2.3. Воззрения на собственность

 

 Все Божие

 

Кто является собственником всего сущего? Этот вопрос оказывается крайне важным для всего церковного имущественного учения. Великий святитель уверен, что подлинным собственником всего является только Бог:

"Слова мое и твое суть только пустые слова, а на деле не то. Например, если ты назовешь своим дом, это - пустое слово, не соот­ветствующее предмету; ибо Творцу принадлежит и воздух, и земля, и вещество, и ты сам, построивший его, и все прочее. Если же он в твоем употреблении, то и это не верно, не только по причине угрожа­ющей смерти, но и прежде смерти по причине непостоянства вещей. Представляя это непрестанно, будем любомудрыми, и получим от того весьма важную двоякую пользу: будем благодарными и при получении, и при потере, а не станем раболепствовать предметам преходящим и не принадлежащим нам. Лишает ли нас Бог имущества. Он берет свое (...) Будем же благодарны, что мы удостоились содействовать делу Его. Но ты хотел бы навсегда удержать то, что имеешь? Это свойственно неб­лагодарному и незнающему, что у него все чужое, а не свое. Как зна­ющие, что находящееся у них не принадлежит им, расстаются со всем благодушно, так скорбящие при лишении приписывают себе принадлежа­щее Царю. Если мы сами - не свои, то как прочее - наше? Ибо мы в двух отношениях принадлежим Богу - и по сотворению, и по вере" /X:95-96/.

"Все мы только пользуемся и никто не владеет" /XII:558/.

Заметим, что и Климент Александрийский придерживается той же позиции – все в Божией собственности, и в этом пункте у Златоуста с Климентом полное единодушие. Только Златоуст более остро подчеркивает, что богач – не собственник, а лишь распорядитель своего богатства, и в этом смысле сравнивает его со священнослужителем и казнохранителем:

"Ведь и ты только распорядитель своего имущества,  точно также, как и служитель церкви,  распоряжающийся ее стяжанием. Как последний не имеет власти расточать сокровищ,  даруемых вами в пользу  бедных, по своей воле и без разбора,  потому что они даны на пропитание бедных,  так и ты не можешь расточать своих  сокровищ  по  своей  воле" /VII:779/.

"Как казнохранитель, получивший царские деньги, если не раздаст их кому приказано, а истратит на собственную прихоть, подвергается наказанию и погибели; так и богач есть как бы приемщик денег, следующих к раздаче бедным, получивший повеление разделить их нуждающимся из его сослужителей; посему, если он истратит на себя сколько-нибудь сверх необходимой нужды, то подвергнется там жесточайшей ответственности; потому что имущество его принадлежит не ему собственно, но его сослужителям" /I:805-806/.

Еще одно сравнение – с должником, которому дали лишь взаймы:

"Не думай, чтобы то, что по человеколюбию Божию велено тебе раздавать как бы свою собственность, было и действительно твое. Те­бе Бог дал заимообразно для того, чтобы ты мог употреблять с поль­зою. Итак, не почитай своим, когда даешь Ему то, что Ему же принад­лежит /VII:780/.

Отметим, что «употреблять с поль­зою» богатство можно, по Златоусту, только единственным способом – раздавать его бедным.

Тезис "все - Божие" является исключительно важным во всем имущественном учении Златоуста. Он крепчайшим цементом скрепляет всю нравс­твенную постройку святителя. Раз все Божие, то любостяжание, т.е. стремление присвоить себе имение - противоестественный грех, а ес­тественным, угодным Богу состоянием является нестяжание. А отсюда очевидно, что стяжавший большое имение присвоил себе права, принад­лежащие лишь Богу, сам себя сделал богом - это грех сатанинский. И потому единственный способ исправления богатого - возвратить все Бо­гу, Христу. А поскольку Сам Христос в социальном смысле отождествля­ет себя с бедными - "так-как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Мф.25,40) - то раздать имение следует бедным.

