Николай Сомин
Многие православные с большим предубеждением относятся к нашему замечательному христианскому философу Владимиру Сергеевичу Соловьеву. «Еретик», «папист», «хулитель Церкви» – то и дело приходится слышать из уст не только мирян, но также священства и монашествующих. Правда ныне обличительный пафос поостыл, поскольку многие положения его философии неявно попали в социальную концепцию нашей Церкви, да и сам Святейший Патриарх Кирилл недавно назвал его великим философом /7/. Действительно, Соловьев непохож на елейных старцев и бородатых мирян, постоянно подходящих под благословение со словами «простите, благословите». Это человек независимый, смелый на слово публицист, глубочайший мыслитель, и в то же время пламенный христианин, обладатель поразительных и редких христианских добродетелей.
И в то же время ряд вопросов православной догматики он трактует весьма вольно, его софианская мистика сомнительного качества, а уж теория «вселенской теократии», которую Соловьев долгое время развивал, буде реализованной, была бы просто губительной и для Церкви и для России. Так что же? Может быть, и в самом деле «бунтовщик хуже Пугачева», только в религиозной области? Не будем ставить клейма и приклеивать ярлыки. Каждый человек сотворен Богом по определенному замыслу и предназначен для исполнения здесь на земле определенной цели. Но понять и исполнить свое предназначение ох как непросто. Во всяком случае, его судьба требует осмысления.
За три года до смерти Соловьев пишет статью «Судьба Пушкина» /12/, получившую широкую известность. В ней он задается целью исследовать провидение Божие в жизни Пушкина, и особенно – в истории с его роковой дуэлью. Соловьев утверждает, что, несмотря на плененность великого поэта страстями гнева и мщения, промысел Божий все же удивительным образом привел его к прощению врагов и христианской кончине. Иначе говоря, – к спасению души. Критика, шокированная дерзостью автора понять промысел Божий, эту статью ругала. Но, думается, ругала напрасно, поскольку Бог вовсе не запрещает вникать в замыслы Божии. А скорее наоборот – желает, чтобы люди понимали всеблагие действия Творца и научались из этого Божией премудрости.
Однако «какой мерою мерите, такою же отмерится и вам» (Лк.6,38). И раз Соловьев имел дерзновение понять Провидение относительно другого человека, то значит он допускает это и относительно себя. Вот мы и поставим задачей понять (разумеется, предположительно) промысел Божий в судьбе нашего великого философа. Тогда и неортодоксальное христианство Соловьева сможет быть адекватно оценено в этом общем контексте соловьевской судьбы.
Чтобы
составить себе объективное представление о земном пути Соловьева, мы попытаемся
проследить эволюцию его взглядов в поздний период – начиная с 1889 года до кончины
философа, последовавшей летом 1900 года. Может быть, ранний Соловьев куда более
блистателен, свеж, симпатичен для публики, всегда жаждущей сотворить себе
кумиров. И в самом деле, отблеск феноменальной талантливости, прямо-таки
гениальности витал над молодым Соловьевым. Сразу после защиты магистерской
диссертации «Кризис западной философии (против позитивистов)» (в
Пока же, в первой части нашего повествования, возьмем три года его жизни (1889-1891) где-то в середине его творческого пути. Три года по утверждению биографов «переходные», ничем не примечательные, разве только тем, что он подвергался от современников особенно яростной критике. Но чтобы без предубеждений понять жизнь Соловьева, желательно не только рассказать, но и показать деятельность философа, продемонстрировать, так сказать, его «проекты», «выходки», которые многим казались чересчур экстравагантными. Это мы и постараемся сделать, причем не пытаясь сказать что-то принципиально новое, используя хорошо известные источники, изученные соловьеведами до дыр.
В
начале
Но
Соловьев с середины 80-х годов был одержим им. Он замысливает громадный труд
«История и будущность теократии», пишет первый том работы (1885-1887 гг.). Но в
России цензура его запрещает, и Соловьев издает его в Загребе в
И
вот вдруг охлаждение. В июле
Идея реализации «теократии» прямо-таки рушилась на глазах, и Соловьев, в котором всегда оставалось христианское смирение перед обстоятельствами, ее постепенно оставляет. К сожалению, этого нельзя сказать обо всем «католическом искушении». К нему мы еще вернемся.
