Николай Сомин
I.
Я познакомился с Геннадием Михайловичем где-то в середине 90-х. Однажды я делал доклад по христианскому социализму и имущественному вопросу в Церкви. Как водится, меня страшно ругали. Но после доклада я вдруг встретил ясные, внимательные глаза уже пожилого человека. Он со мной заговорил – это был Шиманов – пригласил домой на «семинар». Так вошел в мою жизнь этот удивительный философ-праведник. Собственно, удивительным я его тогда не считал – просто умный, благожелательный знакомый, где-то единомышленник, где-то нет. И только постепенно мне стал раскрываться масштаб этого человека. Человека, замечательным образом сочетавшего в себе преданность России и Церкви с необычайной тягой к истине, к глубокому осмыслению всего сущего.
II.
Поразительна судьба этого человека. Его отец, пламенный коммунист, был убит весной 45-го под Будапештом. Мать, очень скромная и праведная, сначала комсомолка, затем православная, воспитывала сына в советских традициях, хотя и замечала в нем какую-то необычную тягу к истине. Но случилось непредвиденное. В 10-ом классе Геннадий влюбился. Очень сильно и совершенно безнадежно. Жизнь для него померкла, перестала существовать. Шиманов всегда был человеком очень цельным, и если уж чего задумал, то полностью этому отдавался. А задумал он покончить с жизнью. И конечно, долго бы он не тянул с этим делом, но вдруг в его сознании возник мягкий ласковый голос, который сказал ему: «Геннадий, ты не совсем прав. Если ты себя убьешь, то как же ты будешь искать истину. А ведь ты очень хочешь ее найти. Сделай лучше вот что: подожди лет десять, поживи, узнай как следует жизнь. А если и после этого не найдешь истины, то тогда вернемся к этому разговору». И самое удивительное, что Шиманов, в то время совершенный атеист, неожиданно для себя поверил этому совету: «А действительно, что я теряю?» – подумал он. За месяц до выпускных экзаменов Шиманов бросает благополучную московскую школу и едет в тайгу валить лес. Поступок по обычным меркам идиотский, но для Шиманова просто необходимый. Перипетии жизни в Сибири он позднее без прикрас описал в сборнике статей «Перед смертью» («Юность»).
Потом три года в службы на флоте. Потом опять Москва, Шиманов устраивается то лифтером, то дворником, то разнорабочим, то охранником, то истопником. Это чтобы было время для просиживания в библиотеках, чтения уймы умных книг и болтовни в курилках с такими же чудиками, как он сам. И вот (десять лет еще не прошло) однажды, в начале 60-х, он просматривал какой-то протестантский журнал (их давали в читальном зале) и там увидел большими буквами «Христос Воскрес!». И случилось неожиданное – вдруг он почувствовал яркую радость и удивительную свободу. Словно пелены спали и он увидел воочию, что воскрес Христос, в самом деле ВОСКРЕС! И это совершенно меняет все устои жизни. Вот она, Истина! Шиманов становится христианином. Он сначала ищет правильную веру. И довольно быстро ее находит – это православие. Проповедовать православие – вот отныне его цель жизни. Будучи человеком общительным, он постоянно встречается с людьми, причем разного мировоззрения. И везде и всегда открыто говорит о Православии. Разумеется, в СССР долго такое продолжаться не могло. И в конце концов его помещают в психиатрическую лечебницу: ведь по тогдашним понятиям проповедь православия – явный признак помешательства. Позже он подробно опишет пребывание в больнице им. Кащенко в своей знаменитой книжке «Записки из красного дома». Ему удается выскользнуть из психушки и он чуть ли не год скрывается по чужим квартирам, опасаясь новой посадки, уже навсегда. А за это время «Записки из красного дома» попадают заграницу. Их подхватывают антисоветские силы, читают главами по BBC и «Голосу Америки». Имя Шиманова становится на слуху, и это ему неожиданно помогает – за его судьбой следят на Западе и теперь запихнуть его в Кащенко без скандала уже нельзя. Шиманов возвращается к себе домой, снова проповедует (он никогда ничего не боялся), и плюс к тому сотрудничает в самиздатовских религиозно-политических сборниках «Вече», «Многая лета», а позже «Непрядва». Статьи Шиманова, очень честные, содержательные и блестяще написанные, приобретают известность. Шиманов на пике «славы» – его знает и заграница и наша диссидентская тусовка; он знаком со многими знаменитыми диссидентами 60-х и 70-х годов – как либералами-западниками, так и православно-церковными. Его цитируют такие авторы как монах Серафим (Роуз) и митрополит Иоанн (Снычев), ему целую главу книги посвящает А. Янов.
