ЛЕКТОР:
– Сегодня я вам расскажу об одном замечательном, уникальном человеке. Это Лев Александрович Тихомиров. Он уникальный в том смысле, что полжизни он был народовольцем, революционером и был идеологом народовольческого движения, а после он резко изменил свое мнение – стал монархистом и консерватором. И опять, в общем-то, во многом стал идеологом. И сами монархисты даже говорили, что «это среди нас самый умный человек».
Родился он в 1852 году в Крыму, там окончил среднюю школу, затем поступил в Московский университет. Его отец – военный врач. Кстати, сын священника, так что сам Тихомиров – внук священника. Но вот отец, хотя окончил семинарию, но по духовной линии не пошел, а стал врачом, военным врачом. Его перемещали по многим точкам России. А сын поступил в Московский университет. В то время (это где-то около 1870 года) это был самый рассадник свободомыслия и, в общем, таких околореволюционных идей. Вообще надо сказать, что вся Россия, интеллигентская Россия была такой. Очень мало из людей образованных чтило царя, чтило правительство, чтило строй, который был в России.
История русского революционного движения вкратце такая. После реформ 1861 года, когда в России начался настоящий капитализм, и он как-то странно подействовал на русских и русское общество. В 1860-х годах появились так называемые нигилисты. Это люди, которые отрицали все традиционное, они специально ходили в каких-то таких оригинальных одеждах, в большие платки закутывались, чтобы как-то выделиться. Ну, и все традиционные ценности отрицали. Уже где-то в 1870-х годах среди интеллигенции появилась идея «хождения в народ», просвещения народа. Где-то 80% населения Российской Империи – это крестьяне. Они, мол, люди хорошие, но совершенно непросвещенные никакими современными идеями. Создавались кружки, они готовились, шили и покупали себе крестьянскую одежду, эти люди устраивались фельдшерами или просто маскировались под каких-то приезжих крестьян, заводили знакомства и агитировали, прямо среди вот такого чисто крестьянского населения. И удивительное дело: результаты были очень незначительными. Просто никакими. Крестьяне в эти современные, в основном вычитанные из каких-то западных книжек, идеи не верили. Только один раз получилось что-то похожее на бунт – это знаменитое Чигиринское дело, когда крестьяне, в общем-то, были в конфликте с помещиками, и там пришедшие агитаторы просто обманули крестьян, анонимно напечатали такую очень красивую грамоту, с золотым тиснением. Это был как бы призыв от царя-батюшки создавать тайные общества. Мол, «я люблю народ, но вокруг меня чиновники и дворяне, которые мне мешают. От них мне надо освободиться». И тут крестьяне сначала сомневались, а после на это купились. Конечно, там, как всегда, появились предатели, многих переловили, отправили на каторгу, ну, а агитаторы смылись. Это некие Лев Дейч и Яков Стефанович. После они постоянно участвовали в революционном движении.
Но неудача «хождения в народ» (это примерно вот 1872-1874 годы) привела в результате к изменению тактики. Наша революционная интеллигенция решила действовать по-другому.
А в это время Тихомиров учится в Московском университете – то на юридическом факультете, то на медицинском. В общем, учится плохо, хотя он керченскую гимназию окончил с золотой медалью, и его фамилия была написана золотыми буквами на доске золотых медалистов. Правда, после его оттуда стерли.
Он всецело поддерживает эти идеи, знакомится с революционными кружками, так называемый кружок «ча́йковцев» (или «чайко́вцев»). Почему такое название – потому что этим кружком руководил некий Чайковский, прекрасный организатор, умеющий заводить знакомства. Правда, он после эмигрировал в Америку.
А Тихомиров, совсем забросив учебу в университете на третьем курсе, переехал в Питер, в столицу Российской Империи. Там такие кружки были развиты в еще большей степени. И он там знакомится с Перовской, Морозовым, Кропоткиным. У него прорезывается литературный дар, в общем, он хороший писатель, пишет брошюры, пишет сказки политические. К сожалению, они у нас не изданы, и почитать их невозможно.
Итак, революционеры изменяют тактику и решают агитировать не среди крестьян, а среди рабочих. Это более перспективно, как они считают. Тихомиров тоже в этом участвует, но полиция не дремлет, и где-то в 1873 году его арестовывают. На квартире, где он жил, находят его брошюры, которые тайным образом печатались, и он загремел сначала в Петропавловскую крепость, после – в Шлиссельбург. Это вот две точки, где в основном наша русская интеллигенция сидела. Вы, наверное, знаете, что Петропавловская крепость – это шпиль Петропавловского собора, а на задворках – так называемый Алексеевский равелин, где по традиции сидели самые знаменитые преступники в России: сначала царские отпрыски, которых не хотели пускать на престол, а вот уже в XIX веке сидели революционеры. А Шлиссельбург – это остров в устье Невы, даже в Финском заливе. Остров-крепость, который был специально оборудован для отсидки. И там построили к этому времени такой ДПЗ (дом предварительного заключения), хотя там сидели годами и десятилетиями. В общем, тюрьма, так сказать, построенная по самым современным тогдашним технологиям.