Но вообще-то не в правилах Соловьева было унывать и опускать руки. «Так как я не склонен к унынию…» писал он кн. Цертелеву (1886). И, по-видимому, Соловьев с ситуацией неудачи своего «проекта» примирился. Но – раз штурм крепости с ходу не удался, то надо приступать к правильной осаде. И Соловьев, уже не предпринимая столь грандиозных и столь же одиозных предприятий, ставит теперь целью защитить правоту своего мнения в теоретическом плане.
Конечно, Соловьев – это прежде всего его работы, мастерски написанные, блещущие умом и богатством мыслей. Кстати, о феноменальной силе его ума А.В. Амфитеатров оставил нам такое свидетельство:
«Удивил нас Соловьев, - говорил мне один московский литератор. - Разговорился вчера. Ума - палата. Блеск невероятный. Сам - апостол апостолом. Лицо вдохновенное, глаза сияют. Очаровал нас всех... Но... доказывал он, положим, что дважды два - четыре. Доказал. Поверили в него, как в Бога. И вдруг - словно что-то его защелкнуло. Стал угрюмый, насмешливый, глаза унылые, злые. "А знаете ли, - говорит, - ведь дважды-то два не четыре, а пять?" - "Бог с вами, Владимир Сергеевич! да вы же сами нам сейчас доказали..." - "Мало ли что "доказал". Вы послушайте-ка..." И опять пошел говорить. Режет contra, как только что резал pro, - пожалуй, еще талантливее. Чувствуем, что это шутка, а жутко как-то. Логика острая, резкая, неумолимая, сарказмы страшные... Умолк, - мы только руками развели: видим действительно дважды два - не четыре, а пять. А он - то смеется, то словно его сейчас живым в гроб класть станут» /9:221/.
Однако для понимания его христианства одних его работ мало; необходимо еще знакомство с семейно-личностной стороной его жизни. По приезде в Россию Соловьев проживает в основном в «доме Лихутина» на Пречистенке, где жили его мать и сестры. Но его неспокойная душа требует перемены мест – то в Петербург, то в Киев, то в Краков, и даже в Москве он переселялся в «Славянский базар». В.В.Розанов писал: «Для его «крыльев» жить на квартире слишком грузное состояние. «Не такова птичка». Он вечно жил по номерам или в гостях. Раз жил в пустой квартире Страхова, откуда писал ему письма. Вообще оседлая жизнь, постоянная жизнь и Соловьев – вещи несоизмеримые» /5:64-65/. И каждый переезд – с собой лишь небольшая стопка книг. Его память была феноменальна.
Знаменательно, что дед Соловьева по отцовской линии
был священником, и в алтаре благословил 9-летнего Володю на служение Церкви. Кстати,
во время учебы и преподавания Соловьева
в Московском университете, ректором был его отец, знаменитый русский историк
С.М. Соловьев. И интересно, что Сергей Михайлович всячески избегал участия в
университетской карьере сына – воздерживался при голосованиях, уклонялся от
подписей, и даже настоял, чтобы сын защищал диссертацию в Петербурге. Вот это –
порядочность! Сейчас бы так.
Впрочем, Владимир Соловьев был настолько без меры
одарен, что в протекции абсолютно не нуждался. Наоборот, понимая свою
талантливость, он всячески смирял себя постоянной саморонией, разного рода автошутками,
сатирическими стишками и, сейчас бы сказали, стебом над самим собой. Примеры
такого самосмирения мы будем постоянно встречать по ходу повествования.
Шутки и ирония помогали Соловьеву, к тому же, в
преодолении многих неудач. По поводу неприятия идей Соловьева католиками, он
иронизирует: «Книгу мою французскую не одобряют с двух сторон: либералы за
клерикализм, а клерикалы за либерализм» (письмо канонику Рачкому, 1899 /14-1:179/).