Одновременно
Шиманов начинает пономарничать в приходе о Дмитрия Дудко, а затем становится
церковным старостой. К сожалению, лукавый смог разрушить эту связь – Шиманов
уходит от о. Дудко, но по-прежнему остается привержен строгому православию. Частенько
его вызывают в КГБ, внушают, журят, но тем не менее всегда отпускают. Все это
он увлекательно описал в своих «Воспоминаниях» (Г.М. Шиманов.
Воспоминания. Часть I) – записях на магнитофон, сделанных уже в
III.
В период
своего яркого христианского диссиденства Шиманов выработал замечательную,
по-своему уникальную идеологию. Суть ее – в своеобразном сочетании православия
и советского строя. Шиманов, в отличие
от других диссидентов, вовсе не собирался разрушать до основанья советскую
власть. Он писал: в
«Советская власть это не только безбожие и величайшая в мире гроза. Это также и некая тайна, и орудие Божьего Промысла. Выступать против нашей власти значит идти против Бога».
Или
«ЭТА ЛИНИЯ (которую должны проводить русские православные патриоты – НС) ОЗНАЧАЕТ ПРИЗНАНИЕ ДУХОВНОЙ ЗАКОННОСТИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ, ВЕРНОПОДДАННИЧЕСКОЕ ОТНОШЕНИЕ К НЕЙ И – В ПРОЗРЕНИИ ГРЯДУЩЕГО – РАБОТУ НАД УТВЕРЖДЕНИЕМ ОБНОВЛЕННОГО РУССКОГО ПРАВОСЛАВНОГО МИРА» (прописные буквы Шиманова – НС).
В советской власти он всегда видел много хорошего и желал ее лишь трансформировать, устранить ее темные стороны: атеизм, космополитизм, разложение семьи. Про Запад он писал:
«Чего я боюсь, так это внезапной либерализации, той самой “западной демократии”, на которую так надеются и которую так ждут в нашей стране некоторые интеллигенты. Близорукая, бездарная мечта!»
А вот и сбывшееся пророчество:
«Пока существует Советская власть, остановить религиозное возрождение в нашей стране невозможно. Остановить его может только одно, - внезапный обвал, внезапная либерализация чехословацкого образца, т.е. западная демократия со всеми её прелестями. Случись такое – и сразу же откроется множество церквей, приток людей в Церковь резко увеличится, но на этом, увы, скоро всё и закончится. И захиреет. Это будет ВЫКИДЫШ. И Россия вместо того, чтобы сказать своё слово миру, вместо того, чтобы стать источником величайшего света и обновления в мире, станет захолустьем Запада».
Шиманова не понимали, над ним смеялись, его третировали. Но этот волевой твердый человек всегда имел свое мнение и бескомпромиссно его отстаивал.
Впрочем, в позднейших (2010) комментариях Шиманов замечал:
«Зло Запада, как это видно из «Отрывков из дневника», понималось мною в те годы еще поверхностно. Я лишь постепенно дорастал до понимания того, какие силы правят бал на Западе».
Что же это за силы? А вот какие:
«В то время я еще не догадывался о подлинных размерах еврейской власти в нашей стране и во всем мире и о подлинном происхождении Советского государства». Более поздние его работы – «О тайной природе капитализма», «Ответы на вопросы корреспондента журнала «Евреи в СССР» – раскрывают еврейскую тему. И не удивительно, что Шиманову приклеивают (незаслуженно) ярлык «антисемита». Но, повторяю, это человек ничего не боялся и вел борьбу с отрытым забралом.
IV.
Однако нет ничего вечного под луной. Гибнет СССР, начинается эра звериного капитализма. Мечты о святой Руси были разбиты вдребезги, и статьи Шиманова уже мало кого интересуют. Перестройка явилась тяжелейшим испытанием для многих и многих русских патриотов. Так, не пережил ее Феликс Карелин(+1992) – выдающийся православный богослов, один из близких друзей Шиманова. Да и у самого Шиманова творчество вдруг застопорилось. Он начал попивать (и даже, как мне рассказывал, однажды «валялся под забором»). Но это был сильный человек. Он взял себя в руки, стал неукоснительно исповедаться и совершенно бросил пить. В пору моего знакомства с ним это был абсолютный трезвенник, никогда не бравший в руки рюмки, и лишь шутивший по этому поводу («мне нельзя, я алкаш»). Другой момент: в Сибири он научился ругаться матом, и эта привычка настолько въелась в душу, что он долгое время не мог от нее отстать. Но и тут его огромная воля в конце концов победила. В мою бытность я не услышал от него ни одного не то что матерного, но даже нецензурного слова – только чистый классический русский язык.