 

«Это холодное слово – мое и твое»

 

Может показаться, что Златоуст совершенно не отличает собственность от богатства. И действительно, для него богатство – большая собственность, причем находящаяся в частных руках. Иначе говоря, богатство для святителя – частный случай собственности, причем наиболее ярко выраженный. А потому все характеристики богатства относятся и к собственности.

Однако, если присмотреться к текстам Златоуста поближе, то обнаруживается, что он все же делает различие между правом собственности и богатством. Он различает их как причину и следствие, как почву и выращенные на этой почве злаки. Это видно уже в текстах предыдущего параграфа: там Бог нигде не называется богачом, но всегда собственником, ибо Бог – первопричина всего.

О праве собственности Златоуст говорит и прямо. Но из-за того, что святителю был совершенно чужд правовой подход к жизни, он для права собственности применяет термин «мое и твое», который он подчерпнул из слов Авраама Лоту: «да не будет раздора между мною и тобою и пастухами моими и пастухами твоими» (Быт.13,8). Эти «мое и твое» очень ярко и образно выражают главную суть права собственности. И в оценке этого феномена Климент и Златоуст существенно расходятся. Климент, отмечая, что «хотя и всякое богатство, каким бы кто ни владел, не составляет прямой собственности того, но что возможно из всей неправоты создавать дело правое и спасительное» /60:42/, фактически считает, что право собственности носит положительный характер, ибо обеспечивает возможность благотворительности («чем же может наделять другого тот, кто сам ничего не имеет?» /60:18-19/).

У Златоуста иная оценка собственности. Вот типичное для него высказывание:

 «А еще прежде того подумай, возлюбленный, какой вред (происходит) от богатства и какое расстройство от великого избытка. Умножились стада, притекло великое богатство, – и тотчас пресеклось согласие, и там, где был мир и союз любви, (явились) ссоры и вражда. Подлинно, где мое и твое, там все виды вражды и источник ссор, а где нет этого, там безопасно обитает согласие  и мир» /IV:358/.

Св. Иоанн Златоуст характеризует речение «мое и твое» как "жестокое и произведшее бесчисленные войны"/III:257-258/, "холодное"/IX:73/. В другом месте, говоря о деньгах супругов,  святитель еще более строг:

"это мое? От диавола привнесено это проклятое и пагубное слово" /XI:181/.

Здесь разница мировоззрений особенно бросается в глаза: если Климент в частной собственноости видит дело «правое и спасительное», то Златоуст числит ее привнесенной от диавола. 

 

Процент

 

Учение о собственности великого святителя можно также понять по его отношению к наиболее типичным ее проявлениям. Одним из них является процент, т.е. взимание процентов за ссуду. В капиталистической экономике процент является совершенно необходимым механизмом, благодаря которому в основном и наживаются огромные капиталы. Однако святоотеческая традиция относится к проценту и ростовщичеству резко отрицательно. Полностью поддерживает это негативное отношение и Златоуст:

"Ничего, ничего нет постыднее и жестокосерднее, как брать в рост... Ростовщик обогащается за счет чужих бедствий, тягости друго­го обращает себе в прибыли,.. под видом человеколюбия роет яму глуб­же, помогая теснить нищего; подавая руку, толкает его" /VII:59/.

Милостыня от процентов не угодна Богу:

"Но что еще говорят многие: "я возьму проценты и подам бедным?" Хорошо говоришь ты, друг, - только Богу не угодны такие приношения. Не хитри с законом. Лучше совсем не подавать нищему, чем подавать приобретенное такими средствами" /VII:582/.

Однако, несмотря на мнение церкви, взимание процентов было повсеместно распространено, и даже узаконено государством. Так при  Константине Великом была установлена довольно высокая ставка процентов: "динарий на сто динариев в ме­сяц", т.е. 12% в год /48:42/. Уже тогда были хорошо известны типично капиталистические приемы  «раскручивания» полученных с помощью процентов капиталов.  Златоуст дает такую их нравственную оценку:

«Заимодавец никогда не наслаждается тем, что имеет, никогда не радуется об этом, да и тогда, как нарастают проценты, не веселится о прибытке, напротив печалится о том, что рост еще не сравнился с капиталом; и прежде нежели этот неправедный рост сравнится совершенно, он старается пустить его в оборот, обращая в капитал и самые проценты, и насильно заставляя производить временные порождения ехидн. Таковы проценты!» /VII:583/.

