Мы публикуем статью Николая Николаевича Неплюева (1851-1908) – замечательного русского философа и общественного деятеля, организатора известного Крестовоздвиженского Трудового Братства. В статье, написанной еще до создания Братства, Неплюев призывает богатых помещиков к социальной деятельности по преображению жизни русского народа на основе общинных, братских отношений. И в наше время есть такие «русские помещики» – православные русские предприниматели, толком не знающие, как эффективно использовать свои силы и средства на благо России. Будем надеяться, что прочитав эту статью, они задумаются и в конце концов пойдут путем, который предлагает Неплюев.

 

Н. Н. Неплюев

 

ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРИЗВАНИЕ РУССКОГО ПОМЕЩИКА

 

 

Много, очень много было и говорено, и писано о достопамятном дне 19 февраля 1861 года. Так много и говорено, и писано, что эти несколько слов: реформа 19 февраля 1861 года - начинают принимать характер, подме­ченный автором «Оскудения» за словами: незабвенная гра­мота императрицы Екатерины II, этого излюбленного при­пева однообразной песенки дореформенных дворянских собраний.

Всего 20 лет прошло со дня бесспорно великого события, обусловившего собою начало новой эры в жизни русского народа, а нам уже кажется, что факт реформы со всеми своими последствиями обсужден так всесторонне, что возвращаться к этому вопросу значит повторять давно известное и приев­шееся, или, словами пословицы, переливать из пустого в порожнее.

И, действительно, самый факт освобождения крестьян от крепостной зависимости подвергся если не всестороннему, то, во всяком случае, весьма многостороннему обсуждению. Нельзя, по моему мнению, сказать того же относительно нового положения, созданного этим событием для русского общества, многие классы которого и по сегодня не потрудились уяснить себе выпадающее на их долю историческое призвание.

Как русского помещика, меня особенно занимал вопрос о новом историческом призвании, выпадающем на долю русского помещика; о нем мы и поведем речь.

Для тех, кого не остановило название моей брошюры, кто захотел узнать, что скрывается под громкой фразой: историческое призвание русского помещика - спешу пояс­нить, что я понимаю под словами историческое призвание вообще.

Всякое слово есть кличка, даваемая известному понятию, иногда и очень сложному. С тех пор как человечество стало жить умственною жизнью, постоянно нарождаются все новые и новые отвлеченные понятия; обыкновенно их втискивают в узкие рамки старых слов, значение которых вследствие этого постоянно изменяется, отчего и происходит часто случающаяся невозможность понять друг друга, благодаря различному содержанию, вкладываемому в одно и то же слово. Помимо этого, в голове у каждого из нас обретается изрядное количество слов, над внутренним содержанием которых мы мало или и совсем не задумывались, слова эти вызывают в нашем уме ряд туманных образов с самыми неопределенными очертаниями. Но и этого недостаточно; только сравнительно малое число людей живет умственною жизнью, сознательно относясь ко всему окружающему, вду­мываясь в значение фактов, ими самими наблюдаемых, и тех слов, с помощью которых мы знакомимся с опытом и умственною работою прежних поколений; громадное бо­льшинство живет на веру, принимая, как догмат, всякий отрывок мысли, высказанный уважаемым ими авторитетом, совершенно не вникая в значение тех понятий, на которые авторитеты не обратили их внимания; все же слова, выра­жающие эти последние понятия, они кое-когда слышат и невольно запоминают, не вкладывая в них решительно никакого содержания. Так как для них эти слова вполне бессодержательны, то сочетание нескольких таких слов они называют пустою фразою, набором слов, и человека, вы­ражающегося этими мудреными словами, фразером.

К типу таких мудреных слов принадлежит и выражение историческое призвание.

Итак, я позволю себе небольшое отступление, чтобы, прежде чем перейти к вопросу об историческом призвании русского помещика, твердо установить то, что я разумею под историческим призванием вообще; надеюсь достигнуть тем двух результатов: избегнуть недоразумения со стороны лиц, может быть вкладывающих в совокупность этих двух слов несколько другое понятие, чем я то делаю, и оградить себя от нелестного эпитета фразера со стороны тех, у кого со словами историческое призвание не связывается ровно ни­какого представления.

Я уверен, что в умах очень многих слова историческое призвание будят весьма туманное представление о чем-то героическом на мистической подкладке. Они помнят, что евреи считали своим историческим призванием истребление неверных филистимлян и дарование миру мессии, причем первое было им приказано, а второе обещано Иеговою. Они, утопая в патриотическом чувстве, читали во многих современных русских газетах заверение, что историческое призвание русского народа есть объединение славянства при помощи чудо-богатырей доблестного русского воинства и утверждение православия теми же героическими средст­вами; они с негодующей иронией вспоминают о мусуль­манах, считавших своим историческим призванием, заве­щанным Аллахом и его пророком, всемирное завоевание и распространение магометанства.

Во всех этих случаях общей в понятии об историческом призвании является идея о роли, обязательно принимаемой на себя частью человечества в комедии общечеловеческой жизни; причем неуклонное исполнение этой роли обещает всякие блага, а уклонение от нее фатально ведет к конечной гибели провинившихся.

