Петр показали, как ма­ло традиция ограничивает самовластие московского царя. Церковь, ко­торая больше всего содействовала росту и успехам царской власти, первая за это поплатилась. Митрополиты, назначаемые фактически ца­рем, им же и свергались с величайшей легкостью. Один из них, если не два, были убиты по приказу Грозного. И в чисто церковных делах, как показала Никоновская реформа, воля царя была решающей. Когда он пожелал уничтожить патриаршество и ввести в русской церкви протес­тантский синод, и это сошло для него безнаказанно" /10:283-284/.

Империя Петра I рисуется Федотовым как жестокий, но совершенно необходимый период освоения западных ценностей, как период рождения русской интеллигенции, которой философ дает ставшее классическим определение: «русская интеллигенция есть группа, движение и традиция, объединяемая идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей» /11:71-72/. Интеллигенция и породила революцию.

Федотов эмигрировал из России, когда победа большевиков уже не вызывала ни малейших сомнений. Но Россия оставалась его родиной, за жизнью которой он тщательно и с огромным интересом следил. Для Федотова большевизм – явление безусловно отрицательное. Но он не хочет скоропалительных оценок. Весь довоенный период Федотов пытался сформулировать объективную позицию по отношению к Советской России, старясь видеть и темную и светлую стороны происходящего. Например, в работе «Правда побежденных» он приводит «список благоденяний» и «список преступлений» советской власти в таком стиле:

«Б. Октябрь привел к власти не формальную, а реальную демократию – власть рабочих и крестьян.

П. Октябрь был и остался не диктатурой рабочих и крестьян, а диктатурой пролетариата над крестьянством и интеллигенцией и диктатурой партии над пролетариатом (…)

Б. Большевизм уничтожил капитализм в России и в эпоху пятитлетки насадил мощное государственное хозяйство.

П. Большевизм во много раз подорвал производительность народного труда. Государственная промышленность существует паразитарно за счет эксплуатации деревни (…)

Б. большевизм освободил женщину и уничтожил патриархальную власть семьи.

П. Большевики уничтожают не только семью, но и любовь.

Б. Большевизм освобождает народ от предрассудков.

П. Он убивает веру в Бога, фальсифицирует науку, сводит этику не к социальному даже, а к партийному утилитаризму» /9:25-27/.

Большевизм Федотов исследует двояко – психологически и исторически. Одна из загадок, которую он пытается разгадать – это «дух большевизма», та сила, которая заставляет советского человека сворачивать горы.  Анализ Федотова неутешителен: большевизм убил человека, его жалость, его любовь, его творчество, его веру. «Так, и остается борьба ради борьбы, пустой динамизм, бесцельный бег, разрушение для созидания, созидание для разрушения» /9:39/. Дух большевизма – дух бесовский. «Вот почему, – заключает Федотов, – побежденные сегодня, мы не слагаем оружия. Большевикам простим, но большевизму никогда, будем хранить и завещаем в века святую непримиримость» /9:40/.

Исторически большевизм для Федотова – все же продукт национального духа. Он видит в нем возврат России к Московской деспотии. Сталин для него – тиран, возродивший царизм. Федотов чутко отслеживает все изменения большевистской доктрины. Он поражен возрождением национализма в СССР (1935 г.), отмечая вместе с тем: «Вчера можно было предсказывать грядущий в России фашизм. Сегодня он уже пришел. Настоящее имя для строя СССР – национал-социализм. Здесь это имя более уместно, чем в Германии, где Гитлер явно предал национал-социалистичскую идею. Сталин, изменяя коммунизму, становится национал-социалистом» /7:53/.

5. Американский период

 

Федотов нелегально бежит из оккупированной Франции и после ряда приключений попадает в США. В Америке он находит новую родину, хотя и продолжает считать себя русским. Одна из первых его статей там носит характерное название «Новое отечество» (1943). Он видит в США оплот демократии и свободы. Англию и США он называет не иначе как «две великих англосаксонских демократии» /13: 27/.