Соловьевские шутки в письмах – особая тема. Они, мягкие, остроумные и добрые,
присутствуют почти в каждом письме, и
большинство из них – о своих болезнях и незавидных обстоятельствах. Вот
некоторые:
«Все
мы под цензурой ходим!» (Страхову
«становлюсь
чем-то вроде литературного поденщика» (Марье Петровне Фет (
«я
мало-помалу превращаюсь в машину Ремингтона» (Стасюлевичу
Писательское творчество Соловьева – это непрерывный подвиг интеллектуального труда, большей частью ночью, в условиях житейской неустроенности. Отсюда и болезни, которые тоже вышучиваются:
«Я неизменно страдаю невралгиями, бессонницею
и безденежьем» (кн. Д. Цертелеву,
«…я так ужасно простудился, что представляю в
одном лице и Осипа и Архипа» (Страхову
«О
себе скажу только, что нахожусь в весьма выгодном положении, а именно теперь
мне во всех отношениях так скверно, что хуже быть не может. Следовательно,
будет лучше» (кн. Д. Цертелеву,
«…нахожусь
в крайне жалком положении, изнемогая от обилия истекающей крови и скудости
притекающих денег» (Страхову.
«…истекал
кровью так сильно, что напугал доктора, который и прописал мне множество лекарств;
но так как я купил их только из вежливости, а от пользования ими воздержался,
то и выздоровел своевременно» (Л. Толстому,
«К
невропатологу еще не обращался, но, вероятно, обращусь. А может быть, я просто
начинаю переходить из твердого состояния в жидкое, чтобы потом перейти в
газообразное» (Н.Я. Гроту
«…одержим я инфлуэнцей» (Лукьянову, 1899 /14-1:150/).
«…нахожусь
в гриппе и трудах» (Мартыновой,
Итак, Соловьев, уподобившись «машине Ремингтона», разворачивает активную деятельность, включаясь в современную ему русскую жизнь.
Полемика со славянофилами: Данилевский,
Страхов, Астафьев. В
А
надо сказать, что полемистом Соловьев был выдающимся. Блестящая логика,
великолепный язык, тонкий юмор – все это в руках Соловьева с его
глубокомысленными и высокими идеями было страшным оружием. И вот весь свой
арсенал Соловьев направляет против теории Данилевского. В
Не станем подробно углубляться в перипетии спора, ибо основные аргументы Соловьева хорошо известны:
«позлучесть» (т.е. обращенность в прошлое) теории Данилевского;
шаткость списка исторических типов;
заимствование идеи у немецкого историка Рюккерта;
несообразность простирать свою солидарность только до границ исторического типа, не дотягивая до всего человечества.
Обратим внимание лишь на основную мысль Соловьева: национализм – это не христианская идея – «Во Христе нет ни эллина, ни иудея». И потому, если Россия считает себя христианской и мечтает воплотить в себе подлинное христианство, она должна отказаться от своего национализма, пожертвовать своими национальными интересами ради объединения всего человечества.
«Об
упадке средневекового миросозерцания». Осенью
«…мирское царство оставалось мирским, а Царство Божие, будучи не от мира сего, оставалось бы и вне мира, без всякого жизненного влияния на него»./9:349/
«С тех пор как истинно-христианское общество первых веков растворилось в языческой среде и приняло ее характер, самая идея общественности исчезла из ума даже лучших христиан. Всю публичную жизнь они предоставили властям церковным и мирским, а своею задачею поставили только индивидуальное спасение. За единственным исключением св. Иоанна Златоуста, проповедь восточных аскетов не имела в виду никаких христианских преобразований общественного строя. Во всей византийской истории нельзя указать ни одного определенного требования в этом смысле" /9:352/.
«Ограничивая дело спасения одною личною жизнью, псевдохристианский индивидуализм должен был отречься не только от мира в тесном смысле - от общества, публичной жизни, - но и от мира в широком смысле, от всей материальной природы. В этом своем одностороннем спиритуализме средневековое миросозерцание вступило в прямое противоречие с самою основою христианства». /9:353/.
И раньше, в работах «Великий спор и христианская политика» /3/ (1882-1883) и «Россия и Вселенская Церковь» /1/ (1889) Соловьев писал о «непримиримом раздвоении» между истиной Христовой, которую заключает в себе Христианская Церковь и «полуязыческим» обществом. И раньше философ видел в этом разрыве причины гибели Византии. Но в этом докладе формулировки достигли особой четкости. Соловьев ясно обозначает основной грех византийцев, которые «своею задачею поставили только индивидуальное спасение» в ущерб социальному преображению. Перед докладом была опубликована статья Соловьева «Из истории философии», где он утверждает:
«…мы знаем, какую цену могут иметь ходячие ныне заявления, что будто христианство имеет своею единственною практическою задачею нравственное совершенствование отдельного лица и что оно вполне равнодушно к общественному прогрессу. Личное совершенствование может быть отделено от общественного прогресса только на словах, а не на деле, а потому все подобные заявления суть лишь бездельные речи» /10:327-328/.
