Н.В.
Сомин
Леонтьев и Пустота. (О Постмодерне с религиозной точки
зрения)
Развернувшаяся
в последнее время дискуссия о Постмодерне
чрезвычайно интересна. Однако, высказанные мнения в основном описывают
феномен Постмодерна, но о его сути предпочитают умалчивать. Так, появился яркий
«пелевинский» образ Пустоты, которая воцарилась с приходом Постмодерна. Пустоты
в смысле бессодержательности, чистой функциональности, когда смыслы подменяется
суррогатами. Та же мысль выражалась и иначе: что осмысление заменяется
вычислением. Безусловно, все так. Нынешний мир, подобно воздушному шарику,
переливается всеми цветами радуги, но внутри даже не воздух, а Пустота.
Впрочем,
нет. Пустота лежит на поверхности, она
обнаруживаемое явление, феномен, а
вовсе не сущность Постмодерна. Так что законен вопрос: почему Пустота? откуда
она берется? И думается, что для объяснения нет необходимости выдумывать нечто
новое. Просто критики пустоты кое-чего важного недоговаривают. А именно того,
что не все смыслы и ценности исчезли:
одна осталась, и более того – превратилась в цель всепоглощающую,
полностью овладевшую душой человеческой. Это – деньги. Страсть к деньгам и
собственности, по старому - любостяжание. Или иначе - поклонение мамону,
халдейскому божеству богатства. Да, желание иметь все больше и больше денег и
составляет единственную цель, единственный смысл в Постмодерне. Смысл настолько
притягательный, что он поглотил и уничтожил все остальные смыслы. Но об этом
почему-то экономисты стесняются говорить. Видимо, из-за тривиальности этой
мысли. Но анализировать надо, и мы попытаемся это сделать.
Как
мамону удалось проглотить все остальные ценности? Довольно просто: с помощью
рынка. Экспансия рынка привела к тому,
что всему была проставлена цена, Всему-всему: истине, красоте, мужеству, силе,
любви, дружбе. Этим рыночная экономика уничтожила их уникальность, заменив все
заключенное в них смысловое содержание ценой – цифрой, хотя и тоже содержательной, но с содержанием совершенно
из другой оперы, не имеющей ни малейшего отношения к сущности этих предметов. И
подлинные смыслы стали исчезать. Исчезать, потому как рынку они не нужны.
Только путают, мешают. А потому получается, что Шварценеггер и Моцарт равны
(впрочем, Шваценеггер лучше - какие
мускулы!). Одинаково, скажем, тысячу долларов стоит рисунок Пастернака, гол в
ворота Уэльса и месяц, проведенный в Чечне. Смыслы исчезли. Их слизал мамон, а
точнее - наше любостяжание. Так что сказав «рынок» мы как неизбежное следствие
получили Пустоту, а вместо осмысления – вычисление дебета и кредита.
Но
рынок, скажут, существовал всегда, по крайней мере в Модерне он уже занимал
почти все смысловое пространство. Да, но чтобы уничтожить смыслы, нужно время,
воспитание новых людей с «постмодерновой» ментальностью. Просто сейчас мы
получили результаты. Так сказать, количество рынка перешло в новое качество –
Пустоту. Долгое воздействие рынка на человечество выхолостило из него все,
кроме заботы о цифре на банковском счету. Поэтому можно рискнуть определить Постмодерн как модус существования
общества, в котором, в результате достаточно длительного воздействия рынка, для
всех вещей исчезли смыслы и ценности, за исключением одного смыла – цены и
одной ценности – денег.
Недаром
удивительный Константин Леонтьев еще в позапрошлом веке так защищал «цветущую
сложность» мира, и так сокрушался по поводу упрощающей унификации, которую
несет с собой капитализм. Леонтьев уже
тогда предугадывал Пустоту. В то время это было гениальным пророчеством, сейчас
– это реальность: все совершается наяву, хотя скорее похоже на кошмарный сон. И
реальность, как всегда, оказывается гораздо «круче» самых смелых предвидений.
Даже Леонтьев вряд ли мог подумать, что упрощение сведется до одной цифры, у
которой впереди стоит знак «$».
II
На
все это лучше смотреть с религиозной точки зрения – тогда происходящее
становится яснее. Ныне человечество исповедует одну религию – религию денег, и
поклоняется мамону как богу. Люди отдают ему всю свою душу, все сердце с чисто
религиозным рвением. Причем фанатизм настолько силен, что все остальные смыслы,
за исключением мамонских, почитаются за ничто.