В 90-х годах Шиманов продолжал работать над новыми статьями. Но его известность безвозвратно прошла. Блистательный кружок его единомышленников (Ф.Карелин, Г.Шиманов, В.Прилуцкий, В.Капитанчук) распался – самиздат потерял актуальность, и как-то не стало общих дел. А в круговерти наступившей вседозволенности уже никто никого не слышал. Но Шиманов не сдался. Он стал «по второму кругу», более глубоко осмысливать вечные для него темы: социализм, национализм, еврейство, капитализм, церковь. Это уже был «поздний Шиманов», которого я знал и о котором веду рассказ.
После знакомства я влился в «семинар», который собирался на квартире Шиманова у м. Рижская. Обсуждались работы членов кружка (в основном Шиманова и мои). Состав «семинара» менялся, люди приходили и уходили, и наконец, к концу 2000-х остался один я - мы продолжали собираться уже вдвоем и обсуждать наши статьи. Собственно, ни одна из моих работ того периода не выпускалась в свет без предварительного обсуждения с Шимановым. Рецензент он был великолепный – слушал внимательно, замечания делал всегда содержательные. Однако критику своих работ не любил. Точнее, всегда активно от нее отбивался, возражая на каждое замечание. Позднее, где-то в середине 2000-х, он организовал «русские собрания», на которые приглашал знакомых националистической направленности. Правда, учеников, равных учителю, этими собраниями, вырастить, кажется, не удалось.
V.
Работал, т.е. писал, мыслил, читал, спорил, слушал доклады, Шиманов всегда. Осмыслять, отыскивать истину – и было тем, чему он отдавал все свои силы. Это был дело жизни, это было Божие призвание, которому он никогда не изменял. Он чувствовал себя воином на идейном фронте. Это был незаметный для других, но изнуряющий подвиг. Каждое утро он, несмотря на бессонницу, вставал и садился за письменный стол (позже – за клавиатуру компьютера). И работал, пока не чувствовал, что голова уже не выдает качественной мыслительной продукции. И день он считал бездарно потерянным, если ему не удавалось что-то удачно сформулировать, родить какую-то новую мысль, Написать удовлетворяющий его кусочек очередной статьи. Днем он обычно ездил по книжным магазинам, смотрел книги. И очень радовался, когда покупал интересующую его книгу по дешевке (денег у него всегда было в обрез). Вечером – «семинар» или «русское собрание» или просто встреча с друзьями, знакомыми. А если нет, то – самообразование, чтение новой литературы. Только в самое последнее время, когда чтение стало затруднено, Шиманов стал смотреть телевизор, дабы восстановиться от тяжелой умственной работы. Своему призванию Шиманов принес в жертву все: карьеру, успех, благополучие, здоровье, даже семью. Разошедшись с женой, он жил со старенькой матерью, а после ее смерти – совершенно один. Правда, его навещали сыновья и добросердечные знакомые, которые помогали ему по хозяйству. Кстати, хозяйству своему он уделял минимум внимания. Однако гостей он всегда принимал достойно: комната была чисто убрана, на столе были приготовлены печенье и прочие сладости к чаю.
В общем, это был рыцарь истины. И более всего он боялся сфальшивить, выразить истину недостаточно глубоко и полно. Он никогда не лгал, был открыт и очень мягок и деликатен с людьми. Однако в принципиальных идейных вопросах он был непоколебим, и если кто-то начинал нахально развивать идеологию, совершенно противоречившую его взглядам, то он, ничтоже сумняшись, тут же решительно рвал с ним (я был свидетелем таких случаев). Он был необычайно тверд в вере, очень честен и исключительно мужественен. Он не боялся поднимать самые трудные, самые запретные темы, нарушать любые табу и делать самые далекоидущие выводы. Он понял, где правда, и служил ей, стараясь не исказить ее ни на йоту.
Для меня Шиманов всегда был примером того, как надо относиться к делу мыслительного творчества. В его лице я наконец-то встретил учителя (до сих пор у меня были только начальники). Он преподал мне примеры подлинной культуры мысли. Постепенно Шиманов стал для меня образцом, вершиной, к которой я тянулся, но достичь так и не смог.
VI.
