Глава из очерка "Тайны  апокалипсического Вавилона". 

II.      По следам трех коней Апокалипсиса

 

Вячеслав Макарцев

 

Святитель Ириней Лионский учит: «Наше учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свою очередь, подтверждает это учение». Евхаристия — это солнце, вокруг которого вращается христианский мир. И чем больше «туч» , закрывающих это солнце, чем дальше расстояние от него, тем плотнее «тьма века сего» вокруг человека, тем ближе к нему «духи злобы поднебесной», тем более христианин склонен к «фантастическим отражениям» природы, человека, общества. Именно через Евхаристическую Чашу Мир Горний напрямую сообщается с миром нашим, земным. И очень многие события в христианской истории Европы не могут быть объяснены иначе, чем ситуацией с Евхаристией. Впервые на это обратил внимание замечательный православный богослов Феликс Карелин[1] (1925 - 1992) в своих работах «Теологический манифест» и «Ответ на отзыв»[2].

Основная посылка, на которой строятся умозаключения Феликса Карелина, звучит так: «Всякое существенное изменение Богоустановленного культа должно проецироваться не только в сферу эсхатологии, но и в сферу человеческой истории»[3]. И это вполне естественно, поскольку, причащаясь Святых Христовых Таин, человек открывает двери своей души Христу. Тело и Кровь Спасителя «опаляют греховное вещество» в человеке, сжигают «страстей терние»[4].   Он соделывается домом Христа, имея в себе живущего Христа, «пребывающа со Отцем, и Святым... Духом»[5]. Через Причащение «мы делаемся причастниками Божества Иисуса», «через него мы входим в общение со Христом и делаемся причастниками Его плоти и Божества; (с другой стороны) через него мы входим в общение и объединяемся друг с другом... делаемся единым телом Христовым, единою кровью и членами друг друга, получая наименование сотелесников Христа»[6].  Естественным следствием такого рода единства тела, сердца и  души Церкви явился апостольский коммунизм: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян. 4:32)»; «Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого (Деян. 2:44,45)». Причастившись Святых Таин, христианин выражает желание всецело служить Христу: «...И не к тому себе живу, но Тебе нашему Владыце и благодетелю...»[7]. Феликс Карелин рассуждает об этом так: «Евхаристическая Трапеза, соединяя человека со Христом и людей во Христе друг с другом, не только строит Церковь как общество вероисповедное, но и созидает христианскую форму общественного бытия. При этом, - при условии достаточной реализации своих социальных потенций, - Евхаристическая Трапеза влечет людей к такой форме общежития, которую следует назвать - Евхаристический коммунизм», она «движет Историю»».

Феликс Карелин предложил взглянуть на христианские разделения «из Евхаристической Трапезы». В таком случае мы обнаруживаем четыре христианских исповедования: «царственное православие» с полной Евхаристической Трапезой; католичество с «сухим причастием»; умеренный протестантизм (в основном лютеранство), не имеющий Евхаристической Трапезы реально, но признающий ее по вере; протестантизм крайний (кальвинизм и ему родственные течения), отвергающий Евхаристическую Чашу в принципе. Именно  ситуацию с Евхаристией Карелин видит отображенной в четырех всадниках Апокалипсиса, выходящих последовательно по снятии печатей: победоносный всадник на белом коне символизирует «царственное православие», сохраняющее Евхаристическую Трапезу неповрежденной, всадники на красном, вороном и бледном конях — ступени евхаристического кризиса. 

Существенные изменения Богоустановленного культа неизбежно влекут за собой последствия для внутреннего мира человека, что в свою очередь порождает иной взгляд на внешний мир, на место человека в нем, на отношения человека с Богом, на отношения к ближнему. Евхаристический культ установлен Самим Христом и ни один первоиерарх Церкви, ни один церковный Собор не могут изменить его. В нем нет ничего случайного, что можно было бы отменить и через тысячи лет. Но западная ветвь христианства решила по-другому. Миряне были лишены Чаши, то есть излиянной за грехи мира Крови Христа, в которой Его Жизнь. «Сухое причастие», породив жажду «Крови излиянной» Спасителя, обернулось «большим мечом»: «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч (Откр.6:4)». Связь католичества с «большим мечом» невозможно скрыть: многочисленные крестовые походы будут всегда указывать на это.

Но Феликс Карелин видит и более отдаленные последствия «сухого причастия»: «Если попытаться объять духовную жизнь человеческого общества в целом, то удобнее всего представить ее в виде трех концентрических окружностей. Во внутренней сфере пребывает культ - Богоустановленная основа религиозной жизни, в средней - индивидуальная мистика и богословское осмысление, во внешней сфере - творчество и наука. Ибо мистика и богословие откровенно живут религиозным культом, а творчество и наука тайно питаются мистическими прозрениями и богословскими постулатами.

Отсюда ясно, что упразднение "Крови излиянной" в сфере сакраментальной, - замечает далее Карелин, - должно было повлечь за собой сообразные сему последствия в сфере мистики и богословия, т.е. отрицание нетварных Божественных энергий, в которых Божество изливается за пределы Своей сущности; отрицание же нетварных Божественных энергий, в которых Бог не только вечно выходит за пределы Самого Себя, но и во времени сообщает Себя Своему творению, в свою очередь, должно было стать религиозной предпосылкой всеобщего "кризиса коммуникаций" в сфере внешней:

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Того кризиса духовных коммуникаций, который, разворачиваясь на протяжении столетий, действительно поразил собою всю новоевропейскую цивилизацию, проявившись во множестве аспектов: неспособность перебросить мост между субъектом и объектом в сфере гносеологии, механистическое отношение к природе, индивидуализм в нравственной жизни, субъективизм в искусстве, капиталистическое отчуждение в сфере производственных отношений и юридизм в жизни общественной».

Следующим этапом евхаристического кризиса стало лютеранство, отвергнувшее Евхаристическую Трапезу реально, но сохранив ее по вере: «И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И слышал я голос посреди четырех животных, говорящий: хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай (Откр. 6:5,6)». Характеризуя евхаристическую ситуацию в умеренном протестантизме, Феликс Карелин отмечает: «Отвергая преложение хлеба и вина в Тело и Кровь, лютеране утверждают, что в Таинстве Евхаристии Тело и Кровь, с одной стороны, и хлеб и вино, с другой, - только сосуществуют. Так, что Тело и Кровь пребывают в хлебе и вине, с хлебом и вином, под хлебом и вином, но сама евхаристическая материя остается при этом всецело хлебом и вином.