Но «Об упадке средневекового миросозерцания» этим не ограничивается. Доклад заканчивается уже совсем шокирующим заявлением: из-за указанной двойственности нынешние христиане отреклись от Духа Христова, а вот неверующие, борясь за социальный прогресс, оказываются истинными орудиями Божьими.
Реакция общественности на доклад была ничуть не менее резкой, чем в случае его «теократии». Возмущенный Леонтьев в письме обозвал Соловьева «негодяем» – ведь тот посягнул на «византизм», самое дорогое для мыслителя, только что ставшего монахом. С Соловьевым мало спорили – гораздо больше просто возмущались и травили. После этого доклада ему официально было запрещено читать публичные лекции.
В то же время мало кто сумел понять правоту Соловьева. В докладе он всячески подчеркивает верность догматики Православной Византийской Церкви, и критикует лишь характер социальной жизни Империи. И тут с ним трудно спорить: несмотря на «симфонию» Церкви и государства, социальный строй Византии фактически был языческим. И, главное, ни власть, ни церковь и не хотели что-либо серьезно менять. Возвращаясь же к российской действительности, Соловьев ясно дает понять, что ситуация аналогична. Увы, нет пророка в своем отечестве!
Еврейский вопрос. Чуть раньше, в
В.Г.Короленко, к которому попала на подпись «декларация Соловьева», позднее отмечал:
«Соловьев очень горячо, даже страстно относился к этому литературному предприятию, стараясь соединить под заявлением видные имена литературы и науки независимо от некоторых различий во взглядах по другим вопросам…. В своем христианстве он не шел на компромиссы. Для него христианство было источником абсолютной морали. Из этого источника он извлек и формулу по еврейскому вопросу, отличавшуюся необыкновенной легкостью и простотой. Он говорил: "Если евреи -- наши враги, поступайте с ними по заповеди: любите врагов ваших. Если же они не враги (а он именно думал, что не враги), тогда незачем их преследовать"» /15/.
«Многие догматические взгляды Соловьева окутаны густыми, иной раз почти непроницаемыми метафизическими туманами. Но когда он спускался с этих туманных высот, чтобы прилагать те или другие основные формулы христианства к текущей жизни, он был иной раз великолепен по отчетливой ясности мысли и по умению найти для нее простую и сжатую формулу» /15/.
Надо сказать, что из этого письма ничего не получилось – опубликовать его не разрешила цензура. К.П. Победоносцев в письме Александру III за эту акцию назвал Соловьева «безумным», а сам Александр III на полях письма заметил: «чистейший психопат». Однако Соловьев еврейской темы оставлять не собирался. Он имел еврейских друзей, брал уроки иврита, изучал талмуд, написал несколько статей по еврейскому вопросу. В одной из них – «Еврейство и христианский вопрос» (1886) – он высказывает тезис:
«Иудеи всегда и везде смотрели на христианство и поступали относительно его согласно предписаниям своей религии, по своей вере и по своему закону. Иудеи всегда относились к нам по-иудейски; мы же, христиане, напротив, доселе не научились относиться к иудейству по-христиански» /13:206/.
Любопытна также такая соловьевская сентенция:
«Дело в том, что евреи привязаны к деньгам вовсе не ради одной их материальной пользы, а потому, что находят в них ныне главное орудие для торжества и славы Израиля, т. е, по их воззрению, для торжества дела Божия на земле... Между тем, просвещенная Европа возлюбила деньги не как средство для какой-нибудь общей высокой цели, а единственно ради тех материальных благ, которые доставляются деньгами каждому их обладателю в отдельности»/13:208/.
Стало быть, Соловьев прекрасно понимал, что деньги дают власть. Но только почему-то считал, что евреи используют эту власть во благо человечеству.
В целом же надо отметить, что ни один из «проектов» лавров Соловьеву не стяжал. Наоборот, он заработал только шишки.