Статьи позднего Шиманова производят не менее сильное впечатление, чем его ранние, прославленные работы. Может быть, слегка притупилась острота мысли, напор и задор. Но зато, при сохранении полной независимости мнения, появилась ясная мудрость и гармоничная взвешенность. Убеждения Шиманова к тому времени сложились и уже не изменялись. Но сместились акценты: теперь он больше пишет о семье, об общине и русских собраниях, о русском национальном движении.
О семье Шиманов писал в то время много, яростно нападая на «равноправие» мужа и жены. Его понятия в этой области были вполне домостроевскими, и он восхищался семейными порядками у кавказцев и среднеазиатов. И за это его не раз награждали прозвищами «ретроград», «женоненавистник» и пр.
Общину Шиманов предлагает создать на национальной (а не на православной) основе – русскую общину. Разумеется, православие присутствует, но все-таки сама община исповедует русскую культуру, ратует за права русских – иначе русская нация погибнет в борьбе с более организованными нациями Востока. Это принципиальный момент у Шиманова. «Да возродится русская община!» – вот лозунг-название одной важнейших из его статей.
Шиманов был националистом, разумеется, в хорошем смысле этого слова. Он считал, что любовь к своему народу – высокая добродетель, богоданное чувство. Но, конечно, национализм не должен превращаться в шовинизм, проповедующий национальную исключительность и презрение к другим нациям. Каждая нация должна вырабатывать свою национальную идеологию и хранить свою культуру. Русская нация эти свои обязанности, к сожалению, забыла. Однако, по Шиманову, необходимо и другое, нечто противоположное – разработка наднациональной идеологии, которая объединяла бы все благонамеренные народы в союз, «империю», дабы противостоять народам-разрушителям – Западу и евреям, осуществляющим глобализацию, т.е. проект порабощения всех остальных народов.
Шиманов стал националистом не сразу, но перелом произошел еще в 70-е годы, и с тех пор он все более и более утверждался в этой идее. Вообще, тема «национализм и христианство» его очень волновала. Он все время пытался дать евангельское обоснование национализму. Я к этим попыткам относился скептически и их критиковал. И может быть поэтому меня на «русские собрания» Шиманов не приглашал. Разговоры о нациях у нас проходили примерно в таком духе:
– Геннадий Михайлович, так как же – все нации должны иметь свое государство?
– Да, во всяком случае, свою автономию, и не только культурную, но и административную.
–Значит, свои законы?
– Ну конечно, а как же еще?
– А армия у всех тоже должна быть своя?
– (подумав) Нет, армия для народов России пусть будет общей.
– А деньги, валюта? Своя или общая?
– (недовольно) да что Вы, Николай Владимирович, ко мне с дурацкими вопросами пристаете! Я разрабатываю принципиальные вещи, и всякой мелочевкой не занимаюсь…
Итак, семья, община, нация – вот устои жизни «правильного» общества (Шиманов очень любил прилагательное «правильное», часто не объясняя, в чем правильность). Это основа, и общество, в котором эти устои умалялись, он отвергал. В связи с этим у него выработалось особое отношение к советской власти и социализму.
В мое время в его статьях уже не встречались призывы к «верноподданническому отношению» к советской власти. Нет, согласно позднему Шиманову («О советском социализме», 2009), она создана путем заговора сил мировой олигархии, создана нарочито с чудовищными уродствами (марксизм), чтобы дискредитировать саму идею лучшего общества и тем самым обеспечить долгую жизнь капитализму. Правда, Сталин несколько нарушил эти планы, выиграв войну. Но в целом система успешно действовала, «растворяя» не только русский народ, но и другие народы России. Хотя Шиманов осторожен – он, кроме недостатков (атеизм, уничтожение русской нации, разложение семьи) указывает и на достоинства (коллективизм, бесплатные образование и медицина, отсутствие безработицы) и заключает, что окончательная оценка «может быть дана только Богом». Из этой противоречивой оценки он усмативает, что не все получилось у устроителей советского эксперимента, и потому они его решили прекратить. И прекратили.
Впрочем, перед этим Шиманов пишет большую работу «Спор о социализме» (1998) – на десять глав (которые после он рассыпал на десять отдельных статей). Там масса интересных, но иногда шокирующих мыслей. Например, о монархии и монархистах (к которым Шиманов всегда относился с недоверием) он пишет так:
Если бы я работал в ЦРУ и заведовал русскими делами, то не стал бы менять ничего в этой установке («все наши силы – на подготовку пришествия грядущего Царя!» –НС). Более того, утвердил бы такую схему: Пусть марксисты не избавляются от разрушительных идей в своей идеологии, а, маскируя их, воспылают любовью к социально бессильному Православию. Русское же Православие, в свою очередь, пусть воспылает любовью к монархии, некогда сдавшей его вместе с русским народом их общим врагам. Пусть русские люди закрепят таким образом свое социальное безмыслие в культе российских царей. В этом случае огромная потенциальная энергия русского народа будет канализирована в «бесконечный тупик».