Известно, что, согласно учению Православной Церкви, Таинство Евхаристии совершается «не потому, что Тело Господа, находящееся на небесах, нисходит на жертвенники, но потому, что хлеб предложения, приготовляемый порознь во всех Церквах и по освящении претворяемый и пресуществляемый, делается одно и то же с Телом, сущим на небесах».

Таким образом, поскольку протестанты лишились священства, имеющего дар реально совершать Евхаристическое Таинство, на протестантских жертвенниках хлеб предложения остается не более чем освященным хлебом».

 Но поскольку протестанты крещены во имя Отца и Сына и Святого Духа, замечает далее Карелин, есть надежда, что по молитве общины, собранной для совершения Евхаристии, Христос приближается к Трапезе, оказываясь рядом с хлебом, под хлебом и даже в хлебе. Но в силу того, что что сами хлеб и вино не становятся от этого Телом и Кровью Христа, причастники вместо Тела и Крови реально вкушают лишь обычные хлеб и вино, испытывая при этом определенное «евхаристическое» волнение. Результатом такого рода мнимой Евхаристии, как полагает Карелин, является известный германский «метафизический голод»: «Та часть народа Божия, которая в XVI веке отвергла Иерархию, не только обрела независимость, но и лишилась пастырей - теургов, имеющих власть реально совершать Таинства. Возжелав неограниченной свободы, протестанты обрекли себя на духовный голод. Евхаристическая пшеница стала для них недоступно дорогой, а вино и елей утратили силу (Откр.6.5-6).

Недаром после Лютера голод стал едва ли не сутью немецкого национального самочувствия, а германская культура - своеобразным дворцом метафизического голода.

Загляните в его причудливые залы, любезный читатель! - Приглашает Феликс Карелин. - Вот иронические романтики накрывают столы воображаемыми яствами, вот лукавый Кант объявляет голод нормой человеческого существования, вот Гегель, спасаясь от голода, сосредоточенно сосет собственную лапу, а вот откровенно голодный Ницше призывает к людоедству. А вот и сам протагонист германской культуры гетевский Фауст, страстно ищущий Реального:

И где же вы, сосцы природы - вы,

Дарующие жизнь струею благодатной,

Которыми живет и небо и земля,

К которым рвется так больная грудь моя?

Вы всех питаете, - что ж тщетно жажду я?».

Но не только духовный голод сопровождал лютеранский этап евхаристического кризиса: в Германии разразились жестокие войны, приведшие и к голоду реальному.

Описывая ситуацию с Евхаристией в Англиканской (Высокой) церкви, Феликс Карелин сближает ее с ситуацией в умеренном протестантизме, несмотря на наличие священства. Дело в том, что римская церковь вполне обосновано утверждает, что епископат англиканской и старокатолической церквей лишен святительской благодати. Если это так, говорит далее Карелин, то «все три названных исповедания (лютеране, англикане, старокатолики – В. М.) в равной степени лишены реальной власти для совершения Евхаристического Таинства, и что, следовательно, несмотря на разные учения о Евхаристии, реальная Евхаристическая ситуация во всех названных Церквах оказывается совершенно одинаковой». Но такая же ситуация, добавим мы, имеет место и в русской старообрядческой церкви Белокриницкого согласия: ее епископат берет начало от одного епископа, что не допускается церковными канонами. Вот что пишет архиепископ Сергий (Спасский) по поводу ситуации с Евхаристией при незаконном священстве: «...У христиан, не имеющих законного священства, причащение не есть истинное причащение; ибо Св. Дары не могут быть преложены в тело и кровь Христовы незаконным епископом или священником, нерукоположенным законным епископом».[8] Далее владыка Сергий уточняет, касаясь священнической благодати старообрядцев: «Старообрядцы весьма чтут иконы, но чудес от икон у них нет, ибо не имеют законного священства, а следовательно и Духа Святого не имеют»[9]. Но вернемся к всадникам Апокалипсиса.

Конь, на котором сидит лютеранский всадник, вороной. И это, конечно же, не случайный цвет: в Реформации приняли самое непосредственное участи огромные массы «черного», то есть связанного с землей, крестьянства и городские низы.