«Проекты» не удавались, но Соловьев упорствует. Силы ему придает уверенность в своей правоте. И во всех эпизодах мы видим одну и ту же идею. Соловьев верит в победу добра. Он следует своей схеме всеединства: Бог, абсолютное Добро – в центре мироздания. А все тварные души, естественно (после победы Спасителя над смертью и силами ада), выбирая добро, тянутся к Богу, выстраивая тем самым гармоничное целое, соединяя всех в сотрудничестве и взаимной любви. Поэтому для Соловьева христианский прогресс, хотя и не устанавливался сам собой, «могучим ураганом», но был посилен человечеству. Соловьев он считает, что после прихода Спасителя человечество может и должен не только лично самосовершенствоваться, но и строить христианское общество. И он призывал это человечество совершить то, что, по его мнению, просто обязан делать каждый христианин.
И он не ограничивается общими словами, а предлагает несколько вполне конкретных проектов общественно-религиозного совершенствования. Ярчайший из них – «теократия», посредством которой философ хотел решить сразу все задачи. Этот проект одновременно и религиозный, и государственный, и национальный. Цель благая – единство Церкви перед лицом концентрирующегося зла. Его борьба против теории культурно-исторических типов направлена на достижение единства всего человечества, разделяемого национальными перегородками. Его критика византийских общественных порядков призывает нас, христиан, воплотить новое, по-настоящему христианское общество. Наконец, его мысли по поводу «еврейского вопроса» направлены опять-таки на преодоление розни, на изживание национализма, мешающего по-христиански отнестись к другим нациям. Иначе говоря, везде Соловьев призывает Россию сделать шаг по направлению к христианскому обществу.
И везде это встречало резкий отпор оппонентов. Они, не будучи философами, интуитивно чувствовали тонкую ложь соловьевской позиции, хотя корректно выразить ее на философском языке не могли (а только такое объяснение убедило бы Соловьева).
И все же оппоненты более правы, чем Соловьев. Ибо соловьевские предложения объективно нехороши.
И в самом деле, симпатии Соловьева к католичеству совершенно необоснованны именно в цивилизационном ракурсе. Но как раз этого ракурса Соловьев не признавал вовсе. Тут теория всеединства сыграла с ним плохую шутку. Всеединство, т.е. объединение всего под Божественным омофором, есть правильный, но абстрактный принцип. Так должно быть, но этого нет в действительности. И католичество вместо подлинного всеединства на самом деле стремится к господству, подчинению себе всех ветвей христианства. Такое «всеединство» для православия недопустимо, и в этом смысле разделение Церквей – мера вынужденная, но необходимая. Католицизм остается религией Запада, Православие – религией русской цивилизации, и подчинение Православия католичеству приведет к полному разрушению Русского Мира.
И в вопросе национальном, абстрактно верная позиция оказывается в условиях падшего мира совершенно неприемлемой. Да, христианство преодолевает национализм. Но – только подлинное христианство. Если же в мире только имитация христианства, а на самом деле царит жестокая борьба за выживание, то жертва может обернуться сдачей на милость победителя, который милости-то как раз и не проявит. Жертвовать собой – пожалуйста, сколько угодно. Но жертвовать другими вы уже не можете: Христос никого из апостолов не вовлек в Свою Крестную жертву – все они тогда даже не были взяты под стражу. Вот и Россию отдавать на съедение западному постхристианскому тигру мы не имеем права.
Обвиняя Византию в бессилии создать христианский социум, Соловьев должен был бы указать на те цивилизации, которые это исполнили. Но тут молчание, и даже признание, что и Запад этого не сумел сделать. Так что его упрек в асоциальности византийского общества хотя и совершенно точен, но не является грехом только Византии.
Наконец, что бы сказал Соловьев, доживи он до 1918 года, до зверств ЧК в Киеве, Харькове и в Крыму, где командовали евреи? Неужели он стал бы все это объяснять чертой оседлости, и снова требовать равноправия?
И все же, чем в принципе неудовлетворительны соловьевская позиция? Разве предложения Соловьева были вне христианства? Вот тут и выявляется то, что наиболее полно характеризует его христианство. Дело в том, что Соловьев призывает жить по заповедям. Причем заповеди он рассматривал как некие универсальные константы христианства – вне исполнения новозаветных заповедей христианства нет. «Если любите меня, заповеди Мои соблюдите» (Ин.). И он считал необходимым соблюдение заповедей не только в личных, но и в общественных отношениях; они должны исполняться коллективно, обществом как целое – если, конечно, общество считает себя христианским.
