Социально-психологическая
экскурсия в мир наживы и чистогана …
Андрей Костерин
Нет, нет силы, которая удержала бы этот строй,
кроме вашей слепоты. Нет силы,
которая удержит его, если вы прозреете.
Юлиус Фучик
I
Каждый день сталкиваясь с суровой капиталистической действительностью лицом к оскалу, мы вольно или невольно задаемся вопросами не только о хлебе насущном и погодной обстановке в городе. Наш пытливый от хронической невписанности в рынок ум закономерно посещают мятежные сомнения: Отчего мы так легко смирились с вездесущим аморализмом и доходящим до бесстыдства цинизмом? Зачем мы согласились жить в мире, полном злобы и несправедливости, а не любви и гармонии? Чем для нас привлекательно сообщество хмурых мизантропов, мечтающих затоптать ближнего на пути к вожделенному топчану под солнцем? С какого перепуга мы организовали нашу общежительную жизнь как крысиные бега, бессмысленные и беспощадные?
Психолог Петр Звонов одну из главных причин всеобщего когнитивно-экзистенциального расстройства видит в «фундаментальной ошибке атрибуции» (ФОА) [1, 2]. Пытаясь объяснить чье-либо поведение, мы недооцениваем воздействие самой ситуации и переоцениваем влияние характерных особенностей человека и его установок. Человек склонен объяснять свои успехи личными особенностями (диспозиционно), а неудачи – внешними обстоятельствами (ситуационно); для чужих успехов и неудач все прямо наоборот. Например, чужое опоздание часто объясняют непунктуальностью или несобранностью опоздавшего, а собственное опоздание – пробками. Причиной блестящей сдачи экзаменов сокурсником указывают, что «ему повезло с экзаменационным билетом», а причиной собственного успеха считают высокие умственные способности или хорошее знание предмета.
Американский социальный психолог Дэвид Майерс так описывает нашу склонность к ФОА: «Когда мы смотрим на марионетку, которую дергает за нити чревовещатель, или на киноактера, играющего роль «хорошего» или «плохого» парня, нам трудно отделаться от иллюзий, что запрограммированное поведение отражает внутренние наклонности. Возможно, поэтому Леонард Нимой, исполнявший роль мистера Спока в фильме «Путешествие к звездам», впоследствии написал книгу, которую озаглавил «Я не Спок»» [3].
Многочисленные эксперименты указывают на причину ошибки атрибуции: мы находим причины там, где их ищем (а вовсе не там, где их следует искать). Культура также оказывает влияние на ошибку атрибуции. Распространенное на Западе (и агрессивно насаждаемое в России, как кукуруза при Хрущеве) мировоззрение предполагает, что события обусловлены людьми, а не ситуацией. «Ты можешь сделать это!» – заверяет нас популярная психология позитивно мыслящей западной культуры. Такое предположение подразумевает, что каждый из нас, имея правильную установку, может справиться практически с любой проблемой. В свою очередь «фабрика грез» изрядно преуспела в пропаганде такого когнитивно-поведенческого стереотипа. Напротив, мы часто объясняем плохое поведение или неудачи других, навешивая людям ярлыки: «больной», «ленивый» или «сам виноват» – мало задумываясь, что может, имярек и не виноват вовсе, а просто перед нами результат несчастного случая или фатального стечения обстоятельств.
Особенно угрожающие размеры ФОА принимает, когда это затрагивает наши личные интересы. Д. Майерс продолжает: «Ошибка атрибуции является фундаментальной, поскольку она накладывает серьезный отпечаток на наши действия. Исследователи в Британии, Индии, Австралии и Соединенных Штатах обнаружили, что атрибуции людей предопределяют их позицию по отношению к бедным и безработным. Те, кто приписывает бедность и безработицу личным качествам самих людей («Они просто ленивы и не заслуживают участия»), как правило, приветствуют политику, при которой бедным и безработным отказывают в сочувствии. Их взгляды отличаются от взглядов тех, кто относит такое положение дел на счет внешних обстоятельств («Если бы вы или я вынуждены были жить в такой же тесноте, с таким же образованием и в условиях такой дискриминации, были бы мы хоть немногим лучше?»). Французские исследователи Жан-Леон Бовуа и Николь Дюбуа сообщают, что «относительно привилегированные» люди среднего класса общества с большей вероятностью, чем люди с менее выгодным положением, придут к заключению, что поведение объясняется внутренними факторами». Мы получаем то, что заслуживаем, и заслуживаем то, что получаем – мгновенная карма настигает каждого здесь и сейчас.