Мы определили историческое призвание как роль, обя­зательно принимаемую на себя частью человечества в ко­медии общечеловеческой жизни. Очевидно, только уяснив себе внутреннее значение комедий, мы можем понять, чем должно руководствоваться человечество для угадывания роли, выпадающей на долю каждого. Игнорировать общий смысл комедии своей жизни оно могло только до тех пор, пока роли в ней раздавались; с тех пор как оно дошло до сознания, что роль, выпадающая на долю каждого, должна

быть им самим угадана, ему необходимо ознакомиться с внутренним смыслом комедий, чтобы не впасть в самые грубые ошибки при выборе и исполнении своей роли.

Я надеюсь, что меня не упрекнут в излишней смелости, если я скажу, не предугадывая целей будущих поколений, что до сих пор человечество всегда и везде стремилось к одной общей цели - возможно полному удовлетворению своих потребностей, или, другими словами, к наивысшему счастию. Громадное разнообразие способов, с помощью ко­торых человечество в разные времена стремилось к дости­жению все той же цели, происходит исключительно от раз­личных, сообразных с мировоззрением каждого взглядов на то, удовлетворение которой из его потребностей сулит ему наибольшую сумму счастия.

Для уяснения моей мысли я приведу в пример типы лю­дей, действующих в силу самых крайне противоположных мировоззрений; возьмем столпника, беспутного мота, узкого эгоиста-карьериста и высокоразвитого философа-утилита­риста; мы увидим, что все они действуют, побуждаемые тем же утилитарным стимулом наивысшего счастия, каждый сообразно со своим более или менее рациональным мировоз­зрением.

Начнем со столпника. Это были люди в первые време­на христианства, ради угождения Богу проводившие це­лые месяцы, стоя неподвижно на одном месте, столбе или башне. Многие с негодованием отвергнут для этих благочестивых людей название утилитариста, а между тем они несомненно были утилитаристами, только очень высокой пробы. Постараемся на минуту усвоить себе мировоззрение столпника, задача не совсем легкая для многих в наш век скептицизма, и мы увидим, что побуж­даемый желанием достигнуть наибольшего счастия, наи­большей удовлетворенности, он непременно должен был поступать именно так, как поступал. Прежде всего он верил во всемогущего, всеведущего, всеблагого Бога и верил в загробную жизнь; земная жизнь для него была мгновением, но мгновением, решавшим его судьбу в будущей вечной загробной жизни, вечное блаженство или вечные муки, смотря по тому, как жил на этой земле. Весь вопрос сводился к тому, как жить? Решался он очень просто: когда Сын

Божий сошел на землю для спасения рода человеческого, согрешившего перед всемогущим Творцом вселенной, под­вижничеством, мученичеством искупил Он грех Адама. Конечно, Христос искупил весь род человеческий, но и вся­кий человек, желающий воспользоваться искупительною жертвою, должен собственным подвижничеством причас­титься страданиям Христовым. Как ни трудно для многих стать на эту точку зрения, не забудем, что многие из наших современников поступают хуже, не отказываясь от миро­воззрения столпника, не имея в то же время ни мужества, ни честности сообразовать свои действия со своими убежде­ниями.

Итак, по понятиям столпника, налагая на себя страшно мучительные испытания в течение кратковременной зем­ной жизни, он тем обеспечивал себе вечное блаженство; отказываясь удовлетворять минутные потребности своего земного существования, он обеспечивал на вечные времена удовлетворение своей единственной вечной загробной по­требности. Это ли не утилитаризм?! Конечно, утилитаризм; по понятиям столпника, нельзя было действовать более рас­четливо, более практично.

И мот, весело живущий изо дня в день, всем существом своим отдаваясь наслаждению минуты, не жалея о прошед­шем, не думая о будущем, равнодушный к судьбам совре­менного ему общества, и он тот же бессознательный утилита­рист, убежденный в своей наивности, что именно та жизнь, какую он ведет, и даст человеку наибольшую сумму счастия и потому наиболее разумна и практична.

Если многим казалось трудно примирить понятие об утилитаристе с понятием о религиозном фанатике и беспеч­ном жуире, то современных карьеристов и аферистов, на­против, признают утилитаристами почти все, а между тем, в глазах философа, они утилитаристы более наивные, чем предыдущее. Действительно, они только о том и помышляют, как бы устроить свою жизнь возможно выгоднее и счастли­вее, воображая в то же время, что их выгоды и счастие не только не солидарны с выгодами и счастием современного им общества, но даже часто диаметрально противоположны между собою; и вот эти несчастные в погоне за счастием делают из своей жизни каторгу, ужасное сплетение лжи, надувательства, интриг, зависти, ненависти, унижения и горделивости.

Сознательный утилитарист знает, что его счастие не то­лько солидарно, но и вполне неразрывно связано со счастием всего человечества, для него немыслимо счастие среди не­счастных; и вот он старается растолковать толпе элементар­ную истину, что только в счастливом человечестве гаранти­ровано счастие каждого из индивидов, его составляющих, что счастие состоит в возможно полном удовлетворении всех потребностей - физических, нравственных, интеллектуаль­ных - и что достигнуть счастия человечество может, только действуя сообща ввиду достижения общих целей, а не бес­порядочным хищничеством под прикрытием пословицы: всяк за себя, а Бог за всех.

