Под высокими сводами храма св. Софии в Константинополе было многолюдно. Лучше сказать – яблоку негде упасть. Обширный, богато разукрашенный храм (всем известный храм св. Софии, будет построен на этом месте полтора века спустя) не вмещал всех желающих послушать проповедь нового архиепископа Иоанна, не так давно прибывшего из Антиохии. Этот архиепископ сразу поразил видавшую виды константинопольскую публику. В столице слышали много сладкозвучных, красноречивых и великолепных по форме речей, но никогда еще проповеди не были наполнены столь берущим за живое содержанием. О, этот епископ знал душу человеческую и грехи ее великолепно. Но было видно и другое – поразительно крепкую веру, делавшую его совершенно бесстрашным. Этот человек боялся только Бога Всевышнего. Он обличал невзирая на лица, и чаще доставалось богатым и знатным за их самодовольство, кичливость и безразличие к судьбам простых людей. Этим он быстро снискал любовь бедного большинства столицы. Но уважала его и знать, чувствуя в нем сильную, осиянную благодатью личность.
И сегодня на литургии, после чтения Евангелия, храм был переполнен. Здесь присутствовали знатные дамы, в тончайших, соблазняющих одеждах, увешанные многочисленными золотыми украшениями, стояли корректные государственные чиновники, теснилось множество едва сводивших концы с концами ремесленников и мелких торговцев. На паперти сидела армия нищих в лохмотьях – они тоже вытягивали шеи, чтобы увидеть архиепископа. Все ведут себя вольно – разговаривают, иногда аплодируют, чтобы поторопить проповедника. В толпе приготовилось несколько скорописцев, которые записывали проповеди Иоанна и после, продавая их, неплохо зарабатывали, ибо от желающих купить не было отбоя. По всему видно, что для публики проповедь гораздо интереснее богослужения.
Наконец, Иоанн проходит на высокий амвон, находящийся посреди храма и предназначенный для чтецов – так его будет слышно всем. Хотя ему немногим больше пятидесяти, он кажется старше своих лет - маленького роста, с большой лысой головой, лицо усталое, с глубокими морщинами, что еще более подчеркивается несколько смуглым цветом лица, выдавая сирийское происхождение архиепископа. Златоуст начинает гомилию – и народ замолкает. Его приятный, четкий выговор заполняет все пространство храма. Все чувствуют – да, это проповедник от Бога. Недаром еще в Антиохии народ его прозвал Хризостомом. Сегодня он продолжает комментировать Деяния Апостольские – о жизни первохристиан в Иерусалимской общине. Только что в храме совершалось чтение этих удивительных строк Писания, которые и ныне продолжают смущать многих: "У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все было у них общее. Апостолы же с великою силою свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа; и великая благодать была на всех. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду" (Деян.4, 32-35). Что же Златоуст скажет об этом поразительном феномене? Вслушаемся.
- "Как в доме родительском все сыновья имеют равную честь, в таком же положении были и они, и нельзя было сказать, что они питали других; они питались своим; только удивительно то, что, отказавшись от своего, они питались так, что, казалось, они питаются уже не своим, а общим" /IX:110/.
Оказывается, архиепископ Иоанн просто в восторге от происшедшего в Иерусалимской общине. Но слова его столь новы и необычны для слуха горожан, что далеко не все понимают их смысл.
- «Видишь как велика сила этой добродетели, если она была нужна и там» /IX:112/.
О какой это добродетели так вдохновенно говорит святитель? Да о добродетели «общения имений», общности имуществ, которую ввели в своей общине апостолы!
- «Действительно, она - виновница благ» /IX:112/.
Не благ материальных, а благ духовных, благодати:
- «И хорошо сказал: благодать бе на всех, потому что благодать - в том, что никто не был беден, то есть, от великого усердия дающих никто не был в бедности. Не часть одну они давали, а другую оставляли у себя; и (отдавая) все, не считали за свое. Они изгнали из среды себя неравенство и жили в большом изобилии, притом делали это с великою честию» /IX:113/.
Все удивлены этой неколебимой уверенностью Златоуста в том, что «общение имений» - вещь подлинно христианская, высокая, благодатная. Теперь слушатели вспоминали, что недавно он уже учил об этом, когда комментировал вторую главу Деяний: "Все же верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде всякого" (Деян.2,46). Святитель тогда говорил:
- "Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли своим...Видел ли ты успех благочестия? Они отказывались от имущества и радовались, и велика была радость, потому что приобретенные блага были больше. Никто не поносил, никто не завидовал, никто не враждовал, не было гордости, не было презрения, все как дети принимали наставления, все были настроены как новорожденные... Не было холодного слова: мое и твое; потому радость была на трапезе. Никто не думал, что ест свое; никто (не думал), что ест чужое, хотя это и кажется загадкою. Не считали чужим того, что принадлежало братьям, - так как то было Господне; не считали и своим, но - принадлежащим братьям" /IX:73/.