Однако его оппоненты думали иначе. Они считали, что заповедь «любите врагов ваших» (Мф.5,44) распространима только на личные отношения, но вне их допустима позиция нелюбви, неприязни и отчуждения. Они цитировали знаменитое изречение св. митрополита Московского Филарета «Люби врагов своих, гнушайся врагами Божиими, поражай врагов отечества», и утверждали, что это – самое настоящее, выверенное христианство. Позднее, как мы увидим, после тяжелого духовного пути Соловьев оставит свою веру в светлое будущее человечества, в осуществимость христианского социума. Но не потому, что его понятия о подлинном христианстве изменились. Нет. Просто человечество не может (и не сможет) дотянуться до Христовых заветов, и воплотить их на социальном уровне. И потому конец мира будет не оптимистично солнечным, а грозно трагичным, по Апокалипсису. Но христианство с урезанными заповедями для него останется не настоящим христианством, а суррогатом. В этом он кардинально расходится со своими оппонентами.
Но как же так получилось, что столь одаренный умом, проницательный человек так упорно держался взгляда на необходимость и возможность христианского прогресса? Думается, что дело тут в особом характере его веры в Бога. Соловьев буквально верил, что Вседержитель Сам исполняет Свои обетования, и долгое время не мог представить, что всесильный и всеблагой Бог попустит совершиться неудаче христианства в истории. Соловьев думал, что добро по своей доброй сути должно побеждать в душах людей. И недаром он встал на защиту «розового христианства» Достоевского в его споре с Леонтьевым. Однако в нашем падшем мире добро побеждает вовсе не автоматически, а наоборот – трудом, усилием, подвигом, в общем – крестом. За добро надо подвизаться с кровью – только тогда оно может победить. В этом – излишне оптимистичном отношении к силе добра – ошибка Соловьева.
Но что же мы должны делать? Собственно, тут вырисовываются три позиции: 1) предлагать, как и это делал Соловьев, конкретные социальные проекты, но, может быть, с меньшими претензиями, более реалистичные; 2) отказаться от новых социальных проектов, утверждая, что мы, христиане и так живем вполне по христиански, и потому ничего нового и не нужно, а всякие там Соловьевы – злостные еретики и записные ругатели (это позиция его оппонентов); 3) только молиться и призывать Бога сделать за нас то, что предназначено исполнить нам, людям.
Вот три альтернативы, и каждая из них имеет своих сторонников. И все же думается, что самая честная – первая позиция. Но на какой реальной социальной идее христиане могут договориться? Пока такой не видно. Да, «теократия» Соловьева неудачна. Но что взамен?
Если
собственные «проекты» Соловьева не получились, то единственное относительно
удачное предприятие пришло к Соловьеву помимо его инициативы. В
Данилевский. В этой статье Соловьев в сокращенном варианте пересказывает свои доводы против теории исторических типов Данилевского. Однако в конце он великодушно замечает: «Независимо от оценки его историко-публицистического труда, должно признать в Данилевском человека самостоятельно мыслившего, сильно убежденного, прямодушного в выражении своих мыслей». Статья говорит о том, что Соловьев своего мнения не поменял, но стал более объективным.
Леонтьев. Константин Леонтьев считал себя учеником Данилевского. Долгое время он весьма положительно относился к работам Соловьева. Но перед самой смертью (1891) резко поменял свое мнение. Соловьев в своей статье очень аккуратен и точен:
«Леонтьев
религиозно верил в положительную истину христианства, в узко монашеском
смысле личного спасения; он политически надеялся на торжество
консервативных начал в нашем отечестве, на взятие Царьграда русскими войсками и
на основание великой не(о)византийской или греко-российской культуры; наконец,
он эстетически любил все красивое и сильное; эти три мотива господствуют
в его писаниях, а отсутствие между ними внутренней положительной связи есть
главный недостаток его миросозерцания. Из идеи личного душеспасения путем
монашеским (как его понимал Леонтьев) логически вытекает равнодушие к мирским
политическим интересам и отрицание интереса эстетического; в свою очередь,
политика, хотя бы консервативная, не имеет ничего общего с душеспасением и с
эстетикой; наконец, становясь на точку зрения эстетическую, несомненно, должно
бы предпочесть идеалы древнего язычества, средневекового рыцарства и эпохи
Возрождения идеалам византийских монахов и чиновников, особенно в их русской
реставрации. Таким образом, три главные предмета, подлежащие охранению
принципиального или идейного консерватизма, не согласованы между собою» /16:243-244/
Тут все очень проницательно, удивительно метко и в то же время на редкость объективно. И собственно этой беспристрастной объективностью Соловьев хотел поставить Леонтьева как мыслителя на свое место, ибо диагноз точен: именно отсутствие цельного, непротиворечивого мировоззрения – главная беда Леонтьева. Для Соловьева же, философа всеединства, гармоничность, непротиворечивость, согласованность и цельность мировоззрения – не просто главное, а совершенно обязательное. И Соловьев всю жизнь строил такую философскую систему, где бы находилось должное место и объяснение всему сущему – космосу, истории, народностям, религии, этике, эстетике, метафизике, мистике. Леонтьев систем не строил. Но он оказался сильнее Соловьева в совершенно другом – исторической и социальной интуиции. Леонтьев высказал ряд интересно-парадоксальных идей, где оказался пророком. И именно в этих частностях – ценность леонтьевской мысли. Но для Соловьева частности не значимы и не достоверны, если общее мировоззрение мыслителя страдает несогласованностью.