Совершенно очевидно, что цвет апокалиптического коня содержит в себе и варну, то есть цвет сословия: белый — цвет святости, чистоты, символ духовного сословия; красный — символ воинственности, цвет одежд царей и правителей; черный — цвет работного сословия. Из этого порядка выпадает цвет четвертого коня: он бледный, то есть слабо окрашенный, «демократический», выпадающий из сословного ряда: «И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя "смерть"; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли - умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными (Откр. 6:7,8)». Всадника на бледном коне Феликс Карелин выводит из евхаристической ситуации в крайнем протестантизме, превратившем Евхаристию в простой обряд воспоминания. По стопам коня этого всадника следовали первые буржуазные революции в Европе: они имели место в странах, где торжествовал крайний протестантизм. И весьма знаменательно то, что запалом Нидерландской буржуазной революции послужило так называемое Иконоборческое восстание, по накалу гонений против Церкви не имеющего аналогов в истории: за короткий промежуток времени было разграблено и осквернено около пяти с половиною тысяч церквей. Учитывая небольшие размеры страны, цифра ужасающая. Совершенно очевидно, что такого рода вандализм никак не мог обойтись без  большого количества жертв: по крайней мере хотя бы священник оскверняемой церкви, вне всякого сомнения, пытался противостоять безумству еретиков. История, которая, как и всегда в таких случаях являющаяся продолжением политики, умалчивает об этом... К слову, гонения на Церковь в начальный период советской власти имели под собой тоже основание. Идеолог этих гонений Лев Троцкий в докладной записке по этому вопросу в Политбюро высказывал сожаление, что в истории России не было аналога европейской Реформации (хотя это не совсем так, о чем несколько ниже), что, по его мнению, задерживало развитие буржуазных отношений в стране. Он предложил план управляемой государственной властью «реформации» Церкви, имевший целью ее уничтожение[10]. Учитывая совершенно прозрачные связи Льва Троцкого с финансовыми буржуазными элитами[11], можно с уверенностью утверждать, что это был план «реформации» буржуазных творцов катаклизмов: они «взрыхляли» душу народов России для принятия ими либерализма. Здесь надо заметить, что план Троцкого в отношении религии противоречит ортодоксальному марксизму, который выступал резко против «запрета религии декретами». При всей воинственности риторики основоположников марксизма против религии, они неоднократно заявляли о том, что бороться с религией надо «идейными и только идейными средствами... прессой, словом». Позиция марксистов совершенно четкая: религия — это часть надстройки над экономическим базисом общества, вместе с изменением базиса будет изменяться и надстройка, что приведет к «отмиранию религии»[12]. Троцкий же выступал за то, чтобы «повалить», то есть уничтожить православие силою государства. Демагогия Троцкого отвратительна еще и потому, что реформация в Православной Церкви, по существу, состоялась: имеется ввиду старообрядческий раскол. Некоторые исследователи уже давно обращали внимание на то, что старообрядчеству присущи основные черты протестантизма. Вот как об этом пишет священник Михаил Воробьев: «Раскол, как и Реформация, стал полным разрывом с господствующей Церковью. Старообрядцы были убеждены в безблагодатности новообрядческой иерархии и бесплодности таинств никонианских священников точно так же, как протестанты отрицали действенность католического богослужения. И старообрядцы, и протестанты были в равной степени убеждены, что Никон и последовавшие ему патриархи, как папы и поставленные им епископы, оказались вольными или невольными служителями сатаны.
В отличие от протестантизма старообрядческое движение не распространилось в других православных государствах, оставшись навсегда феноменом российской духовности. Однако преувеличивать маргинальность старообрядчества не стоит. Приверженцами старой веры в России были миллионы людей, и целые регионы, несмотря на широкие репрессии, до последнего времени оставались старообрядческими.
Гонимые протестанты Англии — пуритане были первыми колонизаторами Нового Света, создателями новой, протестантской по самой своей сути американской цивилизации. Русским старообрядцам в силу тех же причин пришлось осваивать бескрайние дикие просторы своего собственного государства. Иногда это происходило за счет добровольного переселения в глухие места, куда редко проникало государево око (Керженец, Стародубье). Но зачастую власть сама переселяла неблагонадежных ревнителей старой веры в необжитые места...
...Сравнение русского старообрядчества с западным протестантизмом будет неполным, -  продолжает священник Михаил Воробьев, - если не заметить того факта, что именно старообрядцы стали первыми торгово-промышленными капиталистами России, провозвестниками нового типа производственных и общественных отношений. Это еще одно исключительно важное сходство исторической судьбы старообрядчества и протестантизма вытекает из одних и тех же богословских и этических проблем, которые вставали перед немецкими протестантами и русскими раскольниками»[13].

Этот момент очень важен, ибо он напрямую связан с социально-экономическим развитием, порожденным ситуацией с Евхаристической Трапезой. Вот как об этом пишет Феликс Карелин: «На протяжении двух-трех столетий процесс капиталистического развития охватил весь христианский мир. При этом обнаружилась одна удивительная закономерность. Оказалось, что склонность того или иного народа к участию в капиталистическом развитии находится в строгом соответствии и в обратной пропорции к участию этого народа в Евхаристической Трапезе.

Чем полнее христианский народ участвует в Евхаристической Трапезе, тем менее склонен он к участию в капиталистическом развитии; чем глубже евхаристическая ущербность христианского народа, тем более активным оказывается его участие в развитии капиталистической системы», - заключает он. История показывает, что это не просто «любопытное наблюдение», но, пусть и удивительная, а закономерность. Первые буржуазные революции произошли в странах, где торжествовал кальвинизм, который совсем отверг Евхаристическое Таинство. Те же крайние протестанты заложили фундамент буржуазной Америки.

Энергичными строителями буржуазного мира стали и умеренные протестанты, составляющими большинство населения Англии и двух ведущих капиталистических стран — США и Германии.

Первоначально сопротивлявшиеся капиталистическому развитию католические народы постепенно стали его твердыми участниками.

 «Важным подтверждением усмотренной обратно пропорциональной связи между участием христианского народа в Евхаристической Трапезе и склонностью этого же народа к участию в развитии капиталистической системы, - отмечает далее Карелин, - служит закономерность в степени распространения коммунистических идей среди народов буржуазного Запада. На сегодняшний день самые сильные коммунистические партии сосредоточены там в странах католических (Франция, Италия, Испания, Португалия, Латинская Америка), слабее коммунистические идеи распространяются в странах лютеранских (Германия, Дания, Швеция), и совсем слабо в тех протестантских странах, которые в самом начале своего буржуазного пути получили закваску кальвинизма (Англия и США)». Подчеркнем особо: эта закономерность касается именно христианских народов, хотя Феликс Карелин довольно аргументировано объясняет истоки исключительной буржуазности народа Японии[14].

Особенно сильное подтверждение в наличии такого рода закономерности Феликс Карелин усматривает в православной России: «Что же касается народов православных, то здесь прежде всего следует сказать о России.

Более чем семидесятилетний спор о путях социально-экономического развития России, который начался в сороковых годах прошлого века и закончился Октябрьской революцией, обнаружил крайнюю антибуржуазность русского народного характера. Почти все участники спора, будь то общинники-славянофилы или социалисты-западники, почвенники или народные демократы, теургическая школа религиозных мыслителей или позитивисты-народники, при всем различии своих основных посылок сходились на том, что Россия должна избегать буржуазного пути; духовное отвращение от буржуазной цивилизации явилось одной из основных тенденций в творчестве Толстого и Достоевского; наконец, русские крестьяне, несмотря на буржуазную реформу сельского хозяйства, которую с энергией проводил Столыпин, продолжали упорно держаться за сельский мир и круговую поруку. И даже марксисты-ленинцы, в начале XX века обоснованно утверждавшие, что Россия на путь капиталистического развития все-таки вступила, сделали, однако, все от них зависящее, чтобы путь этот оказался как можно более коротким.

Здесь будет уместным подчеркнуть, что коммунистическая Революция избавила Россию, а с нею и весь мир, от великой опасности. При малой склонности русского народного характера к делам буржуазным, капиталистический путь, на который толкал Россию общий оппонент славянофилов, народников и большевиков, - российский либерализм, - неизбежно привел бы к превращению России в полуколонию западного капитала. Нетрудно догадаться, что это означало бы увековечивание мировой колониальной системы, полное и неотвратимое господство буржуазного Запада над всем миром.

То, что мы сказали о России, в значительной мере относится и к другим народам, хранящим и исповедующим Православную веру. Ни болгары, ни сербы, ни румыны, ни даже предприимчивые греки не сумели достигнуть на путях капиталистического развития никаких заметных успехов.

Полнота Евхаристической Трапезы и активное служение "маммоне" в масштабах целого народа практически несовместимы».