«Неправедный рост» – вот приговор проценту, изреченный великим святителем.

 

О праве наследования 

 

Другим характерным признаком собственности является право наследования. Без него ни одна система права собственности обойтись не может. Да и относительно справедливости наследования, казалось бы, сомнений нет. Однако великий святитель имеет иное мнение. Причем в основу его он кладет тезис «все – Божие»:

"Хотя ты получил родительское наследство, и таким образом все имущество твое составляет твою собственность, - однако все оно при­надлежит Богу" /VII:779/.

Поэтому христианину прилежит не оставлять завещание детям, а раздать имение нищим:

"Если желаешь оставить детей истинно богатыми, то оставь должни­ком их Бога и Ему вручи свое завещание" /IX:565/.

Здесь «Ему вручи завещание» означает раздай деньги нищим, ибо Христос отождествляет себя с ними. Оказывается так будет лучше и для тебя и для твоих детей и для всех окружающих. В этом святитель видит высшую справедливость:

 «Но я, скажет иной, владею отцовским наследством. Неужели же, скажи мне, бедный должен погибнуть за то, что он беден т от бедных (родителей), и не имел богатых предков?» /III:274/.

Прежде надо раздать имение бедным, а не своим детям. Эта поразительная норма может быть ярче всего характеризует Златоуста. Для него воистину не существовало различения людей на более близких и менее близких.

 

Церковная собственность

 

При таком негативном отношении к собс­твенности естественно было бы ожидать от Златоуста позиции "нестяжа­телей" в вопросе церковного имущества. Однако, святитель смотрит на вопрос несколько иначе - более социально. Он считает, что в условиях тотального любостяжания и оскудения любви церковь не может оставить вдов и сирот без материальной поддержки. Так и поступает св. Иоанна Златоуст как настоятель Константинопольской кафедры, про которую он говорит:

"число содержимых Церковью простирается до трех тысяч" /VII:678/.

Но ясно, что благотворительная функция Церкви не может не опи­раться на церковную собственность. Иначе говоря, церковная собствен­ность - социально обусловленная вынужденная мера:

"Церковь принуждена иметь то, что теперь имеет, по вашей скупости" /X:21/.

"А теперь, когда вы собираете сокровища на земле и запираете все в  своих  хранилищах,  Церковь же принуждена производить издержки на множество вдов, на сонмы дев, на прием странников, на вспомощество­вание пришельцам, на утешение узников, на облегчение больных и увеч­ных и на другие подобные нужды, то что ей делать?" /X:212/.

По сути дела, вся церковная собственность принадлежит бедным. Святитель даже считает, что ее нельзя тратить на украшение храмов и заведение дорогой утвари:

"Церковь не на то, чтобы плавить в ней золото и ковать серебро; она есть торжественное собрание ангелов: поэтому мы требуем в дар ваши души - ведь ради душ принимает Бог и прочие дары... Что пользы, если Христова трапеза полна золотых сосудов, а Сам Христос томится голодом. Сперва напитай Его алчущего... украшая дом Божий, не прези­рай скорбящего брата; этот храм превосходнее первого" /VII:522-523/.

"ты почитай Его тою честию, какую сам Он заповедал, то есть, истощай богатство свое на бедных. Богу нужны не золотые сосуды, а золотые души" /VII:522/.

"Сперва напитай Его алчущего" в лице бедных, а потом уже зани­майся украшением храма - вот заповедь удивительной высоты, оставлен­ная нам великим святителем.