Апофеоз ФОА, как вирусной идеи, демонстрирует воскресная «познавательная» телепередача «Жизнь Других». Передача обсасывает полную гламура жизнь «среднего класса» на Западе, ведущая с восторженным придыханием рассказывает о жизни «других» врачей и учителей, полной неги, комфорта и пляжной беззаботности – преподнося ее как образец и социальный идеал для российского обывателя. Вот только то ли телевизионное начальство ошиблось с целевой аудиторией, то ли российский обыватель, как всегда, подкачал: он автоматически проецирует телесказку на окружающую реальность и понимает, что российскому учителю и врачу так никогда не жить, по крайней мере, в наличном социально-экономическом укладе. В итоге, «чистейшей прелести чистейший образец» ничего, кроме раздражения и разжигания классовой ненависти, не вызывает.
«Социальный лифт» – другая важная метафора капиталистического общества, которую можно также рассматривать как вирусную идею [4]. Нередко можно слышать заклинания либералов «важно, чтобы работали социальные лифты» и т.д. Почему эта метафора так важна для них? Потому, что в ней заключен неявный посыл: неважно, как устроено общество; неважно, какие у него проблемы; важно только то, что именно ты можешь подняться. Точнее будет сказать, важно в это верить. И не задавать лишних вопросов. О том, например, за счет чего и за счет кого обычно осуществляется этот подъем наверх.
Иными словами, если ранее нужно было верить в то, что «главное» – это механическое приспособление к любому социальному порядку, то сейчас нужно верить в то, что при этом можно вскочить еще и в особый лифт. Т.е. имеет место обещание удовольствия в обмен на бездумное приспособление, на принятие правил социальной игры. Таким образом, принципиальный посыл в этой метафоре такой: система неизменна, ты ничего не можешь изменить, не думай даже об этом, а все силы направь на поиски «лифта» (не думай и о том, что это такое) и направляйся к целям, которые перед тобой ставят. Отдельным направлением анализа может также стать механицизм этой метафоры.
И совсем неслучайно пользуются популярностью фильмы про побег «хорошего парня» из тюрьмы (например, «Побег из Шоушенка»), где только один-два «хороших» героя могут изменить свою жизнь, думая только лишь о своем «Я», остальные же остаются за решеткой; о сломе тюремных стен (об изменении общества) вопрос даже не возникает.
Любая односторонняя фантазия имеет свою оборотную сторону. В этой связи, было бы любопытно вспомнить образ «лифта-убийцы» из фильмов-ужасов, а также разнообразные образы кровавых преступлений, связанных с лифтами. Можно вспомнить классику жанра нуар – «Лифт на эшафот». Ведь никогда нельзя точно сказать, куда привезет вас лифт, особенно если ты не хочешь думать об этом. И что это за «здание» такое, в котором он находится? Может, это кафкианский замок или тюрьма, а «верх» может оказаться совсем не таким, как в фантазиях...
II
Судя по всему, мы имеем здесь дело с таким замечательным феноменом, как интериоризация. Мы взаимодействуем с миром путем чувственного восприятия, однако, сознание обладает могучей способностью абстрагироваться от мира, сосредотачиваясь именно на данных восприятиях. Возникает иллюзия, что реально только восприятие, которая усиливается тем обстоятельством, что у нас нет иного способа коммуникации с миром, как через восприятие. На эту иллюзию обратил внимание еще Платон в своем знаменитом мифе о пещере, эта же иллюзия породила субъективный идеализм от Дж. Беркли до Э. Маха. Для нас важно то, что процедура интериоризации является естественным источником т.н. «наивной психологии», основанной на идее приписывания (каузальной атрибуции), поиска достаточной причины для объяснения поведения другого или своих собственных действий исходя из «здравого смысла» [5].
Карла Маркса частенько упрекают в т.н. социологическом максимализме. Согласно Марксу, принадлежность индивидуума к социальному классу полностью предопределяет все аспекты его социальной жизни (культуру, поведение, мышление). Прямо противоположного подхода, социологического минимализма, придерживается немецкий социолог Макс Вебер. Вебер настаивает на значительной и постоянно возрастающей в обществе роли целерациональной и ценностно-рациональной деятельности, т.е. на фундаментальном значении индивидуального рационального начала в жизни общества. По Веберу, индивидуум есть самостоятельная социальная величина, которая выражает свое содержание в общении с другими индивидуумами, создавая тем самым общественную реальность.