И бедный Тихомиров за свою сказку, за брошюрку отсидел четыре года. Причем, в одиночке. Полиция работала очень активно, и этот ДПЗ был полон революционерами. Они нашли способ переговариваться между собой через, извиняюсь, канализацию. Тогда канализация была без водяных замков, а просто крышка. И, значит, крышку открываешь, – там прекрасная акустика, – и говоришь. Если, конечно, от запахов с ума не сойдешь.
Многие не выдержали условий заключения и умерли. Там был знаменитый «процесс 193-х». 193 подсудимых было собрано вместе вот такого рода, и был суд. Причем должно было быть больше, но за вот эти годы следствия умерло примерно 60 человек. Надо сказать, некоторые свихнулись, некоторые от туберкулеза, Бог знает от чего. Конечно, были очень тяжелые условия собержания.
Тихомиров честно отсидел четыре года, и на процессе, собственно, кроме этой брошюрки, за ним никаких грехов не было, и ему как раз дали четыре года. И, стало быть, его после процесса определили в ссылку, куда-то, если я не ошибаюсь, за Уральский хребет.
Во время отсидки он сильно озлобился и из такого романтичного юноши стал настоящим революционером, который хочет, в общем-то, отомстить власти за такое надругательство над собой. Его навещали товарищи. В частности, Перовская под видом невесты к нему туда приходила, его подбадривала и, историки говорят, что так между ними завязался тюремный роман. Но он и дальше, надо сказать, продолжался.
Тихомиров отправился в ссылку, но решил бежать оттуда и перейти на нелегальное положение. Перед этим он пытался восстановиться в университете, но, естественно, его культурно послали, сказали, что, в общем-то, «вы уже немолоды, ваше время вышло. Зачем вам учиться?». Он бежит из ссылки, появляется в Петербурге, его встречают друзья и соратники, обнимают. И он сразу становится как бы во главе издательского дела организации, которая называлась тогда «Земля и воля». Это был 1878-1879 годы. Там организуется газета «Земля и воля», Тихомиров становится главным редактором этой газеты. Из «Земли и воли» быстро выделяется такая более радикальная организация – «Народная воля», а оставшаяся часть назвала себя «Черный Передел». Разница между ними была такова, что «Народная воля», в общем-то, была склонна к самым радикальным средствам борьбы, включая террор, а «Черный Передел», – казалось бы, название более страшное, – но они под влиянием Плеханова считали, что надо по-другому действовать, что террор – это не метод, будет только хуже.
Я не понял, почему, но Тихомиров оказался именно в «Народной воле». Может быть, потому, что Перовская там была, кто его знает? Ну, а Перовская – это, как говорят, «песня». Она – дочка генерала, который был одно время градоначальником Москвы, то есть очень высокопоставленного, но папа с ней ничего сделать не мог. Она была ужасно самостоятельная, была такая очень серьезная, все делала сама. Вот ушла в эти сферы революционные и стала одним из лидеров «Народной воли». Такая очень волевая женщина.
Газета изменила свое название, стала называться «Народная воля», и в первом же номере этой газеты была заметка, где приговаривался к смерти царь Александр II. Ну, за что? А за то, что он приговорил к смерти нескольких революционеров, которые где-то не в Питере, а на юге, в Одессе убили несколько человек из администрации. Эта организация посчитала, что, это надругательство над личностью, и надо воздать око за око. А кто приказал? Александр II. Вообще же у них была теория, что надо как следует ударить по правительству, по высшим деятелям – тогда правительство развалится, в России начнется революция, и как бы сама государственная власть в результате этой революции изменит свой характер, станет народной.
И началась буквально война. «Народная воля» стала законспирированной организацией, там был такой Александр Михайлов по прозвищу «Дворник». Это был гений конспирации, все время следил, чтобы не было провалов. Хотя провалы были, но они не приводили к разгрому организации. Кроме того, удивительное дело: в полиции сидел агент «Народной воли», некто Клеточников. Он там был мелкий клерк, на низших ролях, никакой не следователь, но, тем не менее, он получал информацию и знал, кого и где будут арестовывать. И передавал эту информацию, так что революционеры избегали арестов.
Одна гадалка предсказала, что на Александра II будет семь покушений. Первое покушение, совершенное в 1866 году Каракозовым, было совершенно не связано с «Народной волей», это еще был период нигилизма.
Второе покушение было в Париже в 1867 году, когда польский революционер Березовский, ну, в общем, как-то выстрелил неудачно, его тут же схватили. Это в Булонском лесу.
Третье покушение было уже связано с «Народной волей». Это весна 1879 года. Некто Соловьев, которого опекали народовольцы, давали ему деньги, он им сказал: «Нет, вы подождите, Александр II – это мой». Он действительно улучил момент, где-то в самом центре Питера стрелял в царя, пять выстрелов, все время мимо, царь, как заправский вояка, такими зигзагами убегал, от пуль уходил. Соловьева поймали и повесили.
