Нестяжание рождается от любви

 

Вячеслав Макарцев

 

В одной из своих многочисленных лекций Алексей Ильич Осипов – наш известный книжник – говорит, что единственное отличие монахов от мирских христиан - это нестяжание и безбрачие. На первый взгляд утверждение верное: монах не должен служить наживе и обязан жить «как Ангелы Божии на небесах». Но взглянем на это утверждение в несколько иной плоскости. Выходит, по Осипову, христианину, живущему в миру, и стяжанием промышлять не грех? Но это явно противоречит Евангелию и святым отцам. Господь говорит: «Никакой слуга не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне (Лук.16:13)». В упоминаемой лекции Осипов ссылается на свт. Иоанна Златоуста. Сошлемся на него и мы: «А не уделять из своего имущества есть также похищение. Может быть, слова мои кажутся вам удивительными; но не удивляйтесь; я представлю вам из божественных Писаний свидетельство о том, что не только похищать чужое, но и не уделять из своего другим означает хищение, и любостяжание, и отнятие. Какое же это свидетельство? Укоряя иудеев, Бог через пророка говорит: земля принесла плоды свои, и вы не внесли десятин; но похищенное у бедного в домах ваших (Мал. 3:10). Так как вы, говорит, не дали обыкновенных приношений, то похитили собственность бедного. Этими словами Он внушает богатым, что они владеют собственностью бедных, хотя бы получили отцовское наследство, хотя бы собрали богатство каким-либо другим способом. И еще в другом месте говорит: “Не отказывай в пропитании нищему” (Сир. 4:1); а лишающий - отнимает чужое; потому что отнятием называется то, когда мы берем и удерживаем у себя чужое. Итак, из этого мы научаемся, что, когда мы не подаем милостыни, то будем наказаны наравне с похитителями. Эти имущества Господни, откуда бы мы их ни собрали; и если мы уделим из них бедным, то приобретем великое богатство. Бог попустил тебе иметь больше других не для того, чтобы ты тратил на блудодеяние, и пьянство, и пресыщение, и дорогие одежды, и на другие предметы роскоши, но для того, чтобы ты уделял нуждающимся. Как казнохранитель, получивший царские деньги, если не раздаст их кому приказано, а истратит на собственную прихоть, подвергается наказанию и погибели; так и богач есть как бы приемщик денег, следующих к раздаче бедным, получивший повеление разделить их нуждающимся из его сослужителей; посему, если он истратит на себя сколько-нибудь сверх необходимой нужды, то подвергнется там жесточайшей ответственности; потому что имущество его принадлежит не ему собственно, но его сослужителям»1. В другом месте свт. Иоанн Златоуст говорит страшную правду о любостяжании: «Уврачевать милостыней в соответствующей мере то зло, которое нанесено любостяжанием, невозможно. Если ты отнял у кого обол, то тебе мало уже обола, чтобы посредством милостыни залечить рану, нанесенную любостяжанием, но потребен талант. Вот почему пойманный вор возвращает вчетверо больше похищенного им. Но хищник хуже вора. Если же вор должен возвращать вчетверо более украденного им, то хищник вдесятеро, или еще более; хорошо, если и при этом условии сможет он получить отпущение в своей неправде: плода же милостыни он и тогда не получит. Потому-то Закхей и сказал: “Если кого чем обидел, воздам вчетверо”, и: “Половину имения моего я отдам нищим” (Лк. 19:8). Если же во время закона должно было вознаграждать вчетверо, то тем более в царстве благодати. Если вор обязан это сделать, то тем более хищник; этот последний, кроме убытка, причиняет еще обиду, так что, хотя бы ты дал во сто крат больше, и тогда не вознаградишь всего. Видишь ли, что я не напрасно сказал, что если ты похитишь обол, а отдашь талант, то и тогда едва вознаградишь? Если же, и поступая таким образом, ты едва можешь вознаградить вред другого, то когда ты поступишь наоборот, т. е., похитив все имущество у ближнего, раздашь только малую часть его, и притом не тем, у кого похитил, а другим, - какое ты будешь иметь тогда оправдание? Какое прощение? Какую надежду спасения? Хочешь ли знать, сколь великое зло делает тот, кто оказывает такое милосердие? Послушай, что говорит Писание: «Что заколающий на жертву сына пред отцем его, то приносящий жертву из имения” нищих (Сир. 35:20)». Итак, прежде, нежели выйдем из храма этого, начертаем эту угрозу в уме нашем; напишем ее на стенах, на руках, в совести и везде, чтобы, по крайней мере, страх, усилившись в уме нашем, удерживал руки наши от ежедневных убийств. Хищение хуже убийства, поскольку оно медленно убивает бедного»2.