Предельным случаем социологического минимализма является тотальная интериоризация социального, «наивное» стремление описать все факты и закономерности социального в терминах психической деятельности индивидуума. Здесь и возникает ФОА с ее ярко выраженной эгоцентрической асимметрией «я vs другие». В подобной редукционистской предустановке нивелируются и даже игнорируются объективные социальные законы, а все социальные концепты (власть, класс, иерархия, эксплуатация и т.п.) ретранслируются в исключительно психологической (как правило, бихевиористской) парадигме – через успех, мотивацию, интерес, доминирование и проч. Разумеется, в такой постановке капитализм выглядит как «непреложная данность», к которой индивид должен приспособиться с большим или меньшим успехом, всякая же форма социального протеста реинтерпретируется в терминах карательной психиатрии.
Незыблемость капиталистического порядка вещей укрепляется парадоксальной верой, что он… «справедлив» и наиболее полно отвечает «естественным» потребностям человека, как биологического существа. Подобная убежденность закрепляется опять-таки повседневным опытом межличностных коммуникаций, который в рамках бихевиористского подхода систематизирован в разных форматах теорий обмена. Бихевиористская ориентация включает гедонизм в качестве одного из методологических принципов социальной психологии. Доктрина психологического гедонизма, одна из старейших доктрин в психологии, на протяжении истории принимала различные формы. В частности, она нашла воплощение в законе эффекта Э.Л. Торндайка, в современных вариантах теории подкрепления с ее акцентом на роли «вознаграждения», «удовольствия», «редукции напряжения» и т.п. В западной социальной психологии и социологии точка зрения гедонизма обычно выражается в терминах доктрины «экономического человека». Эта доктрина рассматривает человеческое поведение как функцию его экономической (трудовой, торговой, финансовой, маркетинговой) деятельности. В узком смысле это разумный эгоист, в широком – рациональный человек, но не обязательно эгоист, всегда действующий в соответствии с общепринятыми принципами конформистской экономической теории. Указанная точка зрения лежит в основе работ Дж. Тибо и Г. Келли, представляющих собой одну из попыток приложения бихевиоризма к анализу групповых процессов [6]. Другой известной попыткой такого рода является теория социального обмена Дж. Хоманса [7].
Согласно теории Дж. Тибо и Г. Келли получаемые в процессе взаимодействия (интеракции) вознаграждения или издержки детерминированы как внутренними (эндогенными), так и внешними (экзогенными) факторами. Если экзогенные детерминанты определяют пределы достижения позитивных исходов, то эндогенные определяют, будут ли эти исходы достигнуты. Интеракция будет продолжаться, если вознаграждение участников превосходит их издержки. Очевидна тенденция авторов превращения всех ситуаций психологического контакта в ситуации торга, что едва ли правомерно.
В качестве важнейшего упрека в адрес теории Дж. Тибо и Г. Келли можно выдвинуть то, что авторы пытаются анализировать межличностный контакт как «сферического коня в вакууме», никак не связывая его с окружающим социальным контекстом. Имплицитно подразумевается, что сформулированный ими принцип построения межличностных отношений является универсальным, вневременным. Однако в действительности авторам не удается элиминировать из своей теории реальный социальный контекст: легко видеть, что теория Тибо и Келли является моделью диадического взаимодействия в условиях рыночных отношений, где принцип выгоды пронизывает все уровни контакта, в том числе социально-психологические отношения. Уже поэтому эта теория не может претендовать на всеобщность.
Вряд ли стоит подвергать сомнению идею Тибо и Келли о том, что социальное взаимодействие включает, предполагает взаимозависимость участников. Вопрос в том, какой характер принимает взаимная зависимость. А это определяется содержательными характеристиками социальной системы, в рамках которой протекает межличностное взаимодействие. Конечно, невозможно совсем исключить из межличностных отношений соображения выгоды, полезности. Речь идет не об этом. Вопрос состоит в том, делает ли общий социальный контекст этот принцип основополагающим регулятором сферы межличностных отношений, определяющим всю «социальную психологию групп», или ему отводится иное, например, гораздо более скромное, место. В рассмотренной теории авторы концептуализируют вполне определенную социальную и социально-психологическую, реальность как единственно возможную и универсальную. С этим связана неправомерная универсализация вычлененного ими такого регулятора межличностных отношений, как принцип вознаграждения–издержек [6].