Четвертое
покушение было потрясающее. Это уже чисто «Народная воля» – она решила взорвать
царский поезд. Готовились основательно. Чем взорвать? Минами. Надо сделать
подкоп под железнодорожный путь. Подкоп вели в трех местах, чтобы уж наверняка,
в разных точках. Причем все со страшными трудностями: где-то под Москвой купили
дом недалеко от пути железнодорожного, там команда делала подкоп, но, поскольку
там были рядом грунтовые воды, это, в общем, был адский труд: по шею в воде,
по-пластунски они там в
Пятое покушение было в Зимнем дворце. Народоволец Халтурин устроился каким-то рабочим в Зимний дворец, подружился с охраной и стал постепенно притаскивать динамит и класть его в сундук. Много натащил, чтобы уж наверняка взрыв был. Там под царской столовой это было все. Ну и часовой механизм был поставлен, в общем, с расчетом на царский обед. Но, вот понимаете, царь задержался, дела у него были, и он остался где-то в другой части дворца. А взрыв очень сильный был, там убило 11 человек охраны царской, но царь остался невредим.
Понимаете, народовольцы были люди замечательные. Я вам по секрету скажу, еще в советское время издавалась серия книг «Пламенные революционеры». Это были десятки, многие десятки книг, и в каждой рассказывалось про кого-то. Много книг было про «Народную волю» и деятелей «Народной воли». Я, честно говоря, этими книгами просто зачитывался, они у меня и сейчас лежат где-то на полатях. Часто народовольцев характеризуют как бандитов; я с этим не согласен. У меня язык не поворачивается их так характеризовать. Наоборот, это замечательные люди, удивительно жертвенные. Они не ради себя шли на смерть. Нормальные бандиты-то, – они грабят, чтобы себе нагрести. Здесь – наоборот, полная отдача делу освобождения народа. Вот такой пример. Одной из обязанностей Тихомирова было набирать и вербовать людей. И такая была Прибылева-Корба, тоже воспитанная в таком духе. Тогда все люди, вся интеллигенция в таком жертвенном духе была воспитана. Ее Тихомиров принял в организацию как агента первого разряда. А там была система: агенты первого разряда, более высший чин – агенты второго разряда, и после уже Исполнительный комитет. Причем они друг друга не знали, и агенты общались только вот с одним человеком, чтобы в случае провала не выдать всю организацию. И никто не знал даже из организации, кто входит в Исполнительный комитет. А туда входили и Перовская, и Тихомиров, и Желябов – в общем, вот такие люди, которые в советское время были на слуху. И вот Прибылева шла после по Невскому проспекту, и потом в воспоминаниях писала: «Сердце переполнилось восторгом, мне казалось, что уже близок час, когда я отдам жизнь за счастье родного народа. Я переживала лучший день в моей жизни и до сих пор уверена, что тогда во всем мире не было человека счастливее меня». Да, вот это люди! Вера Фигнер, тоже железная женщина – 22 года в одиночной камере. Попробуйте. Ее выпустили только где-то в 1917 году, но она в партию большевиков принципиально не вступила, а стала эсеркой. И после жила в Советском Союзе, умерла во время войны, в 1942 году. Написала замечательные воспоминания двухтомные, которые очень интересно читать. Единственная, кто не была сразу после основного покушения схвачена. Тот же Александр Михайлов, «Дворник». Его поймали до главного, первомартовского, покушения, когда Александр II был убит. И просто по случайной глупости: он, видите ли, заказал в какой-то фирме, в фотоателье, фотокарточки ранее казненных революционеров, и это стало известно полиции. Они, естественно, организовали засаду. А он сам пошел эти карточки брать, и его тут же поймали. И после этого дисциплина «Народной воли» посыпалась, начались аресты, провалы, многие конспиративные квартиры были взяты. Нна конспиративной квартире устраивалась засада, туда прихол человек, его, естественно, ловили. Так попался Клеточников. Причем полиция была необычайно удивлена: как это? Его даже спросили: «А вы чего здесь, Николай Васильевич, делаете?» Офицер полиции в первое мгновение даже не понял, что Клеточников – тот, кого они ловят.