Так что же получается, если принимать во внимание закон Феликса Карелина: «повалив» православие по совету троцкистов, коммунисты лишили коммунистическое движение источника силы, уничтожили духовную защиту против проникновения в народную среду либерального учения. Конечно, можно и дальше закрывать глаза на то, что большинству не ангажированных  исследователей совершенно очевидно: православная Россия в 1917 году отвергла либерализм и не воспротивилась социализму, а Россия атеистическая в начале девяностых годов прошлого века отвергла социализм и приняла с восторгом либерализм, ворота которому открыл Борис Ельцин. Разве это может быть случайностью? Или случайностью является то, что ни в одной из самых передовых капиталистических стран — США, Англии, Германии - коммунистические партии не являются сколь-нибудь активными участниками политического процесса, несмотря на высокий уровень буржуазной демократии? Народы этих стран, в большинстве своем протестантского происхождения, в массе своей абсолютно равнодушны к коммунистической идее. И никакими ссылками на буржуазную реакцию, на происки империалистов здесь не отвертеться, потому что в европейских и латиноамериканских странах с преобладанием католического населения позиции социалистических и коммунистических партий на порядок сильнее. А если мы возьмем для примера современную православную Грецию, то истинность закона Карелина уже не подлежит никакому сомнению:  Греция буквально кипит, бурлит выступлениями трудящихся против всесилия капитала, коммунистическая партия пользуется авторитетом и поддержкой народа, - и это после стольких лет владычества клики «черных полковников»! И это в стране, где православие по конституции является государственной религией! Совершенно очевидно, что ортодоксальное христианство не только не препятствует распространению в среде своих народов коммунистических идей, но и явно способствует этому. И удар по ортодоксальной Церкви влечет за собой усиление либеральных тенденций в народном духе. Почему так происходит? В чем причина? Ответ дает закон Феликса Карелина: «Полнота Евхаристической Трапезы и активное служение "маммоне" в масштабах целого народа практически несовместимы». Насильственно лишив подавляющую часть народа Евхаристической Чаши по совету Льва Троцкого, коммунисты оставили народ один на один с идолом маммоны. Призыв Троцкого и Бухарина «обогащайтесь» не был случайным: он был обращен к отступившим от Евхаристии. Но таких  в те времена в народе было еще не очень много. Когда же план Троцкого «повалить» религию был в основном осуществлен, тогда уже сам народ в конце восьмидесятых стал кричать на митингах: «Хотим быть богатыми!».

И где сегодня тот самый «российский революционный пролетариат»? Его как корова языком слизнула. Мы сегодня отчетливо видим, что революционность пролетариата напрямую была связана с воспитанием в ортодоксальной вере, что и показывает сегодня пример Греции и Латинской Америки. А как же, спросят, Сербия, Болгария, Румыния, другие страны бывшего социалистического содружества, народы которых в массе своей были когда-то приверженцами православия и католичества? Так разве можно за два десятилетия возродить то, что взращивалось столетиями? Разрушить, срубить, сжечь, «повалить», как правило, всегда намного легче, чем созидать. Открыть храмы, монастыри, обучить священников, дать свободу православной вере — это только начало длительного пути возрождения. Народ, насильственно отлученный от веры, подобен кораблю в океане, навигационные приборы которого разнесли вдребезги в пьяном угаре люди, стоящие на капитанском мостике. Его несут волны моря житейского, бросает в пучину бедствий, левиафан терзает его тело, «зверь из земли» подрывает его дух...

Но и в самом православии не все сегодня благополучно. Либералы прекрасно понимают, что без «лишения соли своей силы», то есть без либерализации православия и католичества, нечего и помышлять о полной и окончательной победе либерализма. Атака идет на Евхаристию через приобщение к практике интеркоммуниона[15], посредством навязывания протестантизма в «традиционалистской» оболочке[16]. Внешне это проявляется в борьбе двух течений в православии (как и в католичестве): консерваторов (традиционалистов) и либералов (модернистов). Но курс церковных либералов на экуменизм и практика интеркоммуниона говорят о том, что речь идет об атаке на Евхаристию, ибо в ней находится источник неприятия либерализма. Только лишив церковный народ Христа, можно повести его на поклонение маммоне. Не в том, к слову, неудача советского социализма, что не удалось достичь соответствующего уровня производительности труда, а в том, что строили социалистическое общество не на том духовном основании: коллективистское общество, которое только и может существовать на фундаменте братской любви, пытались сцементировать погоней за прибылью, за корыстью. Основной капитал коллективистского общества, построенного на фундаменте любви, а такого рода общество вне христианской традиции построить невозможно, — любовь ко Христу, страдающему в болезнях и напастях человека и общества[17]. Эта любовь - тот «минимум православности», без которого человек не может считаться православным. Не просто помощь бездомному, нищему, больному, заключенному, а помощь Самому Христу, страдающему в личных и социальных бедах. Сегодня социальную деятельность православных призывают ориентировать на католическую организацию «Каритас»[18], то есть на «пророка» в чужом  отечестве. Но в нашем Отечестве был свой пророк: Николай Николаевич Неплюев[19], создавший Крестовоздвиженское Трудовое Братство[20]. Братство получило благословение от преподобных Варнавы Гефсиманского и Иоанна Кронштадтского. Разрешение на создание Братства было получено от Императора Александра III. Вот что говорил сам Николай Николаевич Неплюев о причинах, побудивших его всю свою жизнь, все свое имение отдать  Трудовому Братству: «Я... пришел к убеждению, что наивысшее благо Церкви поместной, русской православной Церкви, к которой принадлежу, моей христианской отчизны, как и личное благо всех ближних моих, состоит, главным образом, в том, чтобы вся жизнь стройно организовывалась на единой истинно-христианской основе - братской любви»[21].

Любовь, по убеждению, Неплюева, делает святынею то, «что сделано в духе искренней любви»: «В действительности любовь всегда святыня и все собою освящает, все очищает до святости. Не будем ошибаться. Любовь остается святыней при всех обстоятельствах. Она не меньшая святыня и в сердце атеиста, и в сердце разбойника, и в сердце блудника. Греховно их злое равнодушие к Богу и всему остальному Его творению, так греховно, что в этой мрачной пучине тонет святая капля их исключительной любви, но капля эта остается сама по себе не менее святою и делает святынею все, что сделано в духе этой искренней любви. Вот почему лучше, чище, святее атеист, разбойник и блудник, имеющие эту каплю святыни в сердце, нежели самодовольный фарисей, лишенный ее».