Тогда собравшиеся были поражены этой мастерски нарисованной картиной всеобщего счастья и благоденствия, царивших в апостольской общине. И уж совсем озадачивало их то, что Златоуст видит причину этого в братском «общении имений». Их скептические улыбки то и дело обращались навстречу оратору. Уж чего-чего, а они-то хорошо знают цену деньгам и не столь наивны, как эти первохристиане!
Но сегодня проповедник идет еще дальше. Неожиданно он обращается к слушателям:
- «Если бы так было и теперь, то мы бы жили с большей приятностью – и богатые и бедные, И, если угодно, мы изобразим это, по крайней мере словом, если не хотите показать делом, и от того уже получим удовольствие… пусть все продадут все, что имеют, и принесут на средину» /IX:113/.
Что задумал святитель? Уж не хочет ли он и впрямь создать подобную общину? Не изменяет ли ему чувство реального? Но Златоуст прекрасно знает глубины душ человеческих. Нет, так сразу они не двинутся. Поэтому пока их надо успокоить:
- «только словом говорю; никто не смущайся – ни богатый, ни бедный» /IX:113/.
И он начинает издалека. Зная, что деньги счет любят, Златоуст пускается в вычисления, сколько таким образом можно было бы собрать золота? И скольких бедных можно было бы накормить? Оказывается – всех бедных города. Здорово! Выходит, что христиане сообща легко победили бы бедность. Но, зная скептицизм своих прихожан, Златоуст заранее заграждает им уста:
- "Что же, скажут, мы будем делать, когда истратим свои средства? Ужели ты думаешь, что можно когда-нибудь дойти до этого состояния? Не в тысячи ли раз была бы больше благодать Божия? Не изливалась бы благодать Божия обильно? И что же? Не сделали бы мы землю небом?" /IX:114/.
Вот так – землю сделать небом! Вычисления Златоуста учитывают и неземные реальности, благодать Божию. Святитель знает, что Господь безмерно щедр, лишь бы мы шли за Ним. А Златоуст продолжает убеждать:
- «Если между тремя и пятью тысячами это совершалось с такою славою, и никто из них не жаловался на бедность, - то не тем ли более в таком множестве. Даже и из внешних (не христиан) кто не сделал бы приношения?» /IX:114/.
И снова святитель «на пальцах» объясняет пастве выгоды объединения, заключая:
- «Разделение всегда производит убыток, а единомыслие и согласие – прибыль» /IX:114/.
Все, конечно, с этим согласны. Но как расстаться со своим? Как все отдать, когда может быть рядом стоящий и не подумает этого сделать? И словно читая мысли, Златоуст обличает:
- «А теперь люди боятся этого больше, нежели броситься в неизмеримое и беспредельное море» /IX:114/.
Да, святитель ведает немощность душ своих пасомых. И, тем не менее, он смело призывает их последовать примеру древних:
- "Но если бы мы сделали опыт, тогда отважились бы на это дело. И какая была бы благодать! Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и пяти тысяч, когда все по всей вселенной были врагами веры, когда ниоткуда не ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде во вселенной пребывают верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто: таким образом мы всех склонили бы и привлекли бы к себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то уповаю на Бога, будет и это. Только послушайтесь меня, и устроим дело таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то, я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни" /IX:114/.
Толпа яростно аплодировала. Некоторые были просто ошарашены проповедью. Многие женщины утирали слезы. Но большинство все же, хлопая в ладоши, снова кривило скептическую улыбку: «ну и наивен же этот Хризостом. Неужели ему не ясно, что никто перед его ногами и обола не положит». Увы, так и случилось. По окончании проповеди народ схлынул, а оставшиеся, причастившись, тоже постепенно разошлись. Златоуст, постояв еще несколько минут, тут же в храме ест из баночки молочный крем (это было лекарство от невыносимых желудочных болей). Около него собирается лишь несколько беззаветно верных ему почитателей и почитательниц. Среди последних выделяется Олимпиада – еще недавно богатая аристократка, а ныне диаконисса, - женщина удивительного ума, благочестия и красоты. Все свое громадное состояние она истратила на Церковь. Говорили, что не посоветовавшись с ней, Иоанн не начинает никакого дела. Наконец, владыка в окружении спутников направляется к бронзовым, с витиеватыми украшениями, воротам св. Софии и выходит на площадь.
Там кричали торговцы, сновали разносчики, важно выступали, окруженные рабами, богачи, сенаторы в паллиумах, украшенных драгоценными камнями, спешили в здание сената, солдаты окриками пролагали путь императорской процессии. Все шумело, двигалось, торговалось, старалось обмануть – все как всегда. И никто не помышлял о том, чтобы землю сделать небом.