Весьма близкой к позиции Тибо и Келли является теория элементарного социального поведения американского исследователя Дж. Хоманса. Если Тибо и Келли формально не связывают себя с бихевиористской ориентацией, то Хоманс в поисках объяснительных принципов прямо апеллирует к скиннеровской парадигме научения как основному источнику. В центре внимания Хоманса взаимный обмен вознаграждениями (позитивными подкреплениями) и издержками (негативными подкреплениями), который имеет место в диадическом контакте лицом к лицу. По его мнению, прямой и непосредственный обмен между участниками взаимодействия вознаграждениями и наказаниями составляет существо «элементарного социального поведения». Вслед за «поведенческой психологией» и «элементарной экономикой» он представляет человеческое поведение как «функцию его платежей». Хоманс считает необходимым в объяснении феноменов социального взаимодействия апеллировать к постулатам психологии, игнорируя социальные предпосылки. В результате «социальное» поведение строится в соответствии с той же матрицей выигрышей и потерь, как и «несоциальное» поведение; в этой матрице другие люди служат в качестве средства, с помощью которого получаются эти выигрыши или предотвращаются потери. Именно в этом смысле они являются «стимулами», которые оказываются «социальными».
Попытки Хоманса дать интерпретацию социальных феноменов с позиций «поведенческих предпосылок» прямо приводят к искажению этих феноменов. Так случилось, например, с положением о «распределенной справедливости», которое он рассматривает как психологический закон. Формулирует его Хоманс на основе аналогии, по существу приравнивая гнев человека к реакции голубя на ситуацию, когда психолог, регулярно подкреплявший его при определенных условиях, внезапно прекращает подачу пищевого подкрепления в этих же условиях. Исходя из подобной редукционистской модели, невозможно решить задачи объяснения и предсказания, которые ставит перед собой всякая теория. Объяснения оказываются или тавтологичными, или ложными.
Наконец, вызывает возражение тенденция Хоманса рассматривать свою теорию как некую абстрактную, универсальную модель социального взаимодействия. Он убежден, что ориентация на поиск выгоды является атрибутом индивида, который обнаруживается во всех обстоятельствах, т.е. независимо от общества. В действительности, однако, претензию на построение абстрактной модели отношений обмена следует признать несостоятельной. Обмен кажется свободным, лишь поскольку он абстрагируется от существующих социальных условий и отношений, которые в реальности детерминируют принимаемую обменом форму. Теория Хоманса имеет своим источником вполне определенный социальный контекст – условия капиталистического общества. Существо теории во многом обусловлено тем обстоятельством, что она основана на аналогии, а в качестве аналога диадического взаимодействия берется рыночная торговая сделка. Образ рынка достаточно адекватно передает характер отношений в современном обществе. В этом смысле теория Хоманса схватывает отдельные аспекты диадического взаимодействия по типу рыночного обмена.
Добавим, что в обоих случаях авторы не учитывают такой характеристики исследуемой диады, как состоит ли она из случайных людей, т.е. является диффузным образованием, или участники диады имеют определенный опыт взаимодействия, общения между собой в ходе совместной деятельности. С точки зрения концепции групповой активности А.В. Петровского игнорирование аспекта коммуникации при анализе социального взаимодействия является серьезным упущением. Для авторов характерно также отвлечение в анализе от содержания той деятельности, которой обмениваются взаимодействующие стороны. Подобная ориентация на изучение преимущественно абстрактных форм и механизмов взаимодействия весьма обедняет социально-психологический анализ [8].
III
Едва ли мы скажем новость, сообщив, что причина описанного когнитивного диссонанса (который не избегает даже дипломированных психологов и социологов!) кроется в открытом К. Марксом феномене отчуждения.
Развитие массового машинного производства породило грандиозный виток массовизации психики. Машинное производство превратилось в особый, не только вербально-психологический, но и реально-жизненный суггестивный фактор. Постепенно появляется тип «механического человека» с достаточно роботообразным поведением. Вместе с тем, появляется «частичный работник», жертва феномена отчуждения, у которого смысл трудовой деятельности (заработок) отделен от ее объективного значения (создание некоторого продукта), С одной стороны, так накапливаются предпосылки для «восстания масс» (X. Ортега-и-Гассет). С другой стороны, так же возникает и совершенно специфичное явление – «одинокая толпа» (Д. Рисмен) [9].