Но любовь, непрестанно повторяет Николай Николаевич Неплюев, «должна быть стройно организована»: «Такою стройною организациею добра и были братские общины времен Апостольских, таким-же, не менее необходимыми и в настоящее время убежищами для кротких, могут стать трудовые братства». Зачем, для чего нужна эта «стройная организация любви»? Вот как отвечает на этот вопрос Неплюев: «Мы не можем более быть христианами на час, оставаясь грубыми язычниками на все остальное время, нам надо не часть жизни нашей, а всю нашу жизнь сознательно и с любовью отдать на дело Божие. Стройная организация добра в жизни, при таких обстоятельствах является насущною потребностью для Церкви. Трудовое Братство и будет такой стройной организацией добра, убежищем для кротких; при его помощи Церковь может согласовать с верою все стороны жизни и стать во главе того громадного движения к сознательности, которое в настоящее время так часто отрывает от Церкви полезных деятелей».

Неплюев был убежден в том, что «трудовое Братство являет собою полезный для Церкви и Государства опыт стройной организации и сплочения прихода, опыт оздоровления и оживления общественной клетки церковного и государственного организма». Можно сказать, что это было не просто Трудовое Братство, а одно из направлений в миссионерской деятельности Церкви. И это направление можно назвать «златоустовским», поскольку святитель Иоанн Златоуст первым из христианских епископов призвал идти по этому пути: «Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по вселенной были врагами (веры), когда ни откуда не ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде по вселенной (находятся) верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто: таким образом, мы всех склонили бы и привлекли бы к себе»[22].

Вернемся к нити изложения.

Описывая последствия евхаристического кризиса у протестантов, Феликс Карелин отмечает: «Церковь - единство Бога и человека, данное в Евхаристии. Оттолкнувшись от Церковной Полноты, Протестантизм оказался вынужденным выбирать между двумя ее полюсами. Мнимая Евхаристия, совершаемая по вере общины без объективного Божественного дара, склоняла к самообоживающемуся человеку, отрицание Евхаристического Таинства, в котором Бог сообщает Себя людям, - к «бесчеловечному Богу». Лютеранство избрало «человека», кальвинизм - «Бога»». Таким образом, через лютеранство получает начало атеизм в Европе, с его опорой на гуманизм. Кальвинизм же, в свою очередь, положил начало «мессианскому» движению «потушивших пиршественные огни» Евхаристии «десяти колен» Нового Израиля в сторону «земли обетованной»: Америки.

Феликс Карелин напоминает слова о. Павла Флоренского об истоках поразившего Европу атеизма, человекобожия: «...Развитие протестантизма и его производных обнаружило с несомненностью, что в основе протестантизма как главного выразителя культуры нового времени лежит гуманизм, человеко утверждение, человекобожие, - или, по терминологии заимствованной из философии, - имманентизм, т.е. замысел человечества из себя, вне и помимо Бога, воссоздать из ничего всякую реальность и в особенности реальность святыни, - воссоздать во всех смыслах, начиная от построения понятий и кончая духовной реальностью».

Вот таким образом «мнимая Евхаристия» привела Европу к «христианству без Бога». Некоторые епископы нашей Церкви высказывают опасения по поводу разворачивающейся сегодня на наших глазах новой и более мощной волны так называемого воинствующего или либерального секуляризма[23]. Как это убедительно показывает Феликс Карелин, этот вопрос не может быть решен с помощью лозунгов и призывов, ибо в основе воинствующего секуляризма лежит евхаристическое повреждение. Без возвращения церквей умеренного протестантизма в лоно православия этот вопрос в принципе не может быть решен. Не может быть союзником в деле борьбы с секулярным либерализмом и католичество, поскольку и оно находится в состоянии евхаристического кризиса: «В то время как на Православном Востоке Евхаристическая Чаша собирала всех воедино, в акте совместного Причастия снимая различие между Пастырем и Паствой, властительный Рим не устоял перед соблазном внести иерархическое начало в самое содержание священной Трапезы. Пастырь, совершающий Таинство, получил евхаристическое преимущество перед остальными причастниками. В результате возник порочный круг: гипертрофия иерархического начала лишила мирян Чаши; лишение Чаши повлекло за собой кризис духовных связей, - тот пресловутый европейский индивидуализм, который возник еще в недрах корпоративного Средневековья; кризис духовных связей потребовал укрепления внешней дисциплины; укрепление внешней дисциплины усиливало иерархическое начало. Так "сухое причастие" способствовало превращению Западной Церкви в строго организованное воинство, действующее по законам внешней силы.

В руках средневековой Иерархии, - заключает Феликс Карелин, - Крест Христов обернулся рукоятью «большого меча» (Откр.6.3-4)». И этот «большой меч» стал онтологической причиной пресловутой «войны всех против всех». Таким образом евхаристический кризис врывается в историю. Именно этот «самозатягивающийся круг евхаристической недостаточности и внешней дисциплины», по мнению Карелина, и послужил причиной взрыва, приведшего к отпадению от католичества многих народов.

Но наиболее зловещие плоды евхаристический кризис пожал в крайнем протестантизме, последователи которого «потушили пиршественные огни»: «...Утратив Евхаристическую связь со Христом, Кальвинизм полностью потерял веру в человечность Бога», - утверждает Феликс Карелин. Бог совершенно «инаков» миру, учит крайний протестантизм, и, по Ему лишь ведомым причинам, Он предопределил одних к спасению, других – к погибели. И ничто не может изменить это предопределение. Успехи в мирских делах, благочестивая настроенность свидетельствуют, согласно воззрениям крайних протестантов, об избранности. Рассуждая о том, как представляют Бога крайние протестанты, Феликс Карелин отмечает одно важное обстоятельство: «Здесь уместно будет обратить внимание читателя на принципиальное совпадение кальвинистского учения о богоизбранности с учением ортодоксального иудаизма. Правда, в одном случае избрание совершается, "по плоти", а в другом "по духу", но в обоих случаях вне всякого отношения к человеческим понятиям о Добре и Правде. Бесчеловечность такого представления о богоизбранности хорошо выступает на фоне одного, в высшей степени человечного, правила из «номоканона», которое помещено в православном Требнике. Приведем его в русском переводе: «если кто своих детей, между собой воспитанных, одних проклинает, а других благословляет, одних ненавидит, других же любит и неравно им раздает свое имение, как детоненавистник да не причастится Божественных Тайн, если же не исправится, да отлучится от Церкви».