В то же время чувствуется, что за годы войны многое в восприятии философа обострилось. Степун пишет: «В каждой строчке и в каждой букве чувствуется, до чего напряженно жил Федотов во время  и после войны, и как гражданин мира и как русский патриот» /1:96/. Жестче и непримиримее становится его позиция по отношению к Советской России. В противостоянии России и Запада он безусловно на стороне Запада. Его статьи последнего периода неприятно поражают отчужденностью от России. Он по-прежнему не видит разницы между фашизмом и сталинским социализмом: «СССР в сталинскую эпоху есть типично фашистская, т.е. тоталитарная, национал-коммунистическая держава» /14:185/.  Федотов не мог не понимать, что такое определение, высказанное сразу после войны, означает требование уничтожения СССР. Он пишет, что испытал радость при известии о нападении Гитлера на Россию /15:344/. Федотова не восхищает потрясающий ратный подвиг советского народа, по сути дела в одиночку выстоявшего против гитлеровской Германии. «Да, скажем откровенно: мы этого не ожидали…» /17:47/ – пишет он в 1943 г. с ноткой разочарования. Проживи Федотов дольше, он, вероятно, стал бы сотрудничать на радио «Свобода» и в многочисленных американских «комиссиях» по ведению «холодной войны» с СССР.

Но Господь такого падения не попустил – в сентябре 1951 г. он умирает от болезни сердца.

 

Литература

 

1. Степун Ф. Г.П.Федотов // Новый журнал 1957г./ Русские философы. Антология. вып 3. М., Книжная палата. 1996. – с.81-98.

2. Г.П.Федотов. Святые Древней Руси. М.: Московский рабочий, 1990. – 268с.

3. Г.П.Федотов.  Социальный вопрос и свобода.  // Г.П.Федотов. Судьба и грехи России. т.1., СПб., "София", 1991 – с.286-301.

4. Г.П. Федотов. Рождение свободы // Собрание сочинений в 12 т. Т 9. – М.: Мартис, 2004. – с.97-126.

5. Г.П.Федотов. Основы христианской демократии//Русские философы (конец XIX - середина XX века).Антология. Выпуск 3. М., Книжная палата. 1996. – с.140-148.

6. Г.П.Федотов. Социальное значение христианства. // О святости, интеллигенции и большевизме. Избранные статьи. СПб,: Изд. С-Петербургского университета, 1994. - с.51-78.

7. Г.П.Федотов. "Новый идол" // Судьба и грехи России. Т.2., СПб., "София", 1991 - с.50-65.

8. Г.П. Федотов. Республика Святой Софии // Собрание сочинений в 12 т. Т 9. – М.: Мартис, 2004. – с.352-359.

9. Г.П.Федотов. Правда побежденных. // Судьба и грехи России. Т.2., СПб., "София", 1991 - с.15-40.

10.  Г.П.Федотов. Россия и свобода.// Судьба и грехи России. Т.2., СПб., "София", 1991 - с. 276-303.

11. Г.П.Федотов.  Трагедия интеллигенции // Судьба и грехи России. Т.1., СПб., "София", 1991 - с.66-101.

12. Г.П.Федотов. С.-Петербург, 22 Апреля (5 мая) 1918 г. // Судьба и грехи России. Т.1., СПб., "София", 1991 - с.39-41.

13. Г.П.Федотов.  Новое отечество // Собрание сочинений в 12 т. Т 9. – М.: Мартис, 2004. –  с.25-44.

14. Г.П.Федотов.  С Востока тьма. // Собрание сочинений в 12 т. Т 9. – М.: Мартис, 2004. – с.182-186.

15. Г.П.Федотов.  Сталин или Гитлер? // Собрание сочинений в 12 т. Т 9. – М.: Мартис, 2004. – с.340-345.

16. Г.П.Федотов. Письма о социализме. // О святости, интеллигенции и большевизме. Избранные статьи. СПб,: Изд. С-Петербургского университета, 1994. - с.96-100.

17. Г.П.Федотов.  Загадка России // Собрание сочинений в 12 т. Т 9. – М.: Мартис, 2004. –  с.45-66.

18. Г.П.Федотов.  Православие и историческая критика // Собрание сочинений в 12 т. Т 2. – М.: Мартис, 2004. –  с.219-231.

19. Филонова Л.Г. Георгий Петрович Федотов // Русские философы. Антология. вып 3. М., Книжная палата. 1996. – с.69-80.

20. Г.П. Федотов. Оксфорд//Собрание сочинений в двенадцати томах. Т.2. – М.: Мартис 1998 – с. 267-272.

 

июнь-июль 2006 г.