Толпа и его, пожалуй, не назовет утилитаристом, а скорее обзовет бесплодным мечтателем, променявшим личное счастие на роль непрошенного поборника химеры общечеловеческого благополучия, она не поймет, что нет у него большей потребности, как потребность быть апостолом правды, что для него нет большего счастия, как счастие быть ловцом людей, пробуждая совесть и разум в ленивых умах и сердцах своих современников.

Теперь моя мысль достаточно ясна и читатель, надеюсь, согласится, что во все времена человечество стремилось разными путями, сообразно с мировоззрением каждого ве­ка и народа, к одной общей цели, - возможно большему счастию, что, следовательно, и будет искомый смысл коме­дии, или, вернее, пролога к будущей неизвестной нам жизни человечества.

В общем стремлении всего человечества к счастию еже­минутно известная часть его, будь то народ, отдельный класс лиц или. наконец, отдельная личность, бывает поставлена силою обстоятельств в возможность с наименьшею затратою сил и наибольшею вероятностью успеха взяться за выпол­нение какой-нибудь задачи, более или менее важной для поступательного движения человечества к счастию; вот если такое положение угадано, то и принимается соответствую­щая роль под названием исторического призвания.

Отсюда само собою вытекает второе, вполне тождествен­ное с первым, но более полное, а потому и более понятное, определение того, в каком значении я принимаю выраже­ние историческое призвание. Мы определили историческое призвание, как роль, обязательно принимаемую на себя частью человечества в комедии общечеловеческой жизни; теперь мы можем дополнить, что роль эта обязательно принимается потому, что именно этой части человечества в силу известных обстоятельств всего легче ее исполнить.

Конечно, всего чаще принимают сильное желание за свое историческое призвание. Известно, что желать и знать есть две вещи разные, если все человечество желает счастия, то далеко не все люди знают, как его достигнуть.

Чем лучше человек знает самого себя и окружающую его природу, тем само собою ближе он подходит к пониманию истинного пути, ведущего к желаемой цели. Чем дальше отстоит мировоззрение человека или целого народа от ис­тинной природы вещей, тем, конечно, им труднее уразуметь свое историческое призвание.

Во всяком случае, так как в каждую данную эпоху непре­менно существуют такие задачи на пути к общечеловечес­кому счастию, которые, в силу различных обстоятельств, всего легче достижимы одни для известного народа, другие для известного класса общества и третьи для каждой от­дельной личности, то и нельзя найти момента в жизни человечества, когда бы хоть один народ, хоть один класс общества, хоть одно человеческое существо не имело бы своего исторического призвания.

Перехожу к изложению моих воззрений на историчес­кое призвание того общественного класса, к которому и сам принадлежу - класса русских помещиков.

Читая наши газеты и журналы, я нигде никогда не нахо­дил ни малейшего намека на то историческое призвание, какое выпадает на долю крупного землевладельца в обновленном русском обществе; нигде ни малейшего указания на то. что­бы, не говорю русское общество, а хотя бы одна пишущая интеллигенция ожидала от нас выполнения своего истори­ческого призвания или хотя бы только признавала за нами таковое.

Это роковое молчание может быть объяснено двояко: или за нами действительно не признается никакого историческо­го призвания, ни малейшей способности в какой бы то ни

было роли сослужить службу человечеству, или не находят нужным растолковывать нам. что мы есть и чем бы могли быть.

Всякая сила может принести пользу или вред, смотря по тому; на что ее употребляют: отказывать классу помещиков, одной из самых могущественных сил в государстве, в признании за ним возможности приносить пользу - есть очевидный абсурд, заподозрить нашу интеллигенцию в подобной нелогичности едва ли позволительно. Гораздо вероятнее, что она считает своим долгом опекать классы общества, более слабые в материальном и умственном отно­шении, предоставляя нам самим додумываться до того, чем мы должны быть и что должны делать.

Спешу заметить для тех, кто готов увидеть во мне защит­ника и панегирика крупной поземельной собственности, что, не вдаваясь в оценку преимуществ крупной или мелкой поземельной собственности для экономического положения страны, вполне признавая грустный факт бесполезного су­ществования большинства представителей нашего класса и не предрешая вопрос об его будущности, я рассматриваю крупную поземельную собственность как факт существую­щий, и продолжительность существования которого не мо­жет быть исчислена даже приблизительно, рассматриваю ее как одну из могущественных сил государства, способную, как и всякая сила, быть употребленною с пользою.

Под влиянием разных неблагоприятных условий в тече­ние многих столетий не жил, а прозябал русский народ, кос­нея в ужасающем невежестве с его неразлучными спутника­ми - суеверием и бедностью. Безотрадно положение общества рабов, где каждый утешает себя тем, что и у него есть рабы, на которых он может вымещать всю чашу горя и унижения, испитую им от своего барина, а между тем именно таково бы­ло положение русского человека, когда внизу целой лестни­цы рабов последний холоп был жестоким и бесконтрольным барином для своей жены и детей. Однообразно тянулись дни и годы, прошли столетия, и русский человек так свыкся, сроднился со своим положением, что перестал верить, почти перестал желать перемены к лучшему в своем горемычном существовании. Когда народ доходит до такого положения, когда жизнь всех его членов конструируется так или иначе не в силу более или менее сознательных причин, а вследст­вие переходящей в инстинкт привычки, унаследованной от отцов и дедов, тогда в таком народе нет более людей, а есть только грустные пародии, - по меткому выражению Щедрина, - игрушечного дела людишки.