Итак,
начались аресты, Перовская решила, что надо события ускорить, и началась
лихорадочная подготовка к покушению. И наконец,
Желябов, руководитель группы метателей бомб, был арестован. Да, еще интересный момент: все это были люди молодые, меньше 30 лет. Они, конечно, кроме служения народу, как-то и жить хотели, и там как-то естественным образом организация разбилась на пары: Перовская – Желябов (значит, после Тихомиров ей не понравился), Тихомиров – Сергеева, Морозов – Любатович, Саблин – Геся Гельфман. Итак, Желябов был арестован, и Перовская взяла на себя непосредственное руководство покушением. Было три метателя бомб, и когда царь ехал в карете и свернул на набережную, она махнула белым платочком, подбежал первый метатель, Рысаков, и бросил бомбу. Бомбу тоже делали специалисты-химики, которые были в «Народной воле», – Александр Кибальчич, тоже знаменитая фамилия, он перед казнью изобрел принцип реактивного движения в космосе. Но Рысаков ее как-то неумело бросил – руки дрожали. В общем, он попал в лошадей и немножко покорежил ось кареты. Тут же его схватили, царь вышел из кареты, Рысакову сделал внушение: мол, ну что, не получилось у тебя? А он был спокоен. Ведь было только пять покушений. Ну, мол, ничего, еще два в запасе. Поэтому он себя довольно смело вел. А в это время подбежал другой бомбометатель, Гриневицкий, буквально вплотную к царю, и бросил под ноги свою бомбу, этим смертельно ранил себя и смертельно ранил Александра II. Это в том месте, где сейчас в Питере стоит Спас-на-Крови, такой величественный собор в духе Василия Блаженного. Рысаков, надо сказать, оказался слабым и всех сдал. Сдал, кто в организации, как она организована, И начались аресты. Поймали и Перовскую, через неделю, кстати, но она из Питера не уезжала, потому что решила организовать освобождение Желябова. И однажды на Невском проспекте ее опознали и схватили. Вы знаете, что шесть человек было приговорено к повешению. Правда, еврейку Гесю Гельфман, которая была беременной, не стали вешать, а отложили казнь, и она умерла где-то в тюрьме. И ребенок умер. В общем, вся эта организация была разгромлена. А наш герой, Тихомиров, уже до этих покушений вел себя немного странно: он уже задолго до покушений стал агитировать своих товарищей против террора, но с ним не соглашались. Тогда он попросил отпуск, но выходить из этой организации нельзя было, потому что при приеме человек давал клятву. И когда была ажиотажная подготовка к последнему покушению, он вообще не появлялся в организации, жил со своей женой Сергеевой, тоже членом «Народной воли», но она как бы далеко была, не на первых ролях. Они, кстати, венчались в церкви. И когда везли на казнь эту приговоренную к казни пятерку народовольцев, он смотрел на это просто из окна своей квартиры. И вспоминают, что после покушения он надел траурную повязку, чем своих товарищей он привел просто в недоумение. Ну, зачем? Ну, он говорил, для конспирации. На самом деле не так. Хотя он после покушения написал от имени «Народной воли» резкое письмо Александру III, но после, тоже находясь на нелегальном положении, с женой смог уехать за границу по чужим паспортам.
За границей он еще несколько лет общался с местными революционерами – Петром Лавровым, всякими иностранцами. Но после с ним произошел некий окончательный переворот, во время которого он стал верующим православным человеком, и, в Париже, и затем в России он посещал церковь, и недаром в конце жизни он жил около Троице-Сергиевой лавры.
Кроме того, он отмел вообще все левые идеи и с тех пор стал считать, что путь России – это путь совершенно другой. Это путь монархии, путь легальных преобразований. Капиталистическая экономика должна остаться, но надо вести работу с рабочими, улучшать их быт. В общем, вот такая программа. Он стал писать в таком новом духе статьи, еще несмелые, но это повергло в шок революционное сообщество, и большинство из них решило, что он буквально спятил. Ну, не может быть такое: человек, который руководил идеологией «Народной воли» вдруг повернулся совершенно, на 180 градусов. Конечно, всякое бывает, но…
– после девяностых он решил, что они спятили?
ЛЕКТОР:
– Нет, он не считал, что они спятили. И, кстати, когда он снова приехал в Россию, написал письмо Александру III о помиловании, где он просит «отпустить бесчисленные вины и позволить возвратиться в отечество». Царь разрешил, и где-то в 1888 году, через значительное время после покушения, он возвращается в Россию. Конечно, я где-то, с одной стороны, сочувствую и восхищаюсь народовольцами – такое самопожертвование феноменальное, это настоящие люди. А с другой стороны, идеи освобождения народа были ими оставлены на втором плане, а на первый план вышел террор, месть. А террор – это, в общем-то, не метод. И чисто если рационально, цинично смотреть, террор не может ничего изменить. И, во всяком случае, любое правительство, чтобы не ударить лицом в грязь, неизбежно будет против террористов жестоко бороться. Вот как сейчас, например. Ну, потому что не бороться против террористов – это значит проявить слабость и трусость. Ну, кто будет такое правительство уважать? Поэтому то, что народовольцы ставили на террор, была очень большая ошибка, и Тихомиров как умный человек, это быстро понял и старался это предотвратить. Понимаете, «каким судом будешь судить, таким и тебе осудится». Если идешь по трупам – значит, и сам станешь трупом. Это нравственный закон, который Господь выполняет. И он выполняется уже в этой жизни, а не только в будущей. Ну что, вот халтуринский взрыв убил 11 совершенно ни в чем неповинных человек. Даже если «Народная воля» объявила войну правительству, то тех-то за что? Или во время основного покушения была убита девочка, которая шла по тротуару, и ее тоже взрывом захватило. И, кстати, Александр II увидев эту девочку, вышел из кареты и пошел смотреть, что же с ней случилось, потому что она упала. Это после первого взрыва. Недаром Плеханов писал: «Ну, а что изменилось-то? Только к имени царя прибавилась палочка – вместо Александра II стал Александр III».