В высшей степени поучительная картина: Кальвинизм, отвергнувший Евхаристическое Таинство, представляет себе Бога по образу именно такого отца, которому, согласно суждению Православной Церкви, приступать к Евхаристическому Таинству не дозволено», - заключает Карелин.

Если лютеранская тенденция ведет к «христианству без Бога» и далее к фейербаховскому атеизму, то тенденция кальвинизма, предупреждает Феликс Карелин, может привести к такой концепции Бога, «при которой самые махровые «цветы зла» могут быть объявлены дарами Небес». И здесь же он напоминает, что по Откровению «ад следовал» за четвертым всадником. До сегодняшнего времени среди ортодоксальных христиан наиболее опасной считалась гуманистическая тенденция, однако, задает вопрос Карелин, «надо отдать себе ясный отчет в том, что явится идеологическим оружием зла в его попытке осуществить то крайнее и еще невиданное насилие над человеческой совестью, которое именуется в Писании «царством зверя» (Откр.16.10): гуманистическая идея самодостаточного человека или кальвинистическая идея бесчеловечного Бога?». «Гуманистический туман», по мысли Карелина, это всего лишь дымовая завеса, через которую зло пробирается к свое заветной цели.

Многие православные христиане из-за дымовой завесы секулярного либерализма давно уже увидели проступающий силуэт князя тьмы: «То, что либерализм является на самом деле не просто модной политической теорией, а скорее – опасной ересью, многие православные мыслители распознали еще задолго до революции, которая, кстати сказать, изначально-то была вовсе не большевистской, а февральской – ЛИБЕРАЛЬНОЙ революцией, которая погрузила Россию в хаос... Святитель Филарет еще в середине 19 в. писал: "Россия, пожалуй, находится недалеко от взрыва в ней еретического либерализма…". Ему вторил глубоко воцерковленный и информированный министр царя-страстотерпца Щегловитов: "…Либерализм есть скорее религиозная ересь, чем химера или глупость"[24]. Что касается определения либерализма хранителями либеральной веры, то оно известно. Либерализм они называют «идеологией и политической программой свободного человека»[25]. Один из столпов либерализма Людвиг фон Мизес был еще более откровенен: «Общество, в котором осуществляются либеральные принципы, обычно называется капиталистическим, а состояние такого общества -- капитализмом»[26].

Трудность определения либерализма заключается в том, что в Европе он имеет три источника: католичество, лютеранство и кальвинизм. В первом случае «сухое причастие» проецируется в натиск на Восток в стремлении «большим мечом» подчинит своей власти «схизматиков» и положить начало тысячелетнему царству католического мира. В другом - мнимая Евхаристия лютеран пробивает себе русло в секуляризм и через него в либеральный гуманизм. В третьем - «потушенные пиршественные огни» ведут во тьму, поскольку человек, лишенный Евхаристии, предоставлен самому себе и не имеет даже отдаленного понятия о Свете истинном, то есть о Сыне Божием, Который реально присутствует на Евхаристической Трапезе и присутствие Которого ощущают на Трапезе умеренные протестанты. Но стремление найти Его у крайних протестантов есть, однако отсутствие Евхаристической Трапезы, отвержение Предания оставляет их без ориентиров, во тьме, где так легко может взять за руку князь мира сего и увести в страну мрака. Таким образом, воинственность секуляризму придает «большой меч», а ярко выраженную еретичность - «потушенные пиршественные огни». Мы обнаруживаем определенную солидарность обществ, находящихся в объятиях евхаристического кризиса. И эта солидарность воспринимается нами как «западная угроза». Католики, в подавляющем своем большинстве, не могут и, вероятнее всего, не захотят быть союзниками православных в противостоянии воинствующему секуляризму, ибо источник этой воинственности в «сухом причастии», то есть в лишении мирян Чаши.

Совершенно иная ситуация сложилась в Северной Америке, где крайние протестанты, исповедующие идею «бесчеловечного Бога», заложили фундамент государства и общества согласно уже проверенным либеральным лекалам. Геополитическое мышление политической элиты США, опирающееся на идеологию либерализма, носит всецело мессианский характер. Одним из первых обратил на это внимание известный специалист по геополитике Александр Дугин: «...Геополитическое мышление, которое чрезвычайно развито у политической элиты США, непротиворечиво совмещает в себе эсхатологический фундаментализм, идею “США как Нового Израиля, призванного пасти народы в конце истории” и идею свободной торговли, как максимальную рационализацию общественного устройства, основанного на приоритете “разумного эгоизма” и “атомарного индивидуума”.

Протестантское мессианство американской геополитики сочетается таким образом с предложением универсальной рыночной модели хозяйствования и либеральной системой ценностей в культуре»[27]. Известное высказывание Рональда Рейгана об СССР как об «империи зла» не является случайным или относящимся только к советскому периоду России. На этом - противостоянии России как противоположному мессианскому идеалу, - можно сказать, и стоит Америка. Религиозной основой этого противостояния, по мнению Александра Дугина, является диспенсациализм – протестантское эсхатологическое учение, согласно которому англосаксы являются потомками десяти израильских колен, затерявшихся в глубине истории. «Вспомнив» о своем происхождении, англосаксы приняли протестантизм. Последователи этого учения, а среди них, кроме известных политиков (тот же Рональд Рейган), такие протестантские деятели как Хал Линдси, Сайрус Скофильд (составитель известной англоязычной Библии), книги которых, с комментариями в духе радикального диспенсациализма, разошлись многомиллионными тиражами, убеждены в том, что библейские эсхатологические персонажи Гог, Магог и Рош напрямую связаны с Россией, с русскими. Уничтожение России, согласно этому учению, положит начало «тысячелетнему царству» протестантского «Христа». Это учение Александр Дугин называет «последней хитростью антихриста»: «Складываем все элементы воедино. Получаем страшную (для русских) картину. Силы, группы, мировоззрения и государственные образования, которые совокупно называют “Западом” и которые являются после победы в “холодной войне” единоличными властителями мира за фасадом “либерализма” исповедуют стройную эсхатологическую богословскую доктрину, в которой события светской истории, технологический прогресс, международные отношения, социальные процессы и т. д. истолковываются в апокалипсической перспективе. Цивилизационные корни этой западной модели уходят в глубокую древность, и, в некотором смысле, определенный архаизм сохраняется здесь вплоть до настоящего времени параллельно технологической и социальной модернизации. И эти силы устойчиво и последовательно отождествляют нас, русских, с “духами ада”, с демоническими “ордами царя Гога из страны Магог”, с носителями “абсолютного зла”. Библейское упоминание об апокалипсических “князьях Роша, Мешеха и Фувала” растолковывается как однозначное указание на Россию — “Рош”(=“Россия”), “Мешех” (=“Москва”), Фувал (= “древнее название Скифии”). Иными словами, русофобия Запада и особенно США проистекает отнюдь не из-за фарисейской заботы о “жертвах тоталитаризма” или о пресловутых “правах человека”. Речь идет о последовательной и “оправданной” доктринально демонизации восточно-европейской цивилизации во всех ее аспектах — историческом, культурном, богословском, геополитическом, этическом, социальном, экономическом и т.д.