Осипов, как и многие другие современные книжники, вселяет ложную надежду в сердца богатых и промышляющих стяжательством православных людей: мол, главное  не быть рабом богатства, имения... Да, святые отцы так учили: грех не богатство, а служение ему. Вот и в церковных канонах читаем: «брачное честное сожительство почитаем, и богатство с правдою и благотворением не уничижаем... Благотворения братий, по преданиям, посредством Церкви нищим бывающия, ублажаем...»3. Однако давайте спросим современных не бедных людей из числа православных: кто из вас дерзнет назвать свое богатство праведным? Особенно учитывая то, что говорит выше свт. Иоанн Златоуст?  Мы жили в хищнических девяностых годах и видели как происходило «первоначальное накопление». Святые отцы учат: если богатство неправедное, то и речи не может быть о том, что из него может происходить милостыня, благотворение: дай Бог возможность лишь откупиться хищнику.

Преднамеренно или нет – другой вопрос – большинство современных православных книжников очень часто не делают четкого различия между добросовестным и праведным трудом на благо ближних, которые, как учит Церковь, не только суть родственники, и стяжанием богатства. Что преследует труд, какую цель: стяжание богатства или стяжание любви? Кому служит человек посредством своего труда: маммоне или любви, то есть Богу? Соответственно, какую экономику должны строить православные христиане, экономику любви или экономику «максимизации прибыли»?  Иоанн Златоуст не переставая говорил о зле любостяжания и необходимости дел любви: « Итак, если любовь сильна и необорима, и состоит не в одних словах, то покажем ее на деле. Христос примирил нас с Собою, когда мы были врагами; мы же, сделавшись друзьями, постараемся остаться ими. Он начал, а мы будем хотя продолжать. Он любит не для Своей пользы, потому что ни в чем не нуждается; а мы будем любить хотя из–за своей выгоды. Он возлюбил врагов, а мы станем любить хотя друга. Но мы поступаем напротив. Мы ежедневно хулим Бога хищением и любостяжанием. Может быть, кто-нибудь из вас скажет: ты каждый день беседуешь о любостяжании. О, если бы можно было говорить об этом и каждую ночь! О, если бы и тот, кто сопутствует вам на площади и сидит с вами за трапезою, если бы и жены, и друзья, и дети, и рабы, и земледельцы, и соседи, и даже пол и стены могли изливать эту речь, чтобы чрез то, хотя немного, мы поудержались! Этот недуг объял всю вселенную, обладает душами всех, – и, поистине, велика сила мамоны! Мы искуплены Христом, а служим золоту; проповедуем владычество одного, а покоряемся другому, и что бы он ни приказал, исполняем с усердием, и забываем для него и родство, и дружбу, и природу, и законы, и все. Никто не обращает взоров на небо, никто не помышляет о будущем. Но настанет время, когда не будет пользы и от этих речей»4.

Если, как учит Иисус Христос, невозможно одновременно служить Богу и маммоне, то обязанность нестяжания является главной обязанностью любого христианина, а не только монахов, и основным свидетельством того, что человек пошел по пути служения Богу. Без нестяжания нет христианина. Отличие монахов от мирских не в том, что первые нестяжатели, а вторые могут и побаловаться стяжанием, а в том, что монахи напрямую посвятили себя служению Богу, то есть стали «левитами», а мирские христиане служат Богу посредством в том числе и предметной любви к ближнему своему: имением, своими руками, своим образованием, своим опытом, своею жизнью (воины).

И обет безбрачия монахов – это свидетельство их принадлежности к «левитам» : они призваны быть «ангелами во плоти». Но насколько должны быть безбрачны мирские христиане? Давайте откроем Евангелие: «И сказал: посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает. Они говорят Ему: как же Моисей заповедал давать разводное письмо и разводиться с нею? Он говорит им: Моисей по жестокосердию вашему позволил вам разводиться с женами вашими, а сначала не было так; но Я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, [тот] прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует. Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться (Матф.19:5-10)». Судя по Евангелию, прелюбодеяние посредством разводов ко времени Первого Пришествия Христа приняло такие размеры, стало таким обыденным явлением, что ученики Христа поразились обязанности быть «одной плотью» мужу и жене: зачем жениться, если не разводиться? Мирской христианин, вступив в брак, обязан соблюдать чистоту брака до такой степени, что становится «одной плотью» с супругом. Отвержение прелюбодеяния, блуда есть безбрачие в миру. Ибо брак, каким видит его мир, предполагает многочисленные «внебрачные сожительства», разводы. Посмотрите, что творится сегодня в России: не иметь прелюбодейной связи, не блудить, не   гордиться своими «амурными делами» стало в миру признаком «вырождения», «забитости», «отсталости». И очень знаменательный факт из современной жизни: чем более предан человек страсти любостяжания, тем больше, как правило, имеет он внебрачных связей...