Тихомиров возвращается в Россию. В общем-то, его второй период жизни малоинтересен. Он – сотрудник различных консервативных газет, после был редактором газеты «Московские ведомости», – это такая знаменитая консервативная газета, которую раньше вел Катков. После он советник Столыпина по рабочему вопросу (это 1906-1907 годы). Он огромное количество статей напечатал в журналах. Но, понимаете, он хотел реформ. Он был таким упертым монархистом, написал большой труд «Монархическая государственность», такой теоретический труд, интересный. Правда, он написан как бы слишком каким-то научным языком, и его называли недоброжелатели «немецким трактатом». А недоброжелателей у него в России и во втором периоде было полно. Но в результате он почувствовал, что его идеи, – а у него был целый план преобразований, достаточно подробно разработанный, я повторяю, в сотнях статей газетных и журнальных, – он почувствовал, что все пустое, и его абсолютно никто не слышит. В том числе и Столыпин, с которым он разошелся. Его выставили из редакции «Московских ведомостей» со скандалом и судом. Как он написал в дневнике: «силам добра нет доступа к власти». И, в общем, он к 1917 году совершенно отошел от политической общественной деятельности. Тоже вроде бы вот кричал человек, кричал, а после замолчал. Купил себе домик в Сергиевом Посаде, большую часть времени там жил, навещал Троице-Сергиеву лавру, там молился. И как-то совершенно индифферентно отнесся к Февральской революции, которая свергла царя. Казалось бы, такой крутой монархист, а оказалось все равно. Более того, он написал петицию о том, что он приветствует Временное правительство и во всем будет ему подчиняться. Тоже индифферентно он встретил и Октябрьскую революцию, хотя социализм во второй свой период он просто ненавидел, писал множество статей против социализма, теоретически доказывал его вредность и то, что он вообще невозможен. И интересная вещь: в 1922 году, живя в Сергиевом Посаде, он поступился принципиальностью. Была такая организация, КУБУ называлась, это «Комитет устроения быта ученых». Ну, разруха, голод, и государство организовало такую вот подпитку наиболее лояльных к советской власти ученых, самых разнообразных Давался паек, давалась пенсия, так что в эти годы можно было прожить. И наш ярый монархист пишет заявление в эту КУБУ, что, мол, он большой ученый, теоретик, историк, заполняет бланк, где записывает многие свои сочинения. Конечно, не антисоциалистические, а такие, более мягкие. И этот бланк попадает в эту организацию, и, еще живая к тому времени, Вера Фигнер хлопочет за него, и ему дают паек и пенсию. Конечно, в это время он жил в Сергиевом Посаде с женой и двумя дочерьми, которых тоже, в общем-то, надо было кормить как-то, поэтому поступок, я считаю, в общем, оправданный. И, кстати, у него еще было двое сыновей. Оба они попали под репрессии в 1937 году, и один из сыновей стал епископом Тихоном Тихомировым. Он тоже был сослан в ГУЛАГ и там где-то умер. А сам Тихомиров в советское время и в период самых революционных потрясений (1917-1918 годы) пишет большой труд, который называется «Религиозно-философские основы истории». В общем-то, труд довольно оригинальный, где он попытался рассмотреть историю не с точки зрения событий, а совершенно с другой точки зрения. Это была история идеологий, история религиозных идей.
Кстати, он был членом Предсоборного присутствия. Когда в 1906-1907 годах была идея созвать Церковный собор, и вот это Предсоборное присутствие было организационным органом, который рассматривал, какие же вопросы должен будущий Собор рассматривать. И там Тихомиров активно участвовал, благодаря своей публицистической деятельности.
Книгу эту он дописал, это большая, интересная книга. Но после болезни в 1923 году он в том же Сергиевом Посаде умирает.
Несколько слов о «Монархической государственности». Это книга, в общем-то, знаменитая. Считается, что там расписана некая теория монархической власти. Но книга по-своему интересная. Тихомиров предлагает четко различать такие понятия, как «общество», «государство» и «верховная власть». Обычно как-то верховную власть сцепляют с государством, – он считает, что это совершенно некорректно, что верховная власть определяет идеологию, а государство, – это такой законодательный орган, оно реализует эту идеологию в виде законов и следит за их выполнением. Он везде четко проводит такое разделение. А верховная власть может быть либо монархией, либо аристократией, либо демократией – только три вида, по Аристотелю. Ничего другого быть не может. Если принцип демократии – это принцип количества, то есть голосование большинством, если принцип аристократии – это качество (государство образуют лучшие, наиболее подготовленные люди), то принцип монархии – это принцип нравственный. Я не берусь это критиковать, потому что в этих вопросах я плаваю, и с этим надо разбираться и разбираться. Но у меня как-то интуитивно возникают некие сомнения в этой схеме. Ну, да Бог с ними. Эту книгу надо читать и с карандашом в руках штудировать.