За счет этого возникает очередная крайне парадоксальная ситуация во взаимоотношениях индивидуальной и массовой психологии. С одной стороны, за счет действия феномена отчуждения человек активно индивидуализируется: «Его основу составляет происходящее в этих условиях отделение основной массы производителей от средств производства, превращающее отношения людей все более в отношения чисто вещные, которые отделяются (“отчуждаются”) от самого человека. В результате этого процесса и его собственная деятельность перестает быть для него тем, что она есть на самом деле» [10]. За счет дальнейшей дифференциации человеческой деятельности, совершенствования разделения труда, интенсивного развития процессов обмена и возрастания функции денег он окончательно, по сравнению с феодализмом, отрывается от продукта своего труда: «Следствием происходящего “отчуждения” человеческой жизни является возникающее несовпадение объективного результата деятельности человека, с одной стороны, и ее мотива – с другой. Иначе говоря, объективное содержание деятельности становится несовпадающим с ее субъективным содержанием, с тем, что она есть для самого человека. Это и сообщает его сознанию особые психологические черты».
Таким образом, феномен отчуждения приобретает еще и иной, не менее важный смысл: происходит не только отчуждение наемного работника от продукта его труда, но и отчуждение самого наемного труда от остальной жизни человека. Получается, что работник отчуждает часть своего времени в пользу работодателя, взамен получая заработную плату за потраченную в это время рабочую силу. Наемный труд из способа удовлетворения жизненных потребностей превращается для него в способ обретения неких «средств» для собственно жизни. Сама же «жизнь» оказывается наполненной многообразными индивидуальными потребностями. С другой стороны, массовое производство порождает одинаковые типы массового поведения и значительное количество общих потребностей. Массы наемных работников образуют общности, классы и социальные слои, противостоящие также достаточно массовой общности – классу буржуазии.
За счет всего этого развивается и совершенствуется строение сознания человека. Последнее же характеризуется тем, каково отношение объективных значений к личностному смыслу трудовых действий для работника. Смысл же зависит от мотива.
С одной стороны, у массового работника наконец появляется частная жизнь и даже частная собственность (хотя и ограниченная, однако уже включающая право личной собственности на свою, личную рабочую силу). Это определяет внешнее многообразие мотивов. С другой стороны, сами условия трудовой жизни диктуют необходимость не индивидуализации, а консолидации и обобществления требований к собственникам средств производства. Это сужает реальную мотивационную сферу, сводя необходимость реализации возникающих потребностей к главному и часто единственному – обеспечению заработка.
Такое искаженное, дезинтегрированное сознание наемного работника при капитализме становилось достаточно массовым, хотя эта объективная массовость маскировалась субъективной дезинтегрированностью этого сознания. Становятся понятными, как минимум, две принципиально важные вещи. Во-первых, исчезновение психологии масс как таковой в западных исследованиях практически с самого начала XX века. Идеология прав человека-индивида, вытекая из тенденции к индивидуализации жизни, противостояла тенденциям массовизации, откуда и возникал образ «одинокой толпы» как артефакта жизни капиталистического общества. Фактически тот же самый Д. Рисмен представлял объективно существующую массу людей как случайную толпу людей с дезинтегрированным сознанием.
С этим же было связано и рассмотрение даже очевидных случаев массового поведения как фактов поведения стихийного, неуправляемого, аномального и нетипичного. Толпа, паника, восстания и революции рассматривались как досадные случайности. нарушающие нормальный, нормативный ход развития событий. В лучшем случае они трактовались как некоторые «всплески архетипического поведения», в худшем – как проявления «массовых помешательств».
Однако, естественно, элиту капиталистического общества данная проблема не могла не тревожить. X. Ортега-и-Гассет трактовал «восстание масс» как вполне реальную угрозу власти элиты, которая, с его точки зрения, не должна допускать такого развития событии даже ради ускоренного технического прогресса. Г. Лебон, остро критикуя «проповедников социализма», был вынужден признавать, что сами условия жизни капиталистического общества подготавливают появление такой деструктивной массы, которая может быть легко увлечена химерами и мифологемами на самые разрушительные действия.
Резюмируем: в условиях капитализма психология массового человека никуда не исчезает. Она продолжает сохраняться, хотя и претерпевает определенные существенные трансформации. Это особая массовая (в силу того, что ее основные черты оказываются одинаковыми для значительного числа людей) психология дезинтегрированного типа. Этим она действительно саморазрушительна. Тем не менее, современные социологи и социальные психологи, за редким исключением, склонны недооценивать наиболее глубинные истоки массовых протестов, связанные с самой природой исторически видоизменяющейся, но, по сути, никуда не исчезающей при капитализме психологии масс.