Конечно, Осипов и многие другие современные книжники, как правило, отмечают, что между стяжанием и любостяжанием существует различие... Однако, что и говорить-то о нашем времени, если даже во времена свт. Иоанна Златоуста положение было такое, что он воскликнул: «В том-то и беда, что зло увеличилось до такой степени, что (добродетель нестяжания) стала, по-видимому, невозможной, – и что даже не верится, чтобы кто-нибудь ей следовал»5.  Переход стяжания в любостяжание происходит с легкостью необыкновенною. Это так называемая «петля Златоуста»: богатство порождает жажду большего богатства. В нашем капиталистическом мире деятельность подавляющего большинства предприятий направлена на «максимизацию прибыли», то есть на служение маммоне. Работник предприятия обязан перестраивать свою жизнь под служение маммоне.

Иоанн Златоуст много размышлял о богатстве. Но на вот эту беседу исследователи мало обращают внимание: « ...Невозможно разбогатеть тому, кто не делает несправедливости. На это и Христос указывает, говоря: "приобретайте себе друзей богатством неправедным" (Лук. 16:9). Но что, скажешь ты, если кто-нибудь от отца получил наслед­ство? Он получил собранное неправдою. Ведь без сомнения не от Адама предок его был богат, но, конечно, многие другие прежде него являлись на свет, и между многими мог най­тись такой, который незаконно похитил и воспользовался тем, что принадлежало другим. Итак, что же? Неужели Авраам, скажешь ты, имел неправедно приобретенное богатство? И что (сказать) об Иове, который был непорочен, праведен, истинен, богобоязлив, который удалялся от всякой злой вещи? Богатство их состояло не в золоте, не в серебре, не в зданиях, а в скоте; иначе говоря, – богатство это было от Бога. А что богатство его состояло из скота, это видно из того, что писатель книги, перечисляя то, что случилось с тем блаженным, и говоря, что у него умерли верблюды, и кобылы, и ослы, не сказал, что (враги), придя, расхитили у него золотые сокро­вища. Кроме того, и Авраам тоже был богат, но рабами. Что же? Неужели он не купил их? Нет; поэтому и замечает Писание, что у него было триста восемнадцать домочадцев. Сверх того, ему принадлежали и овцы, и волы. Откуда же он взял золото, посланное к Ревекке? Получил дары из Египта, – не вследствие насилия или какой-либо несправедли­вости.

Поэтому, скажи мне, откуда ты приобрел богатство? От кого ты получил его? А другой откуда взял? От деда, ска­жешь ты, от отца. Но можешь ли ты, восходя чрез длинный ряд поколений, доказать таким образом, что имущество это законно приобретено? Никак не можешь этого сделать. Напротив, начало и корень его непременно должны скрываться в какой-нибудь несправедливости. Почему так? Потому что сна­чала Бог не сделал одного богатым, а другого бедным, и, приведши (людей), не показал одному многих золотых сокровищ, а другого лишил этого приобретения, но всем предоставил для возделывания одну и ту же землю. Каким же по­этому образом, когда она составляет общее достояние, ты владеешь столькими-то и столькими участками, а ближний не имеет ни клочка земли? Скажешь: мне отец передал. А он от кого получил? Тоже от предков. Но, постоянно восходя выше, непременно нужно найти начало. Иаков стал богат, но полу­чая награду за труды. Впрочем, не стану заниматься подроб­ными исследованиями этого. Положим, что богатство законно, приобретено без малейшей примеси грабительства. Ты не виноват в том, что отец твой награбил; правда, ты владеешь тем, что приобретено посредством грабительства, однако сам ты не грабил. Согласимся, впрочем, даже и на то, что и он не грабил, но владел золотом откуда-либо из земли добытым. Что же из этого? Ужели богатство есть благо? Ни­сколько. Но оно и не зло, скажешь ты. Если оно не есть плод любостяжания, то не зло, и при том, если раздают его нуждаю­щимся; если же не раздают его, то становится злом и коварством. Но скажешь: до тех пор, пока человек не сделал зла, он не зол, хотя бы и не делал добра. Прекрасно. Но разве это не зло, что один владеет тем, что принадлежит Господу, и что один пользуется общим достоянием? Не Божия ли земля и исполнение ея? Поэтому, если наши блага при­надлежать общему Владыке, то они в равной степени соста­вляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем»6. Иоанн Златоуст указывает на четкое различие праведного богатства от неправедного: праведное богатство человек получает непосредственно от Бога через плодородие земли и чудесный приплод скота или с помощью работников, при этом работающие с ним не являются рабами, а суть домочадцы. Естественно, что Церковь никогда не уничижала такое «богатство с правдою и благотворением».  Если же богатство с правдою, но не сопровождается благотворением, то и оно, как учит свт. Иоанн Златоуст, превращается во зло. Не раскрывать учение Церкви о богатстве богатым, подавать им ложную надежду на спасение значит обрекать себя на гнев Божий: «Когда Я скажу беззаконнику: "смертью умрешь!", а ты не будешь вразумлять его и говорить, чтобы остеречь беззаконника от беззаконного пути его, чтобы он жив был, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, и Я взыщу кровь его от рук твоих (Иез.3:18)». Нашим книжникам, чтобы выполнить волю Божию, достаточно задать «новым русским» православным вопрос: считаете вы свое богатство праведным? Если кто-то из них в ответ на это дерзнет назвать свое богатство праведным – Бог ему Судья. Но, вероятнее всего, не зададут они этого вопроса...