Но в последней, десятой главе «Спора о социализме» вдруг выясняется, что под социализмом Шиманов понимает строй с частной собственностью. Конечно, общественная собственность тоже есть, и даже превалирует для крупных предприятий. Но мелкое производство и сфера обслуживания должны быть семейно-частными. Тут Шиманов по-прежнему продолжет свою линию – семья, чтобы быть крепкой, должна иметь свою семейную собственность. Мне пришлось вступить с Шимановым в теоретическую полемику. Мы обменялись парами статей по этому принципиальному вопросу. Но, естественно, каждый остался при своем мнении.
Наконец, Церковь. О Церкви Шиманов никогда не забывал в своем творчестве. Но теперь он переходит к глубокому осмыслению ее исторического пути. Шиманов всегда был верным сыном православной Церкви и никогда не обольщался приманками ни католичества, ни протестантизма. Но он любил православие со зрячими глазами и хорошо видел пороки современной церковной политики. И ясно и аргументировано о них говорил (статья «Два условия действительного возрождения христианства в России», 2007). Шиманов говорит о том, что наша Церковь пока не выработала удовлетворительную социальную концепцию, не указала пастве, какой социальный строй наиболее соответствует христианству. Из Шимановской триады – семья, община, нация – церковь окормляет лишь семью. Ни община (в смысле национальной общины), ни нация в круг забот Церкви не входит. Особенно опасно полное отсутствие национальной русской идеологии, которая, конечно же, должна основываться на православных ценностях.
Тема утраты русскости поднималась Шимановым и при рассмотрении русской культуры и русской литературы в частности. Его отношение к русской литературе (которую он великолепно знал) было своеобразным – он считал, что практически вся русская классика – нерусская и неправославная, а подражательно-западная, учившая нас не православию и русскому самосознанию, а западным, масонским ценностям. Его статья «Письмо русской учительнице» (1997) возмущала почти всех – в ней он утверждал, что «великая русская культура» (кавычки Шиманова) стала для нас раковой опухолью. Статья так и не была напечатана ни в одном «толстом» журнале, ни даже в его последней, «синей» книге «Записки из красного дома» – наиболее полном его собрании сочинений. Но Шиманов никогда от этой статьи не отрекался. Наоборот, он считал ее одной из лучших своих работ. И действительно, там есть типично «шимановские» строки:
«Спите, русские люди, спите. У вас нет русской семьи, нет русской школы, нет русской общины, нет русского государства, но зато у вас есть «великая русская культура». Вы не хозяева на собственной земле, вас третируют чужаки. Но зато у вас есть Пушкин и Лермонтов, Чаадаев и Лев Толстой, Тургенев и Чехов, православные по своему духу. В том, разумеется, особом смысле, в каком православными могут быть не только еретики, даже разбойники. Какое вам дело до того, чем отличается истинная национальная культура от её подделок? Об этом думают за вас куда более умные люди. Смотрите, как хорошо схвачены их крепкими волосатыми руками и литературоведение, и вся культурология в целом.
Спите, русские люди, не просыпайтесь. Под расслабляющую музыку Чайковского и гармонические звуки нашей поэзии так хорошо созерцать миражи и так не хочется думать о безобразии, в котором мы живём. Так не хочется думать о призрачном характере нашей культуры. О её музейном характере. О том, что она прячется от реальной жизни по концертным залам и библиотекам, театрам и художественным галереям, по тем же самым музеям. О том, что её нет в подъездах наших домов и в наших квартирах. Ни в нашей одежде, ни в наших обычаях. Её нет на наших улицах и в метро, на вокзалах и в магазинах, на рынках и в ресторанах. Ни в административной, ни в хозяйственной жизни, не говоря уж о политической. Да и там, где она спасается от грубой реальной жизни, её контролируют и ею распоряжаются совсем не русские люди. Они же, эти нерусские люди, по-своему её любят и изучают, как изучают черви яблоко, пропуская через себя его мякоть и оставляя в проделанных ими проходах следы своих научных изысканий».