Конечно
и раньше люди поклонялись мамону, причем ревностно. Об этом в IV
в. ярко говорит святитель Иоанн Златоуст. Вслушаемся в стоны этого великого
христианского моралиста:
«Образумимся,
прошу вас (…) все мы простираем руки на любостяжание, и никто - на
вспомоществование (ближним); все - на хищение, и никто - на помощь; каждый
старается, как бы увеличить свое состояние, и никто - как бы помочь
нуждающемуся; каждый всячески заботится, как бы собрать более денег, и никто -
как бы спасти свою душу; все боятся одного, как бы не сделаться бедными, а как
бы не попасть в геенну, о том никто не беспокоится и не трепещет»
[XII,194-195].
«В том-то и беда, что зло увеличилось до такой степени, что (добродетель
нестяжания) стала, по-видимому, невозможной, - и что даже не верится, чтобы
кто-нибудь ей следовал» [VIII,441].
«Страсть эта внедрилась в сердца даже таких
людей, которые по-видимому благочестивы» [XI,560].
Святитель
даже восклицает: «Простите, я дрожу от гнева» [X,208].
И
тем не менее во времена Златоуста деньги всего не определяли. Тогда большинство
жило своим натуральным хозяйством, государственные должности занимались
наиболее подготовленными, да и власть василевса в те времена не столько покупалась,
сколько бралась силой (правда, солдатам надо было щедро платить). Поэтому все
разнообразие мира цена еще не заслоняла. Но сейчас мир дозрел…
Переход
количества в качество произошел и с
религиозной точки зрения: страсть любостяжания превратилась в целую религию со
своим учением (изложенным в многочисленных «Экономикс»), культом (шоппинг),
храмами (банки, биржи, магазины), своими преподобными (олигархи), мучениками
(Листьев), исповедниками (Березовский, Ходорковский), своей моралью (добро –
это когда много денег, и зло – когда мало). Нет нужды подробно доказывать, что
эта религия – сатанинская. Она не только делает мир одномерным, но и
разъединяет людей, делает их соперниками, врагами друг другу, воспитывает
агрессивных эгоистов, готовых с улюлюканьем добить слабого (т.е. безденежного).
Жертвоприношения, которые требует себе мамон, ужасающи. За деньги убивают и
богатых и бедных, и не спасает ничего – ни охрана, ни пуленепробиваемые стекла
лимузинов. Мамон – это сатана с пластиковой карточкой.
Ныне
религия денег победила, по-видимому, бесповоротно и окончательно. Все мы (и
автор в том числе) – молодые и старые, мужчины и женщины, добрые и злые – бежим
за деньгами. Воистину этот культ стал подлинно всенародным. Чтобы что-то
сделать – и хорошее и плохое – нужны деньги, деньги и деньги. С помощью денег
мамон взял под контроль все – и души человеческие, и общественные институты. И
контроль этот безжалостен: если ты поклоняешься мамону, то он награждает тебя,
если противишься, - то он просто перекрывает денежный канал, выбрасывая тебя из
общества на произвол судьбы. Огромный идол до неба стоит над миром, протянув
паутину финансовой необходимости, в которой барахтаются все и вся.
III
Что
же такое деньги, если посмотреть на них с выбранной точки зрения? Вот что пишет
о деньгах преподобный Амвросий Оптинский: «Деньги сами по себе, или вернее, по
цели, назначенной от Бога, вещь весьма полезная. Они заменяют недостаток
простоты и любви между людьми. Без денег кто бы расчел людей? Были бы вечные
споры и ссоры и даже драки до убийства; малыми монетами и даже ничтожными
бумажками люди от всего этого избавляются, сами не понимая этого»[1,126]. Здесь
великий старец отмечает две стороны проблемы.
Во-первых,
деньги появляются, когда налицо дефицит любви. Если есть христианская любовь,
которая по слову Апостола Павла «не ищет своего», то Деньги оказываются
ненужными. В этом сущность христианского социализма: не распределение по труду
(хотя, безусловно, оно более морально, чем практикуемое ныне распределение по
капиталу), а братская любовь, которая естественным образом приводит к общему
хозяйству. И в то же время – христианской социализм полностью коррелирован с
мечтами философов о хозяйстве без денег [2,495], хотя приводит к той же идее не
со стороны космизма и сохранения установленного Богом естественного порядка
бытия, а со стороны преображения человеческих отношений.
Но
если любви нет, или она еле теплится, то деньги становятся средством борьбы с
беспределом, рабством, поскольку позволяют выполнять расчеты между людьми
«цивилизованно», без грубого насилия. Таким образом, по мысли старца деньги
занимают нишу как бы «срединного царства». Они не ведут наверх, но и не
позволяют совсем уж опуститься вниз.
Впрочем,
мы живем не в XIX веке, а уже в XXI, и то, что было тогда не видно даже святым людям,
становится заметным и даже очевидным. Оказывается, деньги, позволяя устранить
внеэкономическое принуждение, могут стать инструментом тотального
экономического рабства. Лекарство оказывается чуть ли не хуже болезни.