В нашей Русской Православной Церкви в последние два десятилетия сформировалась  довольна многочисленная группа верующих, которая по всем признакам является фарисейской. Речь идет о тех, что называют себя «воцерковленными». Они, как правило, враждебно относятся к социализму, в том числе христианскому, и отрицают нестяжание. Но совершенно очевидно, что называть себя «воцерковленным» - это значит считать себя безгрешными. Мы все согрешаем. Апостол Иоанн Богослов учит: «Если говорим, что не имеем греха, - обманываем самих себя, и истины нет в нас. Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды. Если говорим, что мы не согрешили, то представляем Его лживым, и слова Его нет в нас (1Иоан.1:8-10)». Грех разлучает нас с Церковью. В молитве на исповеди священник говорит: «Примири этого грешника и соедини Святой Твоей Церкви». Называя себя «воцерковленными», мы как бы полагаем себя безгрешными, самонадеянно считая, что наши грехи уже не разъединяют нас с Церковью. В этом есть что-то протестантское: «мы уже спасены». Но так же мыслили и фарисеи времен Первого Пришествия Христа.

Почему фарисеи были сребролюбивы? Потому что не имели любви к ближнему своему. Иоанн Златоуст, беседуя об общении имуществ, имевшем место в Новорожденной Церкви, говорит: «любовь родила нестяжание». Душа, любящая ближнего своего, не может не стремиться к общению имуществ, к нестяжанию, к братскому общежитию в обыденной жизни, так как сказано в Писании: «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе! [Это] - как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду, бороду Ааронову, стекающий на края одежды его; как роса Ермонская, сходящая на горы Сионские, ибо там заповедал Господь благословение и жизнь на веки (Пс.132:1-3)». Кто сегодня прислушивается к этим словам, размышляет над ними: « там заповедал Господь благословение и жизнь на веки»?  Свтятитель Василий Великий учит: "Чем больше у тебя богатства, тем меньше в тебе любви"7. Зависимость между увеличением стяжания и оскудением любви совершенно очевидна для святых отцов в ранге вселенских учителей.

Почему стал возможен капитализм в нашей стране – общество, не стесняющееся называть себя обществом служения маммоне? Да потому что «по причине умножения беззакония», имевшего место в девяностых годах, во многих охладела любовь. А если нет в сердце любви – то открывается дорога для любостяжания, которая ведет душу на поклонение маммоне, во власть тьмы. Человек, захваченный стремительным течением любостяжания, время от времени может еще делать судорожные попытки удержаться на плаву: то ботинки отдаст нищему и придет домой босиком, то раздаст все свое «бабло», предназначенное на карманные расходы, стоящим на паперти... Но... как завязавшему алкоголику нельзя уже «пить в меру», так и больному любостяжанием нельзя «употреблять» и граммульки стяжания... если, конечно, он желает спастись. Все двенадцать томов творений свт. Иоанна Златоуста – это непрерывный плач о погибающих от любостяжания.

А что сегодня нам, сторонникам нестяжания и тем стяжателям, что осознали пагубность этого «корня всех зол», мешает пойти по пути Новорожденной Церкви и соединиться в общении имуществ? Разве для этого нужно какое-то дополнительное благословение? Разве Бог в лице Новорожденной Церкви не благословил такое устройство жизни христиан? Совершенно очевидно и не требует никаких дополнительных доказательств следующее: Новорожденная Церковь, когда она была  воспринимаема обыкновенным взором как Единая, Святая, Соборная и Апостольская Церковь, отдала предпочтение общей собственности, о чем и повествует Писание в книге «Деяния святых апостолов». Новорожденная Церковь – это и постоянно действующий Апостольский Собор, который можно с полным правом назвать Ангельским Собором. Более обстоятельно эта тема затронута нами в работе «Обращение к Архипастырям»8и «Новорожденная Церковь или Иерусалимская община?»9. И этот Собор Ангелов отдал предпочтение общению имений, то есть общей собственности. Никакой поместный Собор, ни даже Вселенский, не может отменить то, что постановил Собор Ангелов. Бог в лице Новорожденной Церкви благословил братьев и сестер на общение имуществ. Никакого дополнительного благословения здесь не требуется. Это не учреждение монастыря или благотворительного детского  заведения... Здесь нужна лишь воля людей, понимающих, что без нестяжания любовь к ближнему и к Богу зачахнет в человеке.