IV
К счастью, среди современных социологов еще встречаются выдающиеся исключения, и яркий представитель этой замечательной когорты – английский социолог польского происхождения Зигмунт Бауман. Он озаботился почти риторическим вопросом: «Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим?» – ответ на который занял целую книгу-памфлет [11] (заслужившую в сети показательную характеристику: «страстный до запальчивости манифест против неравенства и алчности» [12]).
В своем «манифесте» З. Бауман объясняет причины того, почему мы миримся с неравенством, особым родом всеобщего когнитивного расстройства. Западная культура взяла на вооружение и средствами всеобщего образования вооружила своих чад довольно странным воззрением на социальную действительность. Постулаты странного мировоззрение мы бездумно приняли на веру, будто это очередные скрижали сверхнового откровения, и считаем самим собой разумеющимся «новым органоном». Бауман в главе с говорящим названием «Ложь большая и очень большая» перечисляет постулаты «священного канона» капитализма:
«1. Экономический рост – единственный способ ответить на вызовы, а также, возможно, решить все те проблемы, которые будут порождаться людским сосуществованием.
2. Непрерывный рост потребления, или, точнее говоря, ускоряющийся оборот новых предметов потребления, возможно, является единственным или по крайней мере важнейшим и наиболее эффективным способом удовлетворить стремление людей к счастью.
3. Люди не равны от природы, и потому приведение возможностей, открывающихся перед людьми, в соответствие с неизбежностью этого неравенства выгодно для всех нас, в то время как попытки изменить это состояние вещей не принесут нам ничего, кроме вреда.
4. Соперничество (влекущее за собой как возвышение достойных, так и изгнание/умаление недостойных) в одно и то же время представляет собой и необходимое, и достаточное условие социальной справедливости, а также воспроизведения социального строя» [11].
Формат статьи не позволяет нам подробно остановиться на критическом разборе перечисленных «постулатов». К тому же мы не хотим лишать нашего любознательного читателя удовольствия насладиться публицистическим талантом и язвительной иронией З. Баумана. Для нас важно отметить, что перечисленные «самоочевидные истины» отнюдь таковыми не являются. И что гораздо печальнее, они настолько устойчиво инфицированы в наше сознание, что мы автоматически мыслим в парадигме их некритического приятия.
А можем ли мы мыслить устройство человеческого общества иначе? Разумеется, да. Во-первых, именно мы имеем замечательный 70-тилетний опыт альтернативного общественного устройства – советская эпоха. Во-вторых, даже на Западе наиболее проницательные и совестливые умы приходят к эсхатологическим заключениям о несостоятельности капитализма. Зигмунт Бауман не скупится на примеры:
«Как отмечает Джон Максвелл Кутзее, выдающийся философ и превосходный романист, прославившийся неутомимой и точной фиксацией грехов, глупостей и заблуждений человечества, “заявление, что мир должен быть разделен на конкурирующие экономики, поскольку такова его природа, – искусственное. Конкурирующие экономики существуют потому, что мы решили: именно таким мы хотим видеть наш мир. Конкуренция – это сублимация войны. Неизбежность войны – не аксиома… Если мы хотим войны, мы выбираем войну, если хотим мира, с тем же успехом выбираем мир. Если мы хотим конкуренции, мы вольны начать конкуренцию; точно так же мы вольны стать на путь товарищеского сотрудничества”…
В своей работе, посвященной неравенству, ее проявлениям и причинам, Дэниэл Дорлинг подчеркивает, что “социальное неравенство в богатых странах сохраняется из-за упорной веры в принципы несправедливости; людей может шокировать осознание того, насколько сомнительна идеологическая основа общества, в котором мы живем”…
Джон Мейнард Кейнс, один из самых влиятельных экономистов XX века, еще и в середине этого века, ожидал неизбежного наступления времени, когда общество, ранее уделявшее основное внимание средствам (экономическому росту и личному стремлению к прибыли), сможет наконец-то заняться целями (такими, как счастье и благосостояние). Он писал: “Алчность – грех, давать деньги в рост преступно, а любовь к деньгам отвратительна… Недалек тот день, когда экономические проблемы отступят туда, где им самое место – на задний план, а наши головы и сердца снова обратятся к нашим истинным проблемам – проблемам жизни и отношений между людьми, проблемам творения, поведения и религии” – иными словами, тем проблемам, которые не только являются «реальными», но и намного благороднее и привлекательнее, чем потребности «чистого выживания», которыми до сего дня руководствуется экономика, или готовая сменить их приманка безудержного роста; проблемам, решение которых сможет открыть путь к подлинно здравому образу жизни и принципам людского сосуществования» [11].