Еще одна характерная черта позднего Шиманова – широта его тематики. Если раньше он в основном сосредотачивался на проблемах жизни православных людей в условиях западной экспансии, то теперь появляются его работы богословско-философского характера: «Что такое история и зачем она нужна Богу и людям», «Рассуждение невежды», «Что такое откровение», «О трех видах познания». Он написал даже рецензию на одну медицинскую книжку (статья «Опасная медицина»). Мне он шутливо говорил: «Николай Владимирович, вы – узкий сектант, пишете только по одной теме. Вот я – ничем не ограничен, решаю любые вопросы мироздания». И действительно, в его планах было написать цикл статей по главнейшим вопросам бытия человека и церкви. Осуществилась только одна… Об этом еще будет идти речь.
Крайне важна была для Шиманова форма статей, язык, фразеология, подача материала. Он очень упорно над этим работал, ища нужное слово. Шиманов – мастер афоризма, ярко запоминающейся фразы, остро выраженной мысли. Вот не раз цитировавшийся прекрасный отрывок о Святой Руси (именно его приводит Серафим Роуз):
«Святая Русь не исчезла, не закопана; она вечна и победоносна, и это последнее слово принадлежит истории нашего народа… Святая Русь исчезла только с поверхности современной жизни, но она продолжает жить в ее скрытых глубинах, произрастая до того времени, когда будет угодно Богу, и переживая зиму, она опять появится на поверхности и украсит образ земли русской, которую хлестали свирепые и ледяные ураганы и бури».
И в поздних работах яркие афоризмы встречаются не реже, чем в ранних. Например:
«История (как наука) без
историософии - это то же самое, что тело без души».
«Церковь пошла с какого-то времени вперёд с головою, повёрнутой назад».
VII.
Хотелось бы рассказать о личности Шиманова, причем, как говорится «без купюр» – они для его открытой души не нужны.
Шиманов не был
трибуном, он никогда не произносил речей с лозунгами. Но он очень любил видеть
все своими глазами, быть свидетелем событий – ходил на всякие демонстрации и
митинги, посещал семинары и конференции (если приглашали). Это желание самому
все увидеть чуть не стоило ему жизни.
Особо следует сказать о его юморе. Шутил он постоянно – своеобразно и очень тонко. Обычно шутливая фраза произносилась им совершенно без всякого акцента – просто нечто такое, что ставило в тупик. И только после нескольких лет знакомства с ГенМихом я стал распознавать его юмористические фокусы. И после в общих собраниях мне приходилось первому начинать хихикать, поскольку я чувствовал, что остальные в замешательстве и не знают как к этому относиться. Если юмор его выплескивался на страницы печати, то частенько его не понимали. Так, однажды Шиманов написал статью «Похвала Александру Меню», где под видом неумеренных восхвалений он едко высмеивает наиболее одиозные стороны мировоззрения известного священника. (Кстати, Шиманов хорошо знал о.Меня, не раз они обсуждали национальные вопросы и спорили.) Статья была включена в небольшой сборник единомышленников, и когда сборник вышел, то одна пожилая дама сказала составителям: «сборник прекрасный, но зачем вы включили этого негодяя, который хвалит о. Меня!». Он был прекрасным рассказчиком и любил рассказывать про себя всякие истории. Причем в них обыденное настолько органично переплеталось с удивительным и даже чудесным, что и я становился в тупик и начинал сомневаться: «а может и вправду так и было – ведь не мог же ГенМих такое выдумать?» Теперь же, после его ухода, мне думается, что многое в этих историях было правдой – ведь с каждым случаются чудеса.
Он уважал людей, и Боже упаси ему было кого-либо оскорбить или обидеть. И если такое в пылу полемики случалось, то он искренно извинялся. Однажды он как-то задел меня, я слегка огрызнулся, но конфликта не произошло, мы мирно расстались. Однако это случай, видимо, запал ему в душу, и при следующей встрече он сразу стал прилюдно каяться и просить прощение.
Шиманов не терпел грязи ни в отношениях между людьми, ни грязи самой обычной, так сказать, материальной. Он очень мучился, что после перестройки Москва, да и вся Россия превратились в большую свалку. Однажды в Сокольниках по своей инициативе он стал сгребать мусор в кучи, и занимался этим часа три. Под конец он заметил, что и другие люди стали ему подражать.