Один из сторонников христианского социализма Николай Владимирович Сомин полагает, что мы не различаем противоречий в имущественном учении: в Церкви, мол, существуют две имущественные доктрины, одна из которых - «общеупотребительная» - допускает стяжание. Другая - «святоотеческая» - проповедует тот идеал, что имел место в Новорожденной Церкви. При этом он ссылается на то, что Русская Православная Церковь в споре со стяжателями и нестяжателями не поддержала какую-то одну сторону. Довольно странная позиция: говорить о «святоотеческой имущественной этике», но в то же самое время считать не чуждой истине и «общеупотребительную». Это напоминает  «демократический» подход к вопросу: раз большинство придерживается данной позиции, стало быть, она не лишена истинности. Сомин пытается ответить на вопрос самостоятельно, не прибегая к помощи Священного Писания. А мы прибегнем к его помощи: «Другую притчу предложил Он им, говоря: Царство Небесное подобно человеку, посеявшему доброе семя на поле своем; когда же люди спали, пришел враг его и посеял между пшеницею плевелы и ушел; когда взошла зелень и показался плод, тогда явились и плевелы. Придя же, рабы домовладыки сказали ему: господин! не доброе ли семя сеял ты на поле твоем? откуда же на нем плевелы? Он же сказал им: враг человека сделал это. А рабы сказали ему: хочешь ли, мы пойдем, выберем их? Но он сказал: нет, - чтобы, выбирая плевелы, вы не выдергали вместе с ними пшеницы, оставьте расти вместе то и другое до жатвы; и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою (Матф.13:24-30)». А вот и ответ: «Тогда Иисус, отпустив народ, вошел в дом. И, приступив к Нему, ученики Его сказали: изъясни нам притчу о плевелах на поле. Он же сказал им в ответ: сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; поле есть мир; доброе семя, это сыны Царствия, а плевелы - сыны лукавого (Матф.13:36-38)». Есть имущественная этика «мира», который позволяет расти в себе «пшенице» и «плевелам», - ее и можно назвать «общеупотребительной».  Есть имущественная этика «пшеницы», которая есть «святоотеческая». Есть имущественная этика «плевел» - имущественная этика сарабаитов, крайних протестантов, фарисеев и саддукеев. Нет двух имущественных доктрин в Церкви, и никогда не было.

Но почему Церковь никогда четко не заявляла об этом? Почему святоотеческая имущественная доктрина не заняла подобающего ей видного места в православной богословской литературе? Нам совершенно очевидно, что здесь имеет место  Промысел Божий: Бог не может изменить Себе и отобрать у человека свободу выбирать между добром и злом. Христос учит нас постоянно: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне (Матф.6:24)». По этому поводу святитель Иоанн Златоуст воскликнул: «Помыслим и ужаснемся, что заставили мы сказать Христа, - сравнить богатство с Богом! Если же и представить это ужасно, то не гораздо ли ужаснее на самом деле работать богатству, и его самовластное владычество предпочитать страху Божию? Итак, не мудрствуй излишне! Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и мамоне не может быть соединено вместе"10. Но человек принимает решение служить Богу или маммоне не под давлением Бога, а сам, самостоятельно. Иначе служение Богу было бы механическим. Поэтому-то Церковь никогда не оформляла «святоотеческую имущественную этику» в виде церковных канонов, догматических предписаний. Человек может занимать самую высокую должность в Церкви, но быть служителем маммоны. Почему святые отцы были пассивны в отношении партии стяжателей? Потому что слышали Христа: «Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас (Матф.7:6)».  Наиболее обстоятельно этот вопрос освещен учеником свт. Иоанна Златоуста преподобным Иоанном Кассианом Римлянином. Вот что читаем у него в «Писаниях» в восемнадцатом собеседовании: "Итак, род жизни киновитян получил начало со времени апостольской проповеди. Ибо таким было все множество верующих в Иерусалиме, которое в Деяниях Апостольских описывается так: у множества уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавали их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду (Деян. 4, 32, 34, 35). Такова была тогда вся Церковь, каких ныне с трудом, весьма мало можно найти в киновиях. Но когда после смерти Апостолов начало охладевать общество верующих , особенно те, которые из иноплеменников и разных народов присоединились к вере Христовой, от коих Апостолы, по их невежеству в вере и застарелым обычаям языческим, ничего больше не требовали, как только воздерживаться от идоложертвенного и крови, блуда, удавленины (Деян. 15, 29); и когда свобода, предоставленная язычникам по причине слабости их веры, начала мало по малу ослаблять совершенство и церкви Иерусалимской, и при ежедневном возрастании числа из туземцев и пришельцев горячность первой веры стала охладевать; то не только обращавшиеся к вере Христовой, но и предстоятели церкви уклонились от прежней строгости. Ибо некоторые, позволенное язычникам считая позволительным себе и для себя, думали, что они не потерпят никакого вреда, если при имуществе и богатстве своем будут содержать веру и исповедание Христа. А те, у которых еще была горячность апостольская, помня о прежнем совершенстве, удаляясь из своих городов и общения с теми, которые считали позволитетельным для себя и для Церкви Божией распущенную жизнь, стали пребывать в местах подгородных и уединенных, и что было установлено Апостолами вообще для всей Церкви, в том начали упражняться всякий сам по себе". "Отсюда последовало, что по совместному жительству они стали называться киновитянами, а кельи и и местожительство их - киновиями. Следовательно, этот только род монахов был самый древний, который не только по времени, но и по благодати есть первый... Следы этого даже ныне мы видим в отдельных киновиях.