***
Таковы вкратце основные «акции» Соловьева за эти три года. Что же мы видим? То, что промысел Божий воздвигает препятствия устремлениям философа. Соловьева критикуют, третируют, бьют. Но он своих намерений не оставляет. Он никак не может отстроиться от схемы всеединства, которую он разработал еще в юности, и под которую постоянно подводил все свои построения. Схему слишком мажорную, умаляющую свободу человеческую, в рамках которой даже крестный подвиг Христа остается как бы ненужным. И все же Соловьеву приходится несколько уйти в сторону и заняться относительно новыми для него областями – литературной критикой, теорией искусства, нравственной философией. И снова соловьевская «машина Ремингтона» работала без устали, не щадя себя, до полного изнеможения – вплоть до смерти. И тут гений Соловьева сделал много замечательного.
Наступает второй акт драмы «Судьба Соловьева». Но это уже предмет следующей статьи.
1. Соловьев В.С. Россия и Вселенская Церковь. – Минск: Харвест, 1999. – С. 234-524.
2. С.М. Соловьев. Владимир Соловьев: Жизнь и творческая эволюция. – М.: Республика, 1997. – 431 с.
3. Соловьев В.С. Великий спор и христианская политика. // Сочинения в двух томах. Т. 1. – М.: Правда. 1989. – С. 59-167.
4. Соловьев В.С. Русская идея // Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: «Правда», 1989. – С. 219-246.
5. В.В. Розанов. Автопортрет Вл. С. Соловьева. // Вл. Соловьев: pro et contra/. Т.2. – СПб.: РХГИ, 2002. – С. 61-65.
6. В. Соловьев. Владимир Святой и христианское государство // Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: «Правда», 1989. – С. 247-262.
7.
Обращение Святейшего Патриарха Кирилла к участникам
российско-итальянского симпозиума по
практическим аспектам банковской деятельности
8. Элла Кричевская. Философия добра и любви (К столетию со дня смерти философа В.С.Соловьева) // Вестник, №10 (243), 2000.
9. Соловьев В.С. О причинах упадка средневекового миросозерцания // Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: «Правда», 1989. – С. 344-355.
10. Соловьев В.С. Из философии истории // Сочинения в двух томах. Т. 2. М.: «Правда», 1989. – С. 323-343.
11. А.В.Амфитеатров. Вл. С. Соловьев (Встречи) .// Вл. С. Соловьев: pro at contra. Том 1 – СПб.: РХГИ, 2000. – С.219-232.
12. В.С. Соловьев. Судьба Пушкина // В.С. Соловьев. Философия искусства и литературная критика. М., "Искусство", 1991. – С.271-309.
13. Соловьев В.С. Еврейство и христианский вопрос// Сочинения в двух томах. Т. 1. – М.: Правда. 1989. – С. 206-256.
14. Соловьев В.С. Письма. Т. 1-4. Под. ред. Э. Радлова. СПб., – 1908-1923.
15. В.Г. Короленко. «Декларация» В.С. Соловьева. http://www.vehi.net/soloviev/korolenko.html
16. В.С. Соловьев. Философский словарь. Ростов н/Д: Изд-во «Феникс», 1997. – 464 с.