Ни реформы императора Петра I, ни грамоты и наказы императрицы Екатерины II не проникли в глубь этого рутинного существования, ни на йоту не изменили отноше­ния русских игрушечного дела людишек между собою; но вот 19 февраля 1861 года по слову русского царя одним разрядом рабов стало меньше в России, переменились взаимные отношения, и заколыхалось русское море, и не успокоится оно, пока не выработаются новые отношения взамен прежних, канувших в вечность.

Переменились отношения, но изменились ли мы, рус­ские, пресуществились ли в людей из игрушечного дела людишек?

Крестьяне, получив свободу от помещиков, наделены вместе с тем земельным наделом разного размера, в коли­честве десятин, едва достаточном для прокормления семьи и уплаты многоразличных сборов и оброка. Предположим, что земли у него достаточно и что он может не только связать концы с концами, но и отложить что-нибудь про черный день; все же, чтобы получить возможно больший доход со своего участка, ему необходимы знание, опытность, оборотливость; чтобы сохранить в поте лица собранные крохи, ему надо уметь охранить себя и от деревенского кулака, и от волост­ного писаря; надо, чтобы он не отдавал последние медные гроши знахарке за заговариванье больного ребенка или зачумленной скотины; надо, чтобы баба его отучилась от неряшливости, главной причины хронических пожаров; надо, чтобы он познал хоть какую-нибудь радость в жизни менее разорительную, чем кабак. Для всего этого нужна умственная и нравственная выдержка, каких не может дать школа, а может дать одно воспитание.

Результаты отсутствия всех этих необходимых условий благосостояния поистине ужасающи.

Газеты наполнены известиями о накоплении громадных недоимок на всем пространстве империи; известия о пло­хих урожаях, о том, что у крестьян не достает семян для обсеменения полей, - вещь до того заурядная, что мы начи­наем относиться к ней с возмутительным хладнокровием, упрямо отказываясь приравнивать эти явления к страшно­му понятию о голоде. Не говоря о северных губерниях, где крестьянин давно отвык есть хлеб без примеси древесной коры, даже в богатой Малороссии, у сравнительно достаточ­ных крестьян уже к началу весны не хватает хлеба на прокормление семейства. Ежегодно в течение лета выгорает множество деревень; громадное количество скота уносится эпидемическими болезнями; в целых губерниях дети вы­мирают от дифтерита и других причин, взрослые почти поголовно заражены сифилисом. Один вид несчастных ла­чуг, покосившихся, с лохматыми соломенными крышами, с крошечными оконцами, едва пропускающими тусклый свет через зеленовато-бурые осколки стекла, надрывает душу.

Таково экономическое положение русского крестьянина. Не во гнев будь сказано господам народникам, из которых один в публичной речи, на празднике открытия памятника Пушкину, патетично говорил об идеально чистом и нравст­венном образе простого русского человека, и в нравст­венном и в умственном отношении этот простой русский человек представляет не менее грустное зрелище. Неужели они не понимают, что возгласить в напыщенной речи о том, что русский крестьянин идеально чист и нравстве­нен далеко не достаточно для того, чтобы сделать его та­ковым; или они действительно разделяют его взгляды на вещи и не возвысились до более здравых идеалов, в таком случае им не остается ничего более, как добиваться соответствующих изменений в русском законодательстве, чтобы на законном основании, совместно со своим идеалом чистоты и нравственности, русским крестьянином, сжигать колдунов и колдуний, учить жену и детей по всем правилам «Домостроя», и решать общественные дела при помощи большего или меньшего количества ведер водки.

К счастью, не все так думают, многие ужасаются и грус­тят, видя безотрадное и едва ли не ухудшающееся с каждым годом положение русского мужика; у цивилизованных на­родов гнилого Запада ужасаться и грустить о каком-нибудь зле - значит выискивать меры для борьбы с ним; у нас, исто­рически воспитанных в духе бездеятельности, и скорбь, и ужас имеют более платонический характер. А между тем бывают обстоятельства, при которых бездействие есть пре­ступление, другие - при которых бездействие есть гибель; в таком государстве, где на одного фабричного рабочего приходится 112 земледельцев (скажем для сравнения, что в Англии на 1 фабричного рабочего приходится всего 8 чело­век земледельцев), закрывать глаза и бездействовать ввиду отчаянного положения крестьянина-земледельца - есть пре­ступное и пагубное по своим последствиям безумие.

Неужели опыт истории не научил нас даже тому, что в обществе, начинающем пробуждаться от векового про­зябания к новой, более свободной и интеллигентной жиз­ни, опасность для спокойного и мирного развития всего государства тем большая, чем менее развита масса простого народа; неужели не очевидно, что лучше и безопаснее иметь дело с человеком, действующим сознательно, чем с двуногим, готовым пойти на все за первым встречным, который сумеет затронуть его фанатизм, грубые животные инстинкты или даже просто пообещать ему хлеба.