От этих совершенных, как бы от плодовитого корня, после произошли цветы и плоды святых анахоретов".

" Когда христианская Церковь имела эти два рода монахов и когда это звание мало-помалу стало приходить в худшее состояние, возник тот самый худший и неверный род монахов, или скорее выросло то ожившее вредное насаждение, которое, в начале Церкви происходя от Анания и Сапфиры было посечено строгостью Апостола Петра, и которое между монахами столь долго считалось гнусным и отвратительным, ни у кого не было в употреблении, пока продолжался запечатленный в памяти верных страх того строго суда, по которому блаженный Апостол указанных виновников  нового злодеяния не стал исцелять покаянием  и удовлетворением, но поразил гибельное произрастание скорой смертью. Но когда этот пример строго наказания Анании и Сапфиры мало-помалу , по долгой беспечности и по древности времени, вышел у некоторых из мыслей, то появился этот род сарабаитов. Происходя из числа тех, которые желали лучше принять личину евангельского совершенства, нежели истинно приобрести его, они отделялись от сожительства в киновиях и заботились всяк о своих нуждах, и потому на египетском языке названы сарабаитами. Возбуждаемые соревнованием или похвалами тех, которые нестяжательность Христову предпочли всем богатствам мира, они, будучи вынуждены необходимостью вступить в это звание и думая считаться монахами только по имени, без всякого усердия к подвигам, никак не принимают благоговения киновийского, не подчиняются воле старцев, не принимают их наставлений, не учатся отсекать свою волю, от правильной учености не принимают никакого правила здравой рассудительности, но отвергая мир только напоказ, по человекоугодию, остаются в своих жилищах, связанные теми же занятиями, или, строя себе особые кельи и называя их монастырями, живут самочинно, по своей воле, никак не подчиняясь евангельским заповедям, чтобы не предаваться никаким заботам о ежедневном пропитании, никаким развлечением домашними делами. Это исполняют лишь те, которые, отказавшись от всякого имущества мирского, так подчинились настоятелям, что не считают себя господами себе; а сарабаиты, которые, уклоняясь от строгости киновийской, живут по двое и по трое в кельях, не довольствуясь попечением аввы и не подчиняясь его власти, но заботясь особенно о том, чтобы, освободившись от ига подчиненности старцам, иметь вольность исполнять свою волю, выходить куда бы ни вздумалось и делать что угодно, - днем и ночью изнуряют себя поденными работами даже больше, нежели живущие в киновиях, но не с той верою и не с тем намерением. Ибо они это делают не для того , чтобы плод своего труда передать в распоряжение эконома, но чтобы приобрести деньги, которые сберегают. Смотрите, какое различие между ними (то есть киновитянами и сарабаитами). Те, нисколько не думая о завтрашнем, с благодарность приносят Богу плоды своих трудов; а эти, не только на завтра, но и на многие годы вперед простирая заботы без веры, считают Бога лживым или неимущим, как будто он обещанного ежедневного пропитания и одежды доставить им не может или не хочет. Те стараются жить в несостоятельности и нищете, а эти - приобрести полное обилие всех благ. Те ревностно стараются в ежедневных работах сделать еще сверх назначенного урока, чтобы из того, что будет превышать потребность монастыря, по распоряжению аввы отдавать в темницы, или странноприимницы, или больницы, или нуждающимся; а эти стараются о том, чтобы то, что превышает ежедневное пропитание, употреблять на роскошные удовольствия или, по крайней мере, сберегать по сребролюбию. Наконец, если, положим, что они собранное не с лучшим намерением могли бы употребить лучше, то и это не равнялось бы с заслугою и совершенством киновитян. Ибо последние, принося монастырю столько доходов и ежедневно отдавая их, живут в таком смирении и подчинении, что отказываются от  власти распоряжаться как собою, так и приобретенным собственными трудами, постоянно возобновляя горячность первого самоотвержения, когда ежедневно лишают себя своих трудов. А сарабаиты, превозносясь тем, что подают кое-что бедным, ежедневно стремятся к погибели. Тех терпение и строгость, по которой они так благочестиво пребывают в принятом однажды звании, что никогда не исполняют своей воли, - ежедневно делают распявшимися этому миру и живыми мучениками; а этих холодность воли живыми низвергает в ад. Итак, эти два рода монахов в этой области соперничают между собою почти равной численностью"11.