Мысль Шиманова была совершенно самостоятельной. Он всегда имел свое, особое мнение и очень часто, даже хваля оппонента, начинал свою речь словами: «хотя я с выступавшим далеко не со всем согласен…». У него не было непререкаемых авторитетов, нельзя выделить ни одного автора, который бы на Шиманова серьезно повлиял. Этот человек, бывая всегда на острие общественной дискуссии, шел к истине непроторенными путями. Кстати, прочитал он очень много, и хотя он так и не получил высшего образования (да и среднюю школу кончил экстерном), но фактически был профессором, имевшим широчайший кругозор.
Он ценил конспирологию, и на этой почве тесно сошелся с Кириллом Георгиевичем Максимовым – нашим крупным конспирологом-дипломатом. Они оба были убеждены, что в государственных структурах СССР шла тихая постоянная работа по его развалу. Только досадовали, что доказать это очень трудно.
Шиманов постоянно боролся с тщеславием. Он – человек очень ясного ума – не мог не видеть значительности своих идей и соответственно – масштаба своего творчества. И боролся он с этим опасным искушением при помощи шуток и самоиронии. Спор он обычно завершал шутливой фразой: «я уверен, Николай Владимирович, что Вы скоро примкнете к тем выводам, которые делает Шиманов». Однажды, когда мы в зоологическим музее МГУ (там проходили семинары) рассматривали картину, где два медведя поймали какого-то тюленя, он сказал: «я вот думаю, что я все-таки вон этот большой медведь, а Вы – вон тот, поменьше». В таком типично шимановском духе он вышучивал и себя и меня отечески щелкал по носу.
Конечно же, он хотел, чтобы его статьи были изданы. Но крупные издательства его работами не интересовались. И поэтому он издавал свои книги за свой счет (точнее, на средства своих сыновей). При мне вышли его «Нужен ли нам социализм?», «Спор о России», «Записки из красного дома». Последняя – в красной обложке, и эту книгу не нужно путать с книгой под тем же названием, но в синей обложке, изданной в 2013 Институтом русской цивилизации. Желание быть напечатанным подвигло его к освоению компьютера – последние годы он работал за клавиатурой. Но интернет и электронную почту он отрицал – «все это будет отвлекать меня от серьезной работы». Жаль, конечно, – мы лишились эпистолярного наследия мыслителя. Может быть, по причине борьбы с тщеславием он не любил фотографироваться и подтрунивал над этой страстишкой у Льва Толстого. В результате сохранилось буквально менее десятка его фотографий.
Работал он по утрам и потому просил до часа дня ему не звонить. Но зато вечером он с удовольствием разговаривал. Как всегда, начинал с шуток и иронии, но недолго. «А знаете, какая мысль меня недавно посетила?» – говорил он, и начинал с увлечением излагать новые идеи – пустому трепу он никогда не предавался. Телефонные разговоры с ним были для меня огромной отрадой.
Его быт был чрезвычайно аскетичен: одиночество, мизерная пенсия, простейшая крестьянская пища – картошка, каша, соленые огурцы. Но всего этого он просто не замечал – только мыслетворческая деятельность. Правда прибавлялись еще заботы о внуках – отводил их домой из школы и разных «развивающих студий», делал с ними уроки и пр. И всегда он был оптимистом. Никогда не слышал от него какого-то брюзжания по поводу своей судьбы или жизненных неудобств. Он был счастлив тем, что Господь ему дал.
Шиманов гармонично сочетал в себе мыслителя с очень сильной логикой и ясным умом с поэтом-гуманитарием, откликающимся на любое настоящее искусство. Он очень любил русские народные или казацкие песни и постоянно их распевал. Советскую эстраду и бардовские песни 60-х годов он совершенно не знал. Из поэтов он на первое место ставил Есенина, которого полюбил еще со школьной скамьи. Из Есенина он много знал наизусть и часто декламировал. Между прочим, в молодости он писал стихи и даже публиковал. Правда, от этих публикаций ничего не сохранилось.
Его церковная жизнь в последний период не была экзальтированной. Он не читал акафистов, даже нетвердо знал церковные праздники. Но неукоснительно каждое воскресенье шел в храм и там исповедовался первому попавшемуся священнику. Он нисколько не огорчался отсутствием постоянного духовника, а скорее был этому обстоятельству рад – духовник слишком бы на него «давил». Его православие было «мужским» – не святая водичка, воздыхания о «благодати» и бабьи пересуды о батюшках, а глубокое вчитывание в Писание, изучение истории Церкви и патристики, стойкость в исполнении заповедей, твердое упования на благость Творца, ясная вера в воскресение мертвых. Никакой сентиментальности (хотя была поэтическая романтичность) – мужество, воля, исполнение своего долга перед Богом и ближним. Это был воин Христов, четко знавший свой маневр и всю жизнь старавшийся его наилучшим образом исполнить.