Если до сих пор агитаторы и не имели успеха, то исключительно благодаря наивному предположению, что достаточно принять непривлекательную внешность и грубый говор мужика, чтобы сделать для него понятными самые недоступные для него рассуждения. И все-таки, ви­дно, не совсем бесплодны их усилия, когда так часто слы­шатся сетования, опасения и требования оградить крестьян от тлетворных учений проходимцев. Эти так называемые проходимцы большею частью принадлежат к нашему ин­теллигентному пролетариату; оградить от них крестьянина действительно нужно; есть между ними и честные люди, которые, поддаваясь вполне понятному в их положении не­терпению, стараются уверить самих себя, что они чародеи, способные моментально превратить вчерашнего холопа в идеал доблестного гражданина по образцам древней Греции и Рима; есть между ними и бесчестные авантюристы, при­крывающие свои мелкие личные интересы высоким знаме­нем гуманности и бескорыстия. Надо оградить крестьянина от тех и других потому, что и те и другие могут только ввести его в беду, ни на йоту не изменив его к лучшему, ни на йоту не улучшив и его положения.

Недостаточно, однако, ограждать крестьян от непрошен­ных благодетелей; чтобы иметь право сказать им, что они действительно непрошенные, надо взять в свои руки то дело, которому одни так неумело, другие так коварно слу­жат, и дело это должны взять на себя именно мы, крупные землевладельцы. Да. именно мы и никто другой должны взять на себя дело улучшения крестьянского быта в экономи­ческом, нравственном и умственном отношении, потому что мы всех более в этом заинтересованы, потому что мы одни имеем право рассчитывать на удачное выполнение этой задачи, которая, следовательно, и есть наше истинное историческое призвание в переживаемое нами время.

Всего более заинтересованы мы в этом деле потому, что всего ближе стоим к мужику, всего чаще сталкиваемся с крестьянином-собственником как соседи, с крестьянином -временно обязанным как полубаре, с крестьянином-работни­ком как сельские хозяева и фабриканты.

Мы одни можем успешно исполнить эту задачу потому, что в нас одних соединяется сила материальная с силою интеллектуальною. Каким бы гением ни обладал пролетарий, как бы высоко образован он ни был, как бы ясно он ни пони­мал действительное положение вещей, все же ему доступна одна только проповедь своих убеждений; обращенная к наро­ду, это может быть только или революционная проповедь мщения и ненависти, или глас вопиющего в пустыне; не имея ни капитала, ни материала, нужного для созидания, они могут только разрушать; если же они настолько честны, что не захотят принять на свою ответственность дела столь же кровавого, сколько и сомнительного по своим результатам, для них является фатальная необходимость обратиться к нам же с проповедью мира и любви.

Призывая всех крупных землевладельцев принять на себя это великое и славное дело, историческое призвание к которому выпадает на их счастливую долю, я разумею не одних нас, частных лиц, но и правительство, насколько оно само является крупным землевладельцем. Как самый богатый и могущественный землевладелец в России, русское правительство, без сомнения, может принести и наибольшую пользу, служа для всех нас примером, делая в огромном размере то, что каждый из нас будет делать в сравнительно малом.

Я надеюсь, что мои старания убедить моих соотечествен­ников в том, что улучшение крестьянского быта в России и есть историческое призвание помещика, не были вполне бес­плодны: у тех, кто со мною не согласен, я попрошу указать на дело, более необходимое для нас самих, более полезное для нашего отечества, более симпатичное.

Как мы видели, мы одни можем, с надеждою на успех, взяться за это дело, стоит только захотеть. Ужели мы не за­хотим?! В таком случае всякому честному человеку оста­нется только отвернуться от нас с сожалением.

Многие из нас, даже и убедившись в том, что действи­тельно надо было бы приняться за это дело, скажут со свойст­венною всему русскому обществу дряблостью и апатией: где уж нам! - хорошо говорить, а что и как сделать и т.д. и т.д., - все в том же тоне возмущающего душу презрения к собственной личности. А сделали ли мы хоть что-нибудь в этом направлении, чтобы иметь право рисоваться в позах изнеможения и утешать себя сознанием своего бессилия, если только это сознание может служить утешением, а не поводом к самому мрачному отчаянию.

Посмотрим, каковы мы, как мы живем и как бы устрои­лась наша жизнь, если бы, стряхнув с себя ветхого человека, одушевленные столь же полезною для нас, сколько и высоко симпатичною идеею, мы приступили бы к выполнению нашего дивного исторического призвания.

Каковы мы?

Не стану описывать, как класс дореформенных поме­щиков преобразился в пеструю амальгаму, какую мы теперь из себя представляем; картина этого превращения очерчена яркими красками автором «Оскудения». Возьму класс поме­щиков таким, каким он есть в данную минуту. Состоит он из представителей родовитого дворянства, уцелевших в эпоху оскудения и полного исчезновения из рядов помещиков бо­лее несчастных или более сумасбродных соседей, и из самых разнообразных типов Подугольниковых и Сладкопевцевых, этих бывших подрядчиков и приказных, милостью капита­ла ставших нашим братом-помещиком.