Здесь прп. Иоанн Кассиан учит, что «общение имуществ» « было установлено Апостолами вообще для всей Церкви». Далее совершенно четко говорится о том,  что в Церкви, в том числе и среди монахов, существуют «плевелы», которые «ежедневно стремятся к погибели», которых «холодность воли живыми низвергает в ад».

Таким образом, отсюда напрашивается вывод, что не все общежительные монастыри были киновийскими: если перевес брали сарабаиты, то монастырь по виду был общежительным, но не киновийским. Самые главные признаки сарабаитского монастыря – это отсутствие подчиненности игумену, собору старцев и установление мирских порядков. Это могло выражаться и в существовании привилегированных сословий в среде обыкновенных монахов (то есть не священнослужителей, которым полагается по закону «сугубая честь»).  В этом  собеседовании прп. Иоанна Кассиана есть нечто неудобовразумительное в одном месте, что, возможно, связано с переводом: «строя себе особые кельи и называя их монастырями», в другом месте - «сарабаиты, которые, уклоняясь от строгости киновийской, живут по двое и по трое в кельях».  Может создаться впечатление, что прп. Иоанн Кассиан Римлянин осуждает жизнь в скитах. Но здесь речь идет о том, что рядовые монахи из числа сарабаитов, игнорируя волю игумена, строят «особые кельи ... называя их монастырями», - это явление известно и Русской Православной Церкви как «особное житие» .  Одна особенность «особного жития» сарабаитов в собеседовании подчеркивается: «сарабаиты ... уклоняясь от строгости киновийской, живут по двое и по трое в кельях». Известно, что «строгость киновийская» не разрешает двум и более монахам жить в одной келье, но сарабаиты игнорируют это. Совершенно очевидно, что это не относится к тем, кто, как Нил Сорский, выходил на подвиг и жил отдельно от монастыря, скитом, по двое, трое, каждый в отдельной келье. В «Писаниях» прп. Иоанна Кассиана анахореты называются «цветами и плодами» киновии. Таким плодом киновии были и те, что уходили в скит. Преподобный Нил Сорский категорически исключал возможность жизни в скиту тех, кто не прошел школу послушания в киновийском монастыре. Категорически! «Немощные же и новоначальные, страшась смертельных поражений, не дерзают, прежде времени, вступить в единоборство со врагом и скрываются в твердыни послушаний и благоговейнаго общежития»12.

 Историк Е.В. Романенко в статье «Нил Сорский и традиции русского монашества»13 пишет: «В свое "Предание" основатель русского скита поместил, видимо, не все правила, которые действовали в скиту. Типикон, очевидно, дополнялся устной традицией, освященной авторитетом старца Нила. Оставляя "Завет" своему монастырю, преподобный Иннокентий Охлябинин прямо ссылается на своего "учителя старца Нила", хотя не все правила из его "Завета" можно найти в "Предании". Именно из "Завета" преподобного Иннокентия мы узнаем, что в вопросах собственности святой старец держался древних скитских уставов.
Понятие "мое" в скиту практически отсутствовало. Одной из высших добродетелей скитского инока было полное нестяжание. Келья тоже не являлась его собственностью. Если монах уходил из скита, то терял все права на нее. Если даже возвращался, то не мог требовать назад ту же келью. Это решалось только по воле настоятеля.
"Аще кто брат наш инок, - сказано в "Завете" Иннокентия Охлябинина, - поставит себе келии в пустыни нашей, и потом аще отидет ж пустыня сея и тех келей не отдати ни продати никому. Но владают теми келиами настоятель и ту живущая братиа. Аще ли преже реченный брат возвратится в пустыню сию и убо над теми келиами власти не имат" (РНБ. Кир.-Бел., 25/1102, л. 285 об. - 286).
Если инок даже купит келью в монастыре, то, уходя, все равно не имеет над ней власти. И если возвратится, не может ее требовать назад. То же правило действовало, если монах поставит или купит в монастыре много келий - "и по отхождении и по прихождении, не имут власти над теми келиами" (РНБ. Кир.-Бел., 25/1102, л. 286).
Это правило о собственности сближает скит с общежительным монастырем, где инок не имел власти и "над чашей". В особных житиях каждый монах покупал себе келью сам, а затем распоряжался ею по собственному усмотрению. В скиту действовал иной принцип : "а живущаа братиа иноци на месте сием не торгуют келиами не меняют промежи себя, но кииждо в своих келиах живут" (РНБ. Кир.-Бел., 25/1102, л. 286 об.)».