Я немного расскажу о его социальной теории. Тихомиров писал массу публицистических статей, но одновременно он был и теоретиком, он очень любил схемы, такие мыслительные схемы, и ставил их в основу, а уже всякие публицистические статьи – это как бы листики, это вязь вокруг схемы, ее конкретная разработка. В общем-то, так и надо, настоящий мыслитель именно так и должен делать. И в социологии Тихомиров тоже предложил следующую схему. Человек живет как бы в трех пластах бытия: бытие биологическое, бытие общественное и бытие духовное. Вот три слоя, причем биологический уровень – это вроде понятно, человек должен просто поддерживать свою жизнь, и этим он занимается постоянно. А вот что касается общества, то в чем основа общества? Это определенный вид психологии. Все общественные отношения – это отношения, как он считает, психологические. И более того, все общественные отношения находятся на душевном уровне. Он различает и разводит душевность и духовность. Ну, то же самое делает и Церковь, христианское учение. Духовность – это как бы уподобление Богу. Поскольку человек создан как образ и подобие Божие, но в своем житии он может быть ближе к Богу, а может быть дальше от Бога, он может более уподобляться Богу, (а Бог – это чистый дух, без всякой примеси материального) и может дальше отходить от Бога, даже в отрицательную сторону, быть богоборцем. А душевность – это иное. Он пишет, что часто эти вещи путают, но напрасно совершенно. Душевность – это некие силы души: ум, чувства и воля – когда эти силы души направлены на земное бытие. Ну, это я уже сам дополняю, он такого уточнения не делает, потому что, понимаете, он вообще считал, что ум – это чисто душевный феномен. Умный человек ничуть не ближе к Богу, чем глупый, дурачок. А вот вера – это духовность, она приближает к Богу. А атеизм и богоборчество отдаляют от Бога. Воля – тоже сама по себе к Богу не приближает, потому что воля может быть и на хорошие дела использована, и на что-то плохое. Так же, как и ум, кстати. Чувства, которые владеют человеком, всякие аффекты, порывы – они тоже относятся к душевной области. И в этом смысле такое понятие, как любовь, надо разделять. Понимаете, в русском языке, к сожалению, есть только одно слово «любовь», и уже виды любви, с помощью дополнений, прилагательных определяются. Кстати, в других языках это не так. И в греческом языке, на котором написаны Евангелия, ученые насчитывают что-то восемь разных слов, которые обозначают разные типы любви. Есть любовь-желание, есть любовь-пристрастие. Ну, вот нравится мне этот человек, я становлюсь его фанатом. Но все это любовь как душевное проявление. А любовь жертвенная, любовь к Богу, любовь, которая направлена не к себе, а к ближнему, – это уже любовь духовная. И удивительным образом Тихомиров считает, что все многообразие общественных отношений – это чисто душевные феномены. А духовностью занимается только Церковь. И в этом смысле общество в этой иерархии занимает как бы среднее положение. Есть материально-биологический мир, есть душевный мир общественности, и есть духовный мир общения с Богом и приближения к Богу.
Я считаю, что против самой этой классификации трудно возражать. Но, на мой взгляд, Тихомиров делает такую ошибку: он считает, что общество – это сплошь душевность. А это неправильно. На самом деле там смесь духовности и душевности. И, общество, мир, – он и предназначен для того, чтобы, живя в обществе, человек как бы обнажил свой духовный потенциал, выработал бы духовные качества свои – или в положительную сторону, или, уж как он хочет, в отрицательную сторону. Хотя бы потому, что такой феномен человеческий, как совесть, по святым отцам, – это орган, который ведает духовностью. И как только человек против духовности прегрешает, то совесть «звонит», она дает человеку сигнал, что «нет, неправильно ты действуешь, давай-ка разберись». Правда, и совесть свою можно приручить и не слышать того, что она нам говорит. Но я считаю, что людей без совести мало. Уж так ее совсем, знаете, не добить. И бандиты – с совестью, и все люди с совестью. Но, понимаете, живя в обществе, человек все время попадает в такие ситуации, где нужен нравственный выбор, совестливый выбор. Поэтому жизнь в обществе – не только душевная, не только умственная, не только чувственная, не только волевая, а она в огромной степени еще и нравственная. А нравственность – она от Бога, и если понимать под нравственностью не исполнение каких-то нравственных внешних законов, а как внутренний закон, который движет человеком, и не исполнить его он внутренне, по совести, не может. Это тоже духовный феномен. Поэтому жизнь в обществе насквозь духовна. И экономика – такая же духовная сфера. И, на самом деле, искусство во многом душевное, но уж совсем отказывать в духовной компоненте искусству нельзя. И вообще любая сфера, где человек живет и проявляет себя, – она в какой-то степени духовна, потому что в каждом человеке есть этот духовный уровень, он заложен в человека Богом при сотворении человека. Его можно забить, но совсем уничтожить нельзя. Духовность – это действительно одно из трех важнейших свойств человека.
