С особым
пиететом великий святитель говорит об общей собственности при описании жизни
Иерусалимской общины. Это, может быть, самые вдохновенные страницы Златоуста:
"Когда был
исторгнут корень зол, - разумею сребролюбие, - то превзошли все блага и они
тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло их. Это жестокое
и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение: мое и твое, было изгнано из той святой церкви,
и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым,
потому что не было богатых, ни богатые презирали бедных, потому что не было
бедных, но бяху им вся обща: и ни един
же что от имений своих глаголаше быти;
не так было тогда как бывает ныне. Ныне
подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так, но отказавшись от
обладания собственным богатством, положив его пред всеми и смешав с общим, даже
и незаметны были те, которые прежде были богатыми, так что, если какая может
рождаться гордость от презрения к богатству, то и она была совершенно
уничтожена, так как во всем у них было равенство, и все богатства были
смешаны вместе" /III:257-258/.
"Смотри
какой тотчас успех: (по поводу Деян.2,44) не в молитвах только общение и не в
учении, но и в жизни!" /IX:71/.
"Это было ангельское общество,
потому что они ничего не называли своим...Видел ли ты
успех благочестия? Они отказывались от имущества и радовались, и велика была
радость, потому что приобретенные блага были больше. Никто не поносил, никто не
завидовал, никто не враждовал, не было гордости, не было презрения, все как
дети принимали наставления, все были настроены как новорожденные... Не было
холодного слова: мое и твое; потому радость была на трапезе. Никто не думал,
что ест свое; никто (не думал), что ест чужое, хотя это и кажется загадкою. Не
считали чужим того, что принадлежало братьям, - так как то было Господне; не
считали и своим, но - принадлежащим братьям" /IX:73/.
"Как в доме родительском все
сыновья имеют равную честь, в таком же положении были и они, и нельзя было
сказать, что они питали других; они питались своим; только удивительно то, что,
отказавшись от своего, они питались так, что, казалось, они питаются уже не
своим, а общим" /IX:110/.
"Видишь как
велика сила этой добродетели (общения имений), если она была нужна и там
(т.е. в Иерусалимской общине). Действительно, она - виновница благ"
/IX:112/.
Именно в «общении имений», т.е. общей
собственности видит Златоуст христианский имущественный идеал. Причем, он прямо
с амвона призывает своих прихожан последовать примеру первохристиан:
"Но если бы мы сделали опыт, тогда
отважились бы на это дело. И какая была
бы благодать! Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по
всей вселенной были врагами веры, когда ниоткуда не ожидали утешения, они столь
смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда,
по благодати Божией, везде во вселенной пребывают верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по
крайней мере, думаю, никто: таким образом мы всех
склонили бы и привлекли бы к себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то уповаю на Бога, будет и это. Только послушайтесь меня, и
устроим дело таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро
будем вести такой образ жизни" /IX:114/.
Святитель общность имений даже называет "виновницей благ" /IX:112/. Однако отсюда не следует, что Златоуст считал общение имений панацеей от всех социальных нестроений. Он делает удивительно глубокое и ценное для нас замечание:
"Но скажи мне: любовь ли родила нестяжание, или нестяжание -
любовь? Мне кажется, любовь - нестяжание, которое укрепляло ее еще больше" /IX:110/.
Святитель ясно понимает, что общение имуществ должно зиждиться на высочайшем нравственном уровне; только тогда оно будет благодатным и стабильным. Чисто же административное, насильственное введение общения имуществ, без нравственного усовершенствования людей никаких благих плодов не даст.
Несмотря на радикальность, концепция святителя безусловно включает в себя ненасилие. Златоуст уверен, что церковь должна действовать методом убеждения. Он говорит:
"дело священника только обличать и
показывать дерзновение, а не употреблять оружие" /VI:413/.
И святитель, применяя самые разнообразные аргументы, обличает и убеждает, беспрестанно стараясь добиться того, чтобы богатые сами поняли ужас того, что они творят и добровольно отказались от своего богатства, раздав его бедным.