З. Бауман выносит неутешительный диагноз у постели «больного»: «Ни один человек сам по себе не способен изменить эти реалии, отмахнуться от них, опровергнуть их или жить вопреки им – и поэтому у людей не остается иного выбора, кроме как следовать образцам поведения, которое, осознанно или бессознательно, целенаправленно или по умолчанию, однообразно воспроизводит мир bellum omnium contra omnes. Именно поэтому мы сплошь и рядом принимаем эти реалии (надуманные, внушаемые или воображаемые реалии, ежедневно воспроизводящиеся с нашей помощью) за «природу вещей», которую люди не в силах оспорить и изменить. Еще раз обратимся к рассуждениям Кутзее: «средний человек» сохраняет веру в то, что миром управляет необходимость, а не абстрактный моральный кодекс. Следует честно признать, что у этого «среднего человека» имеется более чем достаточно разумных оснований для того, чтобы верить в то, что неизбежное — неизбежно, и точка. Мы (вполне справедливо) заключаем, что в этом мире нам предстоит жить. Альтернативы этому миру нет, рассуждаем (ошибочно) мы дальше, – и быть не может».
Именно эта самоубежденность в безальтернативности «столбовой дороги» истории заставляет нас смириться с царящей несправедливостью и неравенством куда быстрее, чем под страхом смерти или за «долю малую». Капитализм жив, пока опирается на несметную армию «полезных идиотов», служащих ему верой и неправдой.
Однако куда большей загадкой является поддержка гегемонии мамоны со стороны добропорядочных граждан бывшего СССР, знающих не понаслышке о реальной альтернативе, о гегемонии справедливости и коллективизма. Этот парадокс мы объяснить не в состоянии, поэтому вынуждены согласиться с горьким заключением А.А. Зиновьева: «Удручает не столько сам факт краха, сколько то, как он произошел. А произошел он именно по-русски. Как-то несерьезно, пустяково. Никаких битв. Никаких выдающихся подвигов и жертв. Как бы между прочим, бездумно. Какие-то интеллектуальные ублюдки и моральные подонки без всяких усилий на глазах у всех, при всеобщем попустительстве и равнодушии, в течение нескольких лет разрушили то, что создавалось десятилетиями, создавалось всем многомиллионным народом, создавалось ценой титанических усилий и огромных жертв, создавалось лучшими умами из народа и высоконравственными гражданами» [13].
V
Психологическое знание в условиях капитализма приобрело особую функцию, очень сильно отличающуюся от той, что стоит за словами «Познай самого себя» и служащей делу избавления от иллюзий и предрассудков, решению различного рода проблем, а также всестороннему развитию и освобождению человека.
Психология при капитализме зачастую не только не способствует разрушению иллюзий и познанию, но сама активно включается в процесс «мифотворчества» и мистификации, играя роль одного из инструментов в процессах манипуляции людьми и социального контроля. Очень многие психологи (и психотерапевты, психоаналитики) механически воспроизводят современные мифологемы, угодные господствующему капиталистическому дискурсу, забыв или просто не зная об исторической обусловленности всякого знания (а нередко и о научном мышлении) – некоей «неизменной природе человека», о «душе», о внеисторических сторонах «человеческой природы» (которые всегда оказываются кровно нужны для поддержания имеющейся системы), о «врожденной склонности к конкуренции» и о ее пользе для самого человека и общества, также воспеваются индивидуализм и эгоизм и т.п., отказываясь от критического рассмотрения всего этого.
А ведь еще А.Н. Леонтьев писал: «Подобно высмеянному Марксом святому Санчо, наивно полагавшему, что ударом стали мы высекаем огонь, хранящийся в камне, психолог-метафизик думает, что психика извлекается из самого субъекта, из его головы. Как и Санчо, он не подозревает, что огненные частички отделяются не от камня, а от стали и, главное, что все дело – в раскаляющем эти частички взаимодействии камня и стали. Психолог-метафизик тоже упускает главное звено – процессы, опосредующие связи субъекта с реальным миром, процессы, в которых только и происходит психическое отражение им реальности» [14].