В Церкви, конечно, духовность более высокая, чем в обществе. Там она основана на вере в Бога, вере во Христа, там духовность явная, и все подчинено выработке и усовершенствованию духовности. А общество не знает, откуда это все, откуда совесть, и поэтому там духовность только в основном на нравственном уровне, и эта духовность – не постоянная, она может переходить в свою как бы противоположность, менять знак. Вот современное западное общество, на мой взгляд, имеет отрицательную духовность. Нельзя сказать, что они вот чисто материально-душевные. Нет, именно сатанизм там уже вовсю гуляет.
Ну и поэтому как к теоретику, к Тихомирову надо относиться, на мой взгляд, с осторожностью. Он умный человек, да, очень умный, любит вот эти схемы. Но, честно говоря, у меня такое впечатление, что он в христианстве так и остался неофитом. Может быть, он в 1920-х годах, к концу жизни, как-то более пропитался этим, но вот что касается его статей конца 1890-х годов или начала века, то этого не видно.
Вот все, что я хотел вам рассказать. Теперь вопросы.
– Как вы думаете, он вообще искренне менял свои взгляды? Он действительно так думал или приспосабливался в каких-то случаях?
ЛЕКТОР:
– Я считаю, искренне. Понимаете, в чем дело. Мне кажется, в глубине души он все время был консерватором и монархистом, вот где-то совсем в глубине души. Но по молодости лет он совершенно искренне пошел в революционное движение, вслед за всеми. Все шли туда, вся думающая, совестливая интеллигенция. А поскольку он был человек с амбициями, ценил свой ум, свой литературный талант, он и стал идеологом сначала революционного движения, и многие революционеры говорили, что он великолепно аргументирует свое мнение, прекрасно говорит, убедительно, спорить с ним тяжело. И он же пытался стать вторым Катковым и в области консервативно-монархической мысли. Ну, и где-то стал, и сейчас имя Тихомирова тоже на слуху, пишутся о нем книги. Кстати, Валентин Юрьевич Катасонов часть своей книги (даже двух книг) посвятил разбору тихомировских идей. Ну, то есть это серьезный мыслитель, действительно, мимо которого нельзя проходить. Я считаю, что он все-таки был искренним. Хотя, как говорил Мюллер, что «всегда перемена убеждений дурно пахнет». Помните, в «17 мгновениях весны»? Меня тоже такие люди немножко останавливают, и я им на сто процентов верить не могу. Хотя все мы как-то меняем свои убеждения, происходит вот такой переворот духовно-душевный, вдруг выясняется, что Бог-то есть. А это кардинально меняет все и вся вообще в нашем мировоззрении. Нет, конъюнктурщиком он не был все-таки.
– А к советской власти он как относился или к большевикам? У него нет каких-то высказываний?
ЛЕКТОР:
– Нет, именно в то время он полностью отошел.
– То есть он никак вообще?
ЛЕКТОР:
– Никак. Он почти не вел никакой переписки, сидя в Сергиевом Посаде. Да и не с кем было. Его консервативные друзья либо были перебиты, либо в тюрьмах сидели, либо за границей были к тому времени по большей части. А с друзьями революционными он никаких дел не имел. Хотя как честный человек он, общаясь с полицией, сразу сказал, что «даже не задавайте мне никаких вопросов насчет революционеров, я все равно ни на один вопрос не отвечу». И там, помнится, шеф полиции, Дурново, его все-таки спросил: «Знаете ли, Лев Александрович, у нас вот есть такой шифр, который мы никак не можем разгадать. Но вы-то, член Исполнительного комитета, наверняка этот шифр знаете». А народовольцы переписывались в целях конспирации шифрованными письмами. Там это все дело было поставлено на очень высокий уровень. И, мол, «кого вы выдадите, если нам ключ от шифра расскажете?» Тихомиров подумал и сказал: «Нет. Оставьте меня честным человеком. Я ничего не скажу».
– Когда он был революционером, он что-то конкретное предлагал, какую-то систему?
ЛЕКТОР:
– А, систему? Он предлагал, что нужно это правительство, эту власть смести, но никакой анархии, Боже упаси. Он и в то время считал, что власть и государство – это абсолютно необходимые вещи. Да, должно быть другое государство, народное, типа Советов, что земля должна принадлежать народу, то есть крестьянам, выборность сверху донизу. В общем, в этом смысле очень похожая большевистско-эсеровская такая программа. Должно быть Учредительное собрание, куда съедутся народные представители, и они сами решат, какую форму власти они хотят. Вот, если вкратце, это программа народовольцев. А смести это правительство как – ну, вот все остальные народовольцы считали, что террор настолько испугает правительство, что оно само разбежится. А Тихомиров так не думал, а считал, что нужна последовательная работа где-то в массах народа.