VIII.
Однажды,
где-то в начале
Свою последнюю работу (как Шиманов выражался – «трактат») «Причины гибели христианской цивилизации» он задумал давно. И постепенно дописывал к ней главы. Я, почитав черновики, к этой работе отнесся скептически: «Геннадий Михайлович, Вы мелко берете – все пишете о конфликте Церкви и государства. Но разве в этом дело? Противостояние государства и Церкви – не причина, а лишь следствие более глубинных причин. С таким подходом Вы тему не раскроете. Назовите Ваш трактат лучше «Роль государства в процессах апостасии», или что-то в этом роде». В ответ из трубки слышалось недовольное рычание, и мы переходили к другим темам. Но после, когда я кувыркался в больницах, Шиманов мне позвонил и неожиданно сказал: «А знаете, Николай Владимирович, я сильно переделал свой трактат, выкидывал оттуда целыми страницами». Это было удивительно, потому что обычно Шиманов свои работы практически не исправлял, игнорируя любые, даже самые принципиальные, замечания. И позже, когда я прочитал уже готовую работу, я увидел, насколько она изменилась и стала лучше. Суть работы теперь выглядела так: христианскую цивилизацию неприметно подвинули к выходу пятая колонна и с нею связанные силы, ныне правящие миром. И Шиманов очень тонко и ненавязчиво повествует, как, когда и какими средствами это все было проделано. Как позже рассказывал Кирилл, Шиманов работал над своим трактатом неистово, он перестал есть, спал урывками и вновь и вновь стучал по клавиатуре. Это был последний бой Шиманова, бой, когда израненный боец где-то понимает, что живым ему из этой битвы уже не выйти и с удвоенной энергией разит врага. Его мужество и сила воли в этом бою непредставимы.
Наконец, в
самом конце апреля
Потом, как рассказывал Кирилл, стало туманиться сознание, появились галлюцинации. Но самое удивительное, болей не было – Господь дал своему верному труженику мирную, немучительную кончину. О последних минутах его Кирилл рассказывал так: «он упал с дивана и, лежа на полу, хватал рукой что-то перед собой – словно пытался достать с неба звездочку. Я его поднял на диван, пошел на кухню по хозяйственным заботам, буквально на минуту, вернулся, – а он уже не дышит».
Прошел год. Мне лично очень не хватает Шиманова – его оптимизма, его доброй иронии, его мудрых оценок. Словно ушла половина жизни. Теперь его уже ничем и никем не заменишь. Но иногда кажется, что все же это какое-то недоразумение – вот сейчас он позвонит и станет излагать свою очередную идею...
IX.
Он умер 24 мая – в день учителей словенских Кирилла и Мефодия. Господь этим как бы высветил три основы, игравшие в жизни Шиманова главную роль: православие, русскость (и вообще кириллическое славянство) и слово: Шиманов был человеком логоса – слова и мысли.
И еще – повторим это еще раз – он был человеком истины, человеком правды и справедливости. Не свое благополучие, и даже не свое спасение заботили его – он ратовал за правду Божию, которая не может быть личной, по отдельности для каждого. Шиманов – из редкого сонма праведников: он – философ правдолюбец, идущий к Истине своим, особенным, но удивительно прямым путем. «Блажены алчущие и жаждущие правды» – это как раз про Шиманова.
Пока его творчество должным образом не оценено. Очень мало материалов с анализом шимановских идей – можно указать лишь на один (кстати, прекрасный): статью Александра Елисеева «Русский мудрец. Социальный традиционализм Геннадия Шиманова». Но его работы постепенно приобретают известность. И в будущем их ждет счастливая судьба. Их прочтут будущие поколения. Медленно, но верно шимановские статьи будут воздействовать на умы русских людей, возвращая их к пониманию своей сущности. В лице Шиманова Господь нам дал мыслителя, охватившего все стороны русской жизни: семью, русское национальное сознание, общинность, государственность, экономику и распутья в выборе социального строя, русскую культуру, языческие корни русизма. И конечно же – русское православие как основу жизни русского мира. И везде он сказал свое новое, яркое и мудрое слово.
Очень надеюсь, даже просто уверен, что его душа находится где-то вместе с великими сынами России. И сильна его молитва ко Господу – конечно же о даровании нам, как он любил говорить, «правильного» общества, достойного именоваться Святой Русью.