Между всеми ими есть люди слишком заскорузлые или слишком бедно одаренные природою, чтобы примириться с новым порядком вещей, понять новые идеалы, восходящие на горизонте человеческой мысли, сознать свое новое поло­жение, приступить к изучению новой роли: одни остаются старым дореформенным барином, всем недовольным, ску­чающим в своей брюзгливой бездеятельности или раздра­женным самодуром, у которого Бог рога отнял; другие - все теми же плутами-подрядчиками, жестокими кулаками, невы­носимо педантичными, узкими буквоедами-приказными -одним словом, теми же игрушечного дела людишками, каки­ми сделала их жизнь, какими они и умрут в минуту, когда прекратится их жалкое, призрачное существование.

Не для них пишу я эти строки; я знаю и сердца, и умы их застыли в каменную массу; не изменить их воззрений лучам ослепительной правды, не смягчить их сердца ни раздирающему воплю человеческих страданий, ни райскому гимну надежды и любви.

С радостью и полным убеждением я говорю, что таких людей незначительное меньшинство; большинство не уст­раивает своей жизни более рационально только в силу инер­ции, рутины, неразвитости, невозможности сосредоточи­ться в круговороте светской жизни.

Особенно к вам обращаюсь я, молодые, честные силы, заглушаемые вихрем светских удовольствий, к вам, чей ум иногда тоскует, чье сердце иногда щемит непонятными болью и тоскою; ум ваш жаждет знания, сердце - светлой деятельности; упоение блеском и весельем, поверьте, толь­ко временный паллиатив; благодаря им вы можете забыться, но не в них вы найдете удовлетворение. Блеск сделается мишурою, веселие тяжелою маскою; счастие ваше, если под старость, в конце бессодержательной, пошлой жизни и ум и сердце ваши успеют окаменеть настолько, чтобы водворилось в них безмолвие могилы.

Безразлично, дети бывших бар, откупщиков, кулаков или подьячих, многие из нас получили университетское образование, многие бывали за границей, многие гордятся мировоззрением, основанным на последних данных естест­вознания и философии; неужели же они остановятся на полпути, неужели примирятся с фальшью жизни, не только не сообразующеюся с этим мировоззрением, но даже прямо противоположной ему?

А как мы живем?

Как живем!

Прежде всего, для будущего помещика не считается нужным получить образование, соответствующее его об­щественному положению, и потому образование мы полу­чаем самое разнообразное - от светски домашнего до университетского, преимущественно по юридическому фа­культету; воспитываемся и в лицее, и в школе правоведения, и в пажеском корпусе, и в юнкерской школе; только один есть разряд заведений, в который мы никогда не загляды­ваем. - агрономические школы и академии отечественные и иностранные.

Если мы и приготовляемся к жизни самыми разнообраз­ными способами, то живем, напротив, все по одному шаб­лону. Исходя, вероятно, из положения, что жизнь сама для себя служит целью, мы едим, пьем и спим для того, чтобы жить, и живем, чтобы пить, есть и спать; в промежутки между этим единственным делом нашей жизни мы убиваем время, каждый сообразно со своими вкусами и способностями, дру­гими словами, занимаемся разнообразным спортом.

Поступаем ли на государственную службу, гражданскую или военную, служим ли по выборам, занимаемся ли хозяй­ством или просто жуируем г все это, и служба, и всякие занятия, и даже прожигание жизни является у нас каким-то скучным спортом, однообразным убиванием времени по всем правилам светского этикета.

Так как и служба для нас спорт, то мы редко делаемся порядочными администраторами или выборными деятелями даже и в самом скромном значении слова порядочный. За исключением сравнительно малого числа людей, случай­но или по протекции делающих блестящую карьеру, боль­шинство из нас, поиграв в службу, обыкновенно очень скоро выходит в отставку и по большей части предается прожиганию жизни, этому самому излюбленному способу убивания времени.

Не имея решительно никакого понятия об естественных науках и нахватавшись кой-каких поверхностных сведений из двух-трех книг по специальным вопросам, те немногие из нас, которые пробуют заняться хозяйством, могут только вести его или рутинно, или по вдохновению; первое скучно, второе разорительно; в обоих случаях рано или поздно дела сдаются на руки управляющим, что точно также случается неизбежно и при обращении помещика в бюрократа и при обречении им себя на жуирство.

Нужно ли пояснять, что значит - прожигать жизнь, жуировать: вино, карты, продажные женщины - все это в громадном излишестве, до пресыщения; в форме более изящной в столице, более грубой в провинции.

Наконец, самые безобидные из нас ограничиваются сущ­ностью того, что мы привыкли называть светскою жизнью, то есть умеренно едят, пьют и спят и неумеренно предаются невинным светским удовольствиям, каковы визиты, театры, концерты и балы на пикантном соусе сплетен и любовных интриг. Достигнув известного возраста, они женятся, потому что так принято, часто для поправления расстроенных обстоятельств, почти никогда по страстному влечению. Женившись, продолжают прежнюю светскую жизнь, иног­да, для разнообразия, перекочевывая за границу, где опять едят. пьют, спят, посещают театры и т.д. до бесконечности, обращаясь иногда на старости лет в жуиров.

Без сомнения, много честных, хороших натур нарождает­ся между нами; только почва под ногами уже очень не способствует их самобытному развитию. Именно к тому, что в них есть честного и хорошего, они не найдут сочувствия в окружающих; напротив, все соединится для того, чтобы лишить их малейших следов оригинальности. Рано или поз­дно они вернутся к шаблонному существованию всех, или добровольно в то время, когда еще бороться рано, а поддерж­ка необходима, или поневоле, разбитые непосильною борь­бою одного против целого общества.