Хочется обратить особое внимание, - отмечает далее Дугин, - на многомерное совпадение далеких друг от друга концептуальных уровеней “западной идеологии”: сторонники капитализма в сфере экономики; теоретики индивидуализма в области философско-социальной; геополитики на уровне стратегии континентов; богословы, оперируя с эсхатологическими и апокалипсическими доктринами “диспенсациалистского толка”, — все они сходятся к однозначному и совпадающему во всех случаях отождествлению России с “империей зла”, с историческим негативом, с целиком отрицательным героем мировой драмы». Необходимо особо отметить, что появление на свет этого учения связано с именем евангелиста Джона Каммингма, который во время Крымской войны, в 1855, отождествил с библейским “Гогом, принцем Магога” императора Николая I. То есть никакой связи с коммунистическим периодом России зарождающийся диспенсациализм не имел. Другое дело, что 1917 года придал новое дыхание  диспенсациализму. Собственно, попытки некоторых православных писателей и богословов представить Ленина как Антихриста, а советское государство как государство «зверя из бездны»[28] являются попыткой приспособить диспенсациализм к православию. Во всяком случае, это очень похоже на сдачу геополитических позиций и переход на сторону геополитического противника. И оговорки, что здесь осуждается Ленин и коммунистическое государство, а не Россия, ничего, по сути дела, не меняют: для  протестантского диспенсациализма строительство социализма в России, органически чуждого либеральной доктрине, является дополнительным свидетельством богоизбранности Америки, в особенности ее англосаксонской расы, и очередным свидетельством того, что Россия, ее правители, и есть тот самый Гог из страны Магог.

Что мы наблюдаем. Во-первых, безо всяких поводов с нашей стороны, Россию еще задолго до революции зачисляют в апокалипсические противники Христа. И не просто в противники, а в «сумму всех зол» – «империю зла», царство Гога страны Магог. Во-вторых, враждебная настроенность к России существует и по сию пору, несмотря на то, что с победой либеральной революции в России между нашими странами нет противостояния «социализм-капитализм». В-третьих, учитывая определенную незавершенность либеральных реформ в России, закулиса готовит новое пришествие либерализма в Россию, планируя нанести комбинированный удар по всем силам, противостоящим гибели России, в том числе православию. Уже известно, что в этом сражении готовятся использовать деструктивные отряды левой и националистической направленности. Еще в 2007 году  появилось такое предупреждение: «...В специальной литературе по безопасности Российской Федерации появились сведения о том, что в России на основе групп глубокого прикрытия и агентуры влияния создан новый Штаб под названием «Модернизация». Его задачей является обеспечение совместных скоординированных действий всех антирусских сил в целях нейтрализации и дискредитации русского патриотического движения, препятствующего продвижению западных экспериментов на российской земле. Неотроцкисты активно используются в достижении этой цели»[29]. Сегодня идет открытый процесс формирования подобного «штаба модернизации». Уже опубликован экспертный доклад на эту тему в октябре 2009 года (доклад впервые опубликован на сайте «Полит.ру»), который называется «МОДЕРНИЗАЦИЯ РОССИИ как построение нового государства»[30].

Насчет глубины его антирусской направленности судить не беремся, но вот эта формулировка идеологов «штаба модернизации» вызывает настороженность: «России придется стать страной-пионером в деле построения общества модерна из общества потребления, существующего на обломках прежних модернизационных проектов.

Это потребует масштабных, фундаментальных реформ сразу в нескольких сферах, в частности, таких как: высшее и среднее образование, научное развитие, государственная служба, военное строительство, правоохранительная система, судопроизводство, массовая культура и идеология». Что это за «общество модерна»? Что за реформы «потребуются» для построения этого «общества модерна» в области, скажем, массовой культуры и идеологии? Почему идеологи «штаба модернизации» с такой уверенностью заявляют в докладе, что «всовременной России нет традиционного общества»? Ведь очень многие не согласны с такого рода утверждением: да, общество либеральное,потребительское потеснило традиционное общество, но заявлять о том, что «всовременной России нет традиционного общества» - это подписывать приговор тем людям, которые желают жить в традиционном обществе, в традиционной культуре. Идеологи модернизации и не скрывают того, что главный объект модернизации – это общество: «главным предметом модернизационной концепции является само общество. Точнее, определенный тип общества – общество модерна». Этнонациональной характеристикой «общества модерна» авторы проекта модернизации считают «унификацию общества на базе единого языкового и культурного стандарта».  В чем заключается эта унификация? Что такое «культурный стандарт»? Политическая характеристика этого общество, согласно его идеологам, – это «превращение индивида / гражданина, а не общины / сословия / корпорации, в базовую единицу общества». То есть, другими словами, полная «атомизация» общества.

Правда, авторы доклада успокаивают, что модернизация будет осуществляться «без превентивно-революционного разрушения старого общества». Однако механизм реализации модернизации, который они предлагают далее, позволяет усомниться в этом: «массированное внедрение (тиражирование успешных моделей) с постепенной заменой прежних систем». Чем отличается «массированное внедрение» от «революционного разрушения» даже при наличии постепенности? Во всяком случае, никакой речи о добровольности этого процесса не идет, ибо сказано «замена», «массированное внедрение», то есть он (процесс) будет проводится в императивном духе.

 

 Даже из либерального лагеря раздалась мягкая критика этого нового образования: «Создание дополнительных чрезвычайных органов государственного управления в период модернизации несет в себе определенные риски... Во-первых, это противоречит Конституции, которая закрепляет определенную структуру органов власти. Во-вторых, это противоречит логике единства власти... Безусловно, необходим штаб модернизации. Но он должен быть включен в структуру государственной власти»[31].