Учитывая вышесказанное, что « эти два рода монахов в этой области соперничают между собою почти равной численностью», можно смело допустить то, что сарабаиты имели возможность в некоторых поместных церквах добиться канонизации сарабаита. Совершенно очевидно, что Промысел Божий допускает эту возможность: для недостойно канонизированного это будет погибелью, так как Церковь перестает молиться за его спасение.

Николай Владимирович Сомин, судя по всему, не готов согласиться с преподобным Иоанном Кассианом, по крайней мере в отношении Русской Православной Церкви. Сомин не видит следов деятельности сарабаитов в нашей Церкви. Возможно, что это является результатом некритического отношения к трудам церковного историка Карташева. Известно, что Карташев яростно нападал на тех историков, исследователей, что указывали на сарабаистские проявления в истории русского монашества. Карташев вышел «победителем» из спора весьма своеобразно: он обвинил оппонентов в том, что они являются рупором антихристианских сил... Неизвестно, был ли знаком Карташев с тем собеседованием из «Писаний» прп. Иоанна Кассиана, где идет речь о сарабаитах и киновитянах... Николай Владимирович Сомин, следуя промаху Карташева, противопоставляет скитское жительство киновийским общежительным монастырям. Хотя есть много свидетельств святых отцов, что скит – это духовная академия киновийского жительства. К тому же скиты, как правило, впоследствии превращались в общежительные киновийские монастыри. В таком случае основатели скитов выступали как «зерно» киновийских монастырей, что на какое-то время блокировало буйство «плевел», то есть сарабаитов...

В чем все-таки основное различие между сарабаистским и киновийским общежитием, между «особным житием» сарабаистским и киновийскими скитами? Оно, на наш взгляд, заключается в следующем: сарабаиты тащат мир, мирское устройство в свой монастырь, в «особное житие», киновитяне же приближают Царство Божие к миру, зовут мир войти в него. Одни живут без любви, другие в любви, а стало быть в Боге.

Послесловие

Надвигающийся мировой экономический кризис начинает пробуждать от спячки разнородные общественные силы... Его масштабы до конца еще не ясны, но  гигантские раскаты кризиса вселяют ужас в сердца многих людей. Мировой кризис – это свидетельство того, что не все в мире подвластно князьям мира сего. В неумолимости кризиса, в его подобии огромному камню, падающему на человечество, ощущается дыхание гнева Бога Вседержителя, от поступи Которого сотрясутся основания вселенной...

В России пока тишь: безмятежность властей церковных, самоуверенность светских, успешное «улаживание» «русского вопроса» посредством статьи 282... Но многие не кремлевские эксперты предупреждают: ситуация уже в ближайшем будущем может резко осложниться, экономические, политические, социальные, национальные, конфессиональные отношения выйти из-под контроля. И на повестку дня будет поставлен вопрос о существовании России как независимого государства. О том, что Россия в недалеком будущем может лишиться Сибири, Дальнего Востока, северных морей и прибрежных к ним территорий не говорят лишь «кремлевские соловьи». Но все же в глубине души живет уверенность: «четвероугольник» - европейскую часть России со стороной в в две тысячи с лишним километров - мы не потеряем: вряд ли Запад готов пожертвовать жизнями десятков тысяч своих солдат за территории, в недрах которых на сегодня не обнаружено больших запасов энергетического сырья. Но, самое главное, Русь – это не общество североамериканских индейцев времен колонизации Америки: та сила, что является стержнем сопротивления глобализму, рождена Православием, прекрасно разбирается в обстановке, знает всю подноготную антироссийских сил и готова взвалить на себя колоссальную ношу государственной ответственности в стране, жизнь в которой будет находится в состоянии, близком к коллапсу. В этом нет ни малейшего сомнения.

Но что дальше? Просто выживать любой ценой? Или искать Царства Божия и правды Его? Принуждать силой идти к Богу или кому-то подавать пример миру? Быть «светом для мира» или прятаться «под сосудом»? Неужели православным христианам нечего сказать миру не словами, а силой примера? Кому говорит Господь: «Вы - свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного (Матф.5:14,15,16) »? Но можно ли,   служа маммоне, быть «светом миру»? Можно ли служить Богу без любви?