Общее у всех нас - это полное отсутствие идеалов, ру­тинное убивание времени в лучшую пору жизни, недовольст­во собою или давящая скука в старости - последствия на ме­лочи растраченной силы, даром потраченной жизни.

Пора нам стряхнуть с себя сковывающую нас апатию, проникнуться сознанием великого исторического призва­ния, выпадающего нам на долю, устроить нашу жизнь сооб­разно с нашим новым взглядом на вещи и приготовить из детей наших честных и более нас искусных деятелей.

Для успеха нам  необходимы силы физические,  материальные, умственные и нравственные.

В физических силах - здоровье - мало кто из нас чувст­вует недостаток: есть, пить, спать и заниматься спортом - че­му другому, а здоровью вредить не может; те же, чье здоровье пострадало от чрезмерного прожигания жизни, почувствуют перемену к лучшему от новой, более регулярной жизни на чистом деревенском воздухе.

Нравственною силою нашею будет любовь к делу, со­знание положительной пользы, ежеминутно нами приноси­мой и возвышающее душу уважение к себе, как поборнику святого дела выполнения своего исторического призвания.

Так как я говорю исключительно о крупных землевла­дельцах, то, казалось бы, у них, как людей богатых, в материальных средствах недостатка быть не может; всякий из нас хорошо знает, как это предположение ошибочно. Владея громадным количеством десятин земли, можно получать с них очень мало дохода. Неумение хозяйничать, нерасчетливое расходование и того, что мы получаем с наших неустроенных имений, жизнь не по средствам как следствие нашего соперничества с финансовою аристократией в пуска­нии пыли в глаза - все это обусловливает существование у нас такой аномалии, как нуждающиеся крупные землевла­дельцы, находящие единственный исход из своего затрудни­тельного положения в продаже за бесценок своих громадных имений. До сих пор это явление могло быть даже выгодно для нашего отечества, переводя земли в более деятельные руки, раздробляя ее на меньшие участки; что, впрочем, со­мнительно, так как и мелкие собственники ведут у нас по большой части не более интенсивное хозяйство, а новые крупные помещики являются зауряд просто хищниками-аферистами. Для нашего дела это во всяком случае будет служить громадным тормозом, так как очень редко новый приобретатель будет настолько развит и честен, чтобы понять и немедленно приступить к выполнению истори­ческого призвания, неразрывно соединенного с его новым положением.

Поправить свои материальные средства мы можем или более расчетливою и благоразумною жизнью, или увели­чивая запас наших умственных сил, приобретая знание, которое даст нам возможность извлекать из наших имений в десять раз больший доход. Во всяком случае, мы можем, устроившись в деревне со всем комфортом, какой только желаем, принести громадную пользу, тратя в то же время на дело десятую часть тех сумм, которые мы тратили на безделье нашей бесцельной, quasi-веселой жизни в столице.

Наконец, запас наших умственных сил, знания являют­ся нашим самым больным местом. Для улучшения быта крестьянина, для соответствующего воспитания нарождаю­щихся поколений нам необходимо близкое знакомство с ус­ловиями той местности, где нам придется жить и действо­вать; необходимо близкое знакомство с окружающею нас природою, силами которой мы хотим научить крестьянина пользоваться. А между тем мы только понаслышке знакомы с мужиком и совсем не знакомы с естественными науками, этой азбукой тех специальных знаний, которые могут быть для нас и для народа наиболее полезными.

Мы видели, что быт крестьянина необходимо улучшить и в нравственном, и в умственном, и в экономическом отноше­нии. Само собою, даже и одностороннее улучшение его бы­та исключительно в одном из трех названных отношений благоприятно повлияет на все его существование. Улучшая исключительно экономическое положение крестьянина, мы всего менее имеем право рассчитывать на соответствующее улучшение его положения и в нравственном, и в умственном отношении. Напротив, улучшение его положения в этих двух последних отношениях непременно приведет и к поднятию его хозяйства, притом гораздо более прочному, чем в первом случае.

Начнем с малого. В каждой деревне есть несколько се­мейств, изнемогающих под бременем нужды; вдовы, не держащие земельного надела, обремененные 5-6 детьми в малом возрасте; для начала возьмем хоть по одному ребенку из подобных семейств каждой деревни на воспитание. Поместим их не в хоромах наших, а в простой избе, только опрятной, светлой и теплой; приставим к ним доброго старого дядьку, который бы ходил за ними под зорким на­шим наблюдением. Ласковое, справедливое обхождение, отсутствие дурных примеров смягчит их нравы, даст им понятие о честности. Уделим им от 2 до 8 часов в день, во время которых, разговаривая, исподволь будем пробуждать сознание в их детских головках, любопытство к окружаю­щей их природе и таким образом мало помалу ознакомим их с элементарными сведениями относительно почвы, ко­торую ему придется пахать, жизни растения, которое он будет выращивать на этой почве, прав и обязанностей его по русскому законодательству. Если нам самим не достанет времени, охоты или умения на это, наймем учителя или учительницу, не забывая, что при выборе этом необходима величайшая осмотрительность: формализм, педантичное от­ношение к делу все погубило бы, не только не способствуя развитию ребенка, а, напротив, вселяя в него отвращение и к учителю, и к тому, что он говорит.