 

 «Богатство» как «мамона»

 

Выше мы отмечали мнимое противоречие в воззрениях святителя на богатство: то он видит его нравственно нейтральным, то бичует его как несомненное зло. Объяснение этому «противоречию» в предыдущих главах было найдено в «петле Златоуста». По воззрениям великого святителя богатство раздувает любостяжание, а то,  в свою очередь, толкает на увеличение богатства. Таким образом,  богатство и любостяжание настолько тесно связаны между собой, что вполне допустимо рассматривать богатство таким же злом, как и сребролюбие.

Все же от такого объяснения остается неудовлетворенность, поскольку сам святитель  признает, что существовали очень богатые люди, не подверженные страсти любостяжания (например, Иов, Авраам). Для того, чтобы удовлетворительно понять ситуацию, заметим, что часто у Златоуста слово «богатство» используется в особом смысле – оно часто заменяется словом «маммона» и наоборот. Например, комментируя знаменитые слова Христа: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф.6,24), Златоуст указывает:

"Помыслим и ужаснемся, что заставили мы сказать Христа, - сравнить богатство с Богом! Если же и представить это ужасно, то не гораздо ли ужаснее на самом деле работать богатству, и его самовластное владычество предпочитать страху Божию? (...) Итак, не мудрствуй излишне! Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и мамоне не может быть соединено вместе" /VII:243/.

Тут следует обратить внимание на то, что в приведенном Евангельском отрывке слово «богатство» отсутствует. И тем не менее, Златоуст говорит о сравнении богатства с Богом, хотя тут Бог «сравнивается» с маммоной. Маммона же для великого святителя – понятие безусловно темное, прямо-таки противоположное Христу:

«…не можете, говорится, Богу работати и мамоне (Матф.6,24), - потому что мамона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай нуждающимся, а мамона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай злоумышляющим на тебя и обидящим, а мамона напротив: строй козни против людей, нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а мамона напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных» /VIII:270/.

Поклоняться маммоне для него – раболепствовать богатству:

«Но ныне не таковы богатые; они, будучи несчастнее всякого пленника,  платят  дань мамоне, как некоему жестокому тирану» /VII:243/.

 «Заповедь - не собирать себе сокровищ на земли, но на небеси (Мф.6,19-20), хотя немногие, однако же находятся исполняющие верно; прочие же все, как будто услышав противоположную заповедь, как будто имея повеление собирать сокровища на земле, оставили небо и прилепились ко всему земному, с безумной страстью собирают богатство и, возненавидев Бога, любят мамону» /I:139/.

Более того, святитель, как мы видели, множество раз выражает свое горестное удивление всевластностью мамоны. От его восклицаний, вроде  «Сребролюбие возмутило всю вселенную; все привело в беспорядок», «Я прихожу в изумление от этого (...) Откуда вошел этот недуг во вселенную? Кто может совершенно искоренить его? Какое слово может поразить и совершенно убить этого лютого зверя? Страсть эта внедрилась в сердца даже таких людей, которые по-видимому благочестивы» делается просто не по себе. «…поистине, велика сила мамоны!» – заключает Златоуст.

Итак, маммона для великого святителя – тоже название богатства, но в особом смысле. Каком же именно? Сразу ответим: мы думаем, что Златоуст словом «маммона» выражал название некой социальной реальности. Точнее, мамонического социального строя, в котором решающая роль принадлежит деньгам и собственности. Название, конечно, образное, но выражающее суть дела. Ведь поклоняться маммоне – это и значит жить по законам строя, в котором правят деньги. Причем, этому строю святитель давал безусловно отрицательную оценку. Именно этим главным образом объясняется его осуждение богатства как такового – святитель осуждал не собственно материальные ценности, а главный предмет вожделения людей при таком «маммоническом» строе, насквозь проникнутом собственническими стремлениями. Тут великий святитель выходит на просторы социологии, хотя и описывает социологические явления в чисто богословских терминах.

В этом главным образом видится разгадка того «противоречия» в воззрениях святителя, которое так мучило его исследователей.