– А что случилось с этим «Дворником»?
ЛЕКТОР:
– Он умер от воспаления легких, еще во время процесса.
– Это «Дворник» или Клеточников?
ЛЕКТОР:
– Клеточников тоже умер.
– Ну, просто они умерли, их не приговорили к расстрелу, к повешению?
ЛЕКТОР:
– Нет, уже он умер до вот этого процесса над народовольцами.
– И тот, и другой, да?
ЛЕКТОР:
– Да, а то бы Михайлова, безусловно повесили, потому что роль «Дворника» была самой активной и, в общем-то, решающей. Он вместе с Перовской был вторым заводилой и мотором «Народной воли». Это был человек, полностью отданный делу, и у него даже никаких пар не было. Сам он из старообрядцев, между прочим. То есть человек был железный, самый железный из всех народовольцев.
– Часто говорят, что качество людей тогда было совсем другое. Вы как считаете?
ЛЕКТОР:
– Понимаете, я считаю, что и сейчас есть такие люди. Им не дают поля деятельности, они прозябают и спиваются.
– Но те же тоже могли прозябать и спиваться. Или тогда условия были все-таки другие, да?
ЛЕКТОР:
– Ну, вот тогда была у интеллигенции другая идеология – многие надеялись на лучшее будущее, что можно своими силами, без Бога, сделать народную жизнь прекрасной. И народовольцы, и вся интеллигенция снисходительно относились к верующим людям и сами были слегка верующими, но отношение к Церкви у них было отрицательное. Поэтому и революция-то произошла, ее все-таки, по большому счету, сделала вот эта разночинная интеллигенция, которая меняла свои формы: то мирное «хождение в народ», то народовольцы, то большевики, то эсеры. Ну, в общем, не на сто процентов, но во многом это решающий фактор.
– А сейчас вы находите какой-нибудь потенциал в обществе подобный?
ЛЕКТОР:
– Я сейчас, честно говоря, не вижу его. Но уверен, что такие люди есть, они где-то…
– Это макропроцесс, так сказать, это не из частиц складывалось. Ну да, вот идеология у интеллигенции была: то «хождение в народ», то какие-то революционные идеи, а сейчас вот…
ЛЕКТОР:
– А сейчас – никакой. Понимаете, во-первых, бизнес, золотой телец и мамона, он все перебивает, и, к сожалению, у людей на первом месте именно этот круг идей. И такие наиболее пассионарные люди идут именно туда, пытаются. Хотя у подавляющего большинства ровным счетом ничего не получается. А во-вторых, понимаете, вот эти идеи такого народного государства, общества настолько за последние 25 лет дискредитированы в этой антисоветской, антисоциалистической пропаганде, что надо ждать, надо ждать, пока эти идеи снова как-то возникнут. Но они должны быть обязательно соединены с христианством, потому что без Бога ничего все равно не получится. То есть экономика должна быть социалистической, а идеология должна расти именно из христианства. Об этом я много говорил, и книга у меня написана, и прочее. Я лично вот таких людей почти не встречал. Вроде бы они есть, эти люди, но им совершенно ходу не дают, абсолютно. В то время правительство, наоборот, очень легкомысленно и либерально относилось к революционным идеям, поэтому они и плавали по России. А сейчас идеологическая пропаганда настолько сильна, что они забиты полностью. Но, может быть, поживем – увидим. Может быть, через несколько лет проснется все-таки народ. Точнее, Господь его пробудит какой-нибудь войной страшной, бедствиями или чем-то таким. А что делать? Так всегда. Если человек не просыпается, Господь дает какую-нибудь болезнь такую тяжелую – вот тогда, да, тогда человек начинает думать о жизни.
– Т ничто не может им помочь?
ЛЕКТОР:
– Ну да, есть люди, которые исключительно на лекарствах после этого зацикливаются и бегают по больницам и больше ничем не заняты. Ну, увы. Как достучаться-то до человека? Господь свободную волю человеческую никак не уничижает, не заставляет его, на самом деле. Он только ограничивает его разными обстоятельствами. Но как человек будет на эти обстоятельства реагировать – это его, человека, дело. Господь всесилен по отношению к человеку, но чтобы изменить Своей волей его волю, – вот так Он не делает. Ибо тогда человек потеряет образ Божий. Господь уважает эту свободу, этот стержень, который в человеке сидит. И решать за него Он никогда не будет.
– То есть этот знак духовности человек может сам менять, да?
ЛЕКТОР:
– Да, конечно. Знак духовности можно поменять – можно повернуться в эту сторону, в сторону Бога. Но это трудно, знаете, как трудно повернуться – ой-ой-ой. Я, помню, лет 10, даже больше, поворачивался.
– Спасибо.