Когда дети достигнут надлежащего возраста, приучим их к труду сознательному, и дело они полюбят и аккуратно его исполнят. Небольшая ферма с полем, огородом, молочным хозяйством и садиком была бы очень пригодна для этого; пусть наши воспитанники сами исполняют все работы на этой ферме, причем выручка может быть выдаваема или на руки воспитанникам в виде поощрения, или, еще лучше, капитализироваться с целью выдать каждому небольшую сумму при выходе.

К этому времени мы успеем приобрести нужные знания для решения вопроса о том, какими мерами можно поднять крестьянское хозяйство в данной местности.

Общего рецепта для улучшения экономического поло­жения русского крестьянина, конечно, нет и быть не может; меры, долженствующие привести к желаемой цели, также разнообразны, как разнообразны экономические условия различных местностей нашего обширного отечества. Мне кажется, что различные промышленные ассоциации, земле­дельческие артели, отдача крупными землевладельцами участков земли в арендное пользование крестьянам, уст­ройство эмеритальных касс, более рациональная поста­новка краткосрочного кредита - все это, без сомнения, принесет громадную пользу при непременном условии пре­дварительного повышения умственного и нравственного уровня крестьян.

Правительство, конечно, не откажется помочь нам в столь благом деле.

Наши воспитанники, если только мы сумеем сделать из них людей, значительно опередивших остальных кре­стьян и в нравственном, и в умственном отношении, а с тем вместе имеющих и более шансов достигнуть лучшего экономического положения, станут служить красноречи­вым примером для своих односельчан, которые после этого сами будут добиваться такой же участи и для своих детей.

Одновременно с этим мы можем значительно поднять местную школу, если таковая существует; предоставив у се­бя даровой стол и помещение учителю или учительнице, мы дадим возможность принять на себя эту обязанность людям более образованным; заведя библиотеку или и того лучше -читальню, мы сразу неизмеримо повысим полезность шко­лы, дав крестьянам возможность оставаться грамотными на всю жизнь, а не делаться безграмотными лет через де­сять по выходе из школы, благодаря неимению книг для чтения. К тому же грамотность сама по себе не может быть целью, доставляя непосредственно некоторые практические удобства в жизни, она есть главным образом средство для дальнейшего самоусовершенствования с помощью чтения дельных книг.

Народные читальни с приманкою туманных картин; незатейливые вокальные концерты с живыми картинами в исполнении наших воспитанников и с полным доступом для всех; чайное заведение со скромным органчиком - все это, смотря по тому, насколько умело мы поведем дело, может послужить средствами отвлечения крестьян от кабака.

Принимая такое живое участие в жизни народа, нам са­мо собою невозможно будет оставаться безучастными зри­телями общественных неустройств губернских и уездных, что выработает из нас более энергичных гласных.

Заметим, что дело это не требует от нас ни малейшей жертвы, потому что странно было бы назвать таковою пере­мену пошлой и бессодержательной жизни светского жуира или спортсмена-чиновника на полную живого интереса и утешительную по своим результатам деятельность помещи­ка и воспитателя, создающего будущее благоденствие свое­го народа. Нам надо только вдуматься в свое положение, убедиться в том, что действительно воспитание народа есть наше историческое призвание, и иметь честность, раз усвоив себе это убеждение, сообразовать с ним нашу жизнь.

Если бы мой слабый голос мог действительно убедить людей моего класса в необходимости взять это дело в свои руки; если бы, одновременно, на всем пространстве Российской империи крупные землевладельцы и во главе их правительство взялись за дело народного воспитания с любовью и энергией, Россия сделалась бы неузнаваемою в сравнительно короткий промежуток времени. Не останавли­ваясь на этой несбыточной мечте, я хочу верить, что в массе наших помещиков найдутся люди, которые примут на себя инициативу этого движения. Как и всякий инициатор, эти личности будут, конечно, обладать необходимыми энергией и настойчивостью: они положат все силы своего ума и своего сердца на выполнение своей задачи, и, может быть, рано или поздно своим примером и особенно достигнутыми результатами они заставят общественное мнение перейти на свою сторону, а с тем увлекут за собою и тех, для кого общественное мнение заменяет и ум, и сердце, и совесть.

Закончу обращением за содействием к нашим матерям, женам и сестрам. Обращаюсь к ним как к гражданкам, хрис­тианкам и женщинам. Гражданкам я могу только повторить все то, что говорил их отцам, мужьям и братьям, историческое призвание которых они всецело разделяют; и они могут быть не менее полезны, приготовляя жен и разумных помощниц для наших воспитанников. Христианкам предстоит святое апостольское дело проповеди любви к ближнему, любви к Богу, добра и правды среди людей, которых жизнь отучила от любви, которые в Боге видят только грозного судью, обрекающего за всякий проступок на вечные мучения ада. Наконец, в особенности обращаюсь к ним, как к женщинам, чье сердце умеет любить и сочувствовать страданиям ближ­него; сердце подскажет им, что я говорю правду; сердце подвигнет их на дело добра и справедливости, сердце и вознаградит тех из них, кто променяет холодные столичные пиры на сердечное доброе дело в деревне.

 

1880 г.