Для ряда психотерапевтических школ и психоанализа характерно большое внимание к детскому опыту и внутрисемейным проблемам, но при этом опять-таки игнорируется социально-экономическая среда с ее постоянными проблемами и противоречиями. Современная психология практически начинает служить существующему социально-экономическому порядку, какое бы противоречивое и патогенное воздействие на психику и на отношения между людьми он не оказывал. Психология, по сути, поддерживает и подкрепляет социальную эксплуатацию, скрывая ее, помогая эксплуатации быть неявной.
В какой-то мере психология даже симулирует социальную эксплуатацию, предлагая эксплуататорам все новые техники по управлению персоналом, мотивации сотрудников и достижения успеха. Эксплуатируемым психология «помогает» приспосабливаться к эксплуатации, принимая ее как «естественный порядок вещей», а потом предлагает помощь в лечении психосоматики, которая является прямым следствием ломки человеком самого себя ради «адаптации». А ведь психология обладает огромным потенциалом для анализа всех вышеназванных проблем [15].
Человеческая психика – социальна, она обусловлена сложными общественно-историческими и политическими условиями и одновременно влияет на них. Признание погруженности человека в социально-исторический контент приводит к пониманию нашей тотальной зависимости от существующих дискурсов, идеологий, экономических отношений, политики, социокультурной среды в целом. «Тотальная зависимость» – не повод для фатализма и пессимизма. Напротив, максимально полное и бескомпромиссное исследование реальных условий нашего существования дает нам веские поводы для оптимизма, ибо именно критическая работа человеческой мысли открывает возможности для разоблачения иллюзий и открывает пути по решению проблем и изменению условий нашей жизни, а также психологической трансформации человека, социального преобразования общества.
***
На наш взгляд, взгляд православных социалистов, гуманистическая, экзистенциальная, православная школы психологии не только способны дать ключ к пониманию психики как соборного, коллективистского начала, испытывающей жизненную потребность в любви, альтруизме и взаимопомощи, но и ставят перед обществом поистине грандиозную задачу организации такого способа человеческого общежития, который бы претворил уклад, обеспечивающий гармонию и сотрудничество людей, вдохнул бы в общественную жизнь Божью искру, пронизав все виды и аспекты взаимодействий деятельной любовью, моральными мотивациями и сотериологическим смыслом.
В противном случае фундаментальная ошибка атрибуции грозит обернуться фатальным крахом экзистенции.
[1] Звонов П. Капитализм и справедливость // [99 мыслей]: Научно-психологическое просвещение. – https://www.youtube.com/watch?v=XaskQlm65n4.
[2] Звонов П. Капитализм и шизофрения // Рабкор (стрим от
[3] Майерс Д. Социальная психология. – СПб.: Питер, 2010. – 794 с.
[4] Шеленков А. Социальный лифт как вирусная идея // Психологи против капитализма. – https://redpsychology.wordpress.com/2013/07/18/социальный-лифт-как-вирусная-идея/
[5] Келли Г. Процесс каузальной атрибуции // Современная зарубежная социальная психология. Тексты / Под ред. Г.М. Андреевой, Н.Н. Богомоловой, Л.А. Петровской. – М.: Изд-во МГУ, 1984. – С. 127-137.
[6] Келли Г., Тибо Дж. Межличностные отношения. Теория взаимозависимости // Там же. – С. 61-81.
[7] Хоманс Дж. Социальное поведение как обмен // Там же. – С. 82-91.
[8] Андреева Г.М., Богомолова Н.Н., Петровская Л.А. Зарубежная социальная психология ХХ столетия. Теоретические подходы. – М.: Аспект Пресс, 2001. – 288 с.
[9] Ольшанский Д. Психология масс. – СПб.: Питер, 2002. – 368 с.
[10] Леонтьев А.Н. Проблемы развития психики. – М.: Изд-во МГУ, 1981. – 584 с.
[11] Бауман З. Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим? – М.: Изд-во Ин-та Гайдара, 2015. – 105 с.
[12] Психологи против капитализма. – https://redpsychology.wordpress.com.
[13] Зиновьев А.А. Русская трагедия. – М.: Лабиринт, 2007. – 528 с.
[14] Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М.: Академия, 2004. – 352 с.
[15] Лебедько В., Шеленков А. Психологи против капитализма // Forum.Msk.Ru. – https://forum-msk.org/material/economic/9812423.html.