Таким образом, мы видим выстраивание либерального войска для сражения с традиционным укладом жизни России, для активного продолжения реформ, начатых Борисом Ельциным. Не остаются в стороне от этого процесса и православные либералы. Нет, они пока не выступают за изменение догматов, богослужения... Они воюют с теми православными, что не согласны с либеральным реформами, катком проходящими по традиционному укладу жизни народов России. Им не нравятся не только длинные юбки, большие платки, посты, благословения у священников, но и отсутствие «гражданской активности» в западном смысле этого слова: как оперативного собирания «атомов» в группы давления, для реализации каких-то сиюминутных интересов, замыслов «по стихиям мира, а не по Христу». Они не только готовы к принятию ювенальной юстиции, но и, как правило, активно агитируют за нее, лукаво прикрываясь требованием ко власти «не перегибать палку». Принимая Христа по вере, в Евхаристии, по жизни они отрицают Его. Основной упор православные либералы делают на привлечение в Церковь молодежи посредством сомнительного миссионерства: въезжайте, мол, в Церковь на мотоциклах, роликовых досках, лыжах, сопровождая свое вхождение рок-музыкой – все это нормально, мы идем вам навстречу с распростертыми объятиями. Можете заходить в Церковь в шортах, в майках, коротеньких юбочках, - зазывают они молодежь, - а бабки подвинутся, а если им не нравится – пусть уходят в деревню Поганкино, зарываются под землю. Церковь, по их представлениям, должна играть роль обыкновенной общественной бани, где вместо тела омывается душа. Все должно быть комфортно, уютно, вплоть до отдельных номеров. Священник выступает в роли банщика: если попросят, «отхлестать» «веничком» или сделать легкий массаж души... Самое главное – за все расплачиваться и расплачиваться щедро... Это краткое описание «гламурного» или «щадящего» православия, за которое выступают православные либералы. Если говорить ближе к теме, то это тоже евхаристический кризис по-православному, когда Христос отрицается жизнью, как в евангельской притче: «И подойдя к другому, он сказал то же. Этот сказал в ответ: иду, государь, и не пошел (Матф.21:30)». Как и кризис западного христианства, либеральное православие ведет к «атомизации» Церкви, распылению Тела Христа на «атомы». В либеральном православии присутствуют черты классического саддукейства – порождения исторического Вавилона.

Либералы очень часто, защищая свои взгляды, в качестве пугала используют «тоталитарные коммунистические режимы». А как насчет наличия тоталитаризма в самом либерализме? Уж больно громко кричат либералы «держи вора»... Вот что пишет по этому поводу Александр Дугин: «Либерализм тоталитарен по-особому. Вместо прямых физических репрессий против инакомыслящих, он прибегает к тактике мягкого удушения, постепенного сдвига на окраину общества, экономического задавливания диссидентов и оппонентов и т.д. Но факт остается фактом: доминирующая идеология Запада (либерализм) активно борется с альтернативными политико-идеологическими проектами, но использует для достижения своих целей методы более тонкие, более “мягкие”, более отточенные, чем иные формы тоталитаризма, — но от этого только более эффективные. Либеральный тоталитаризм не брутален, не открыт, но завуалирован, призрачен, невидим. Но не менее жесток»[32]. Трудно не согласиться с Александром Дугиным: либеральный тоталитаризм жесток и более эффективен, чем тоталитаризм «классический». В последнее время либерализм все более и более склоняется к прямым физическим репрессиям, продавливая поправки к уголовному законодательству, ущемляющие свободу слова.

 Либерализм, особенно в американской упаковке, – это, в первую очередь, религия. И этот факт не может быть скрыт завесой секуляризации: «... Религия не обязательно должна выступать как культ или совокупность догматов. Часто в современном мире она проявляется подспудно, как психологические предпосылки, как система культурных и бытовых штампов, как полусознательная геополитическая интуиция. - Утверждает Александр Дугин. - Можно сравнить религию с идеологией — одни (меньшинство) владеют всей совокупностью концептуального аппарата, другие же (большинство) схватывают идеологию интуитивно. И чаще всего религия сегодня воздействует больше через культурный фон, через семейную психологию, через нормативы социальной этики. В этом отношении США — страна абсолютно протестантская, и этот “протестантизм” затрагивает не только открытых приверженцев этой конфессии, но и огромные слои людей иных религиозных убеждений и даже атеистов. Протестантский дух легко обнаружить не только у пуритан, баптистов, квакеров, мормонов, и т.д., но и в американском кришнаизме, и в секте Муна, и среди американских иезуитов, и просто в безрелигиозном американском обывателе. Все они в той или иной степени затронуты “протестантской идеологией”, хотя культово и догматически это признается относительным меньшинством»[33], - заключает Дугин. У российских приверженцев либерализма этот «протестантский дух» легко обнаруживается через особую влюбленность в США, в американский образ жизни, в современную американскую культуру. Они, как правило, и в православии продолжают жить «под кожей статуи Свободы», приспосабливая его под «протестантский дух». Интересны в связи с этим слова Папы Иоанна Павла II, который назвал пост архиепископа Нью-Йорка «архиепископством столицы мира». И это не оговорка: Нью-Йорк уже давно считают «столицей мира», вот только государственная религия этой «столицы мира» не католицизм, а либерализм. Первым делом, как правило, пребывающие в «столицу мира» посещают статую Свободы, на голове которой корона с семью рогами, называемые «лучами». По разному ведут себя люди «под кожей статуи Свободы»: кто плачет, кто пляшет, кто молится, кто, как Борис Ельцин, облетевший статую Свободы на вертолете два раза, восторженно поднимает большой палец правой руки вверх и заявляет, что «стал в два раза свободней»... Пожалуй, прав  Евтушенко: «Нью-Йорк – это человечество, спрессованное в город». Либеральное человечество, добавим мы. Наверное, трудно более сильнее выразить дух вавилонского столпотворения человечества. И сила тяжести этого центра либерального мира влечет к себе миллионы и миллионы людей всего мира, независимо от их религиозных взглядов. Но, чтобы быть увлеченным этой силою, надо освободиться от привязанности к свой вере, к свой традиционной культуре, к своей земле.  «Столица мира» ревнива: она требует охлаждения любви к тому, что раньше занимало ум и сердце человека. Поклонившись идолу Свободы, человек становится другим. На торжественном открытии статуи Свободы Президент США Гроувер Кливленд сказал: «Мы всегда будем помнить, что Свобода избрала это место своим домом, и алтарь ее никогда не покроет забвение». Божество либеральной веры было явлено миру и со всего света потекли нескончаемые вереницы  паломников – адептов новой веры.