«Срединное царство» оказывается царством «нежизни» [2,500], царством Пустоты. А
если повнимательнее присмотреться, то оно оказывается царством мамона.
Самое
поразительное то, что в царстве мамона рабству подверглось само хозяйство.
Деньги, призванные быть инструментом хозяйства, стали целью. Сейчас
производство чего-то полезного – лишь побочный эффект монетарной экономики –
когда не находится более легких способов делать деньги. И наоборот, хозяйство,
призванное поддерживать жизнь, как прекрасная царевна попало в плен мамону –
этому Кащею Бессмертному, все превращающему в «нежизнь». Неужели и вправду
бессмертному?
В завершение этого наброска «богословия денег» заметим, что можно проявлять любовь и с помощью денег – благотворить, давать милостыню. Но ясно, что милостыня - лишь паллиатив, не способный решить задачи преображения экономической сферы. Еще святые отцы утверждали, что милостыня больше полезна дающему, чем принимающему: дающего она навыкает любви к ближнему и изглаждает его грехи; принимающему же она дает лишь телесную помощь, да и то временную. Милостыня идет против потоков денег, рассылаемых мамоном, но все же это деньги, которые тут же снова попадут в руки мамону. Щедрой благотворительностью можно стяжать Царство Небесное, но земной социальный строй ни на йоту не станет лучше.
IV
Как
же бороться с мамоном?
Прежде
всего заметим, нарисованная картина полного уничтожения смыслов слишком уж
пессимистична. Человек, несмотря на свою падшесть, есть образ и подобие Божие,
и полностью зомбировать его монетарными ценностями не так то просто. И прежде
всего у него остаются смыслы и ценности религиозные. Златоуст прямо говорит,
что в Царстве Небесном денег не будет (и, кстати, не будет и милостыни). Бог
есть Любовь, а не нажива. Ментальность христианская радикально антимамонская, и
всегда будет стремиться устроить мир без посредства денег.
Однако, силен мамон, и с Церковью он ведет
уже двухтысячелетнюю войну, владея инициативой и оккупируя новые и новые
пространства. Описание военных действий на этом фронте – особый (и очень
длинный) разговор. Скажем только о сводке информбюро на сегодняшний день:
Церковь, не утеряв своих подлинных смыслов и ценностей, внешним образом
оказалась, как и все мы, опутанной мамонской паутиной. Ныне прихожане свою
Церковь прокормить не могут. Практически все приходы – на спонсорском
содержании, а значит – на содержании мамона. Но ведь «кто платит, тот и
заказывает музыку». Не потому ли среди разнобоя голосов, возглашающих против
мамона и его экономики, голос Церкви почти не слышен.
Да и
ее теоретический багаж не велик, и по сути дела сводится к двум идеям. Одна
богословская: «иметь богатство непредосудительно, но не нужно прилепляться к
нему душой». А вторая – социологическая: надо идти путем православного
предпринимательства, предпринимательства честного, порядочного, щедрого на
благотворительность. Однако теоретики не замечают, что эти идеи противоречат
одна другой. Дело в том, что нельзя быть успешным предпринимателем, не разжигая
в себе страсти к богатству. Ибо в конкурентной борьбе любой такой «праведный
предприниматель» проиграет настоящей акуле капитализма, день и ночь сжигаемого
идеями насчет увеличения прибыли. Это мы и видим в реальности: православные
предприниматели есть, но вот в топ-списке олигархов их что-то не видно.
Думается,
что бороться с мамоном деньгами – дело безнадежное. Нужен несимметричный ответ.
И он видится в создании локальных реализаций «хозяйства без денег», или,
другими словами, - слиянии церковного прихода с трудовым предприятием, где
производственные отношения построены не на мамонских принципах, а на братолюбии
и взаимопомощи, где труд освящается
благодатными дарами, которыми в избытке владеет Церковь. Такие очаги
христианского социализма станут не только высочайшими образцами христианского
жития, но способом выживания в условиях мамонской экономики.
Путь
трудный? Да, очень. Но, думается, путь верный. Недаром провидец Леонтьев хотел
«подморозить» Россию ни чем иным, как социализмом. Путь тот же, но цель,
правда, должна быть другая – не «подморозка», а преображение. И если это верный
путь, то Бог поможет.
Литература
I-XII.
Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа
Константинопольского, в русском переводе. тт. I-XII. С.-Петербург. Издание
С.-Петербургской Духовной Академии. 1894-1911.
1.
Архим. Иоанн (Маслов). Преподобный Амвросий Оптинский и его эпистолярное
наследие. – М.: Изд. Братства свт. Алексия. 1993.
2.
Осипов Ю.М. Хозяйство и экономика: единство, противоречие… антагонизм? // Время
философии хозяйства. – М.: Экономистъ. 2003. – с. 491-500.
