Теперь имеет смысл перейти рассмотрению имущественного идеала, который всегда имел в виду святитель и который он предлагал своим слушателям. Этот идеал, в соответствии со схемой нашего изложения, имеет смысл разделить на два: личный имущественный идеал и общественный идеал.
Личный
идеал христианина, по Златоусту, – полное нестяжание, добровольная бедность. Такой вывод легко уже
сделать из предыдущего рассмотрения: богатство – коварный враг; богатый должен
ради спасения отдать все; бедный свободен от привязанности к имуществу, и
потому может следовать Богу; «мое» - от диавола.
Златоуст исключительно высоко ставит добровольную бедность:
"Бедность - великое
стяжание для тех, которые мудро переносят ее; это сокровище некрадомое,
жезл несокрушимый, приобретение неоскудеваемое,
убежище безопасное" /II:41/.
В плане личной психологии
следование такому идеалу дает возможность освободиться от власти маммоны и свободно следовать за Христом. Вот изумительный фрагмент,
ярко рисующий портрет свободного от привязанностей бедного христианина:
"Кто владеет многим, становится рабом многого. Напротив
бедный, как человек свободный и чуждый всех этих поводов, есть лев, дышащий
огнем, имеет душу отважную и, отрешившись от всего, легко делает все, что может
принести пользу церквам, хотя бы нужно было обличить, хотя бы укорить, хотя бы
потерпеть множество бедствий для Христа; однажды пренебрегши настоящей жизнью,
он удобно и с великой легкостью совершает все. И чего, скажи мне,
бояться ему? Чтобы кто-нибудь не отнял у него сокровищ? Но этого нельзя
сказать. Чтобы не лишиться отечества? Но вся поднебесная - город для него.
Чтобы кто-нибудь не уменьшил его наслаждений и охранной стражи? Но, отказавшись
от всего этого, он имеет жительство на небе и стремится к будущей жизни. Хотя
бы нужно было отдать саму душу и пролить кровь, он не откажется. Поэтому такой
человек и сильнее, и богаче властителей, и царей, и народов, и всех
вообще" /III:197-198/.
Ничего подобного этому гимну бедности у Климента
мы не найдем.
Но может быть еще большее значение идеал нестяжания имеет в социальной сфере. Он призывает к щедрой, вплоть до отдачи всего имения, милостыне:
"не уделять из своего имущества есть также похищение"
/I:805/.
"если ты не подаешь, пока имеешь, ты не все еще исполнил"
/VIII:518/.
"мы получили повеление раздавать имение" /IX:561/.
Последний фрагмент дает ответ
на мучающий многих вопрос: является ли раздача всего повелением, заповедью
Христовой, или евангельским советом, предлагаемым для особо совершенных
подвижников? Точка зрения святителя: так жить должен всякий христианин; если ты
так не живешь, то «ты не все еще
исполнил». Очень знаменательно,
что сам Златоуст в социальном плане причислял себя бедным: «мы бедные» /X:588/, говорил он, солидаризируясь со всеми
неимущими, бедными и зарабатывающими на хлеб своим трудом.
Однако тут у современного человека может возникнуть следующий вопрос:
если нужно жить в бедности, то как будет развиваться
производство? Ведь для этого необходим капитал, нужны средства, орудия труда.
Если же всего этого не будет, то человечество будет обречено на голодную
смерть. Свой ответ великий святитель видит в следовании общественному идеалу.
Вспомним,
что одним из принципов, который разделяли и Климент и
Златоуст, является тезис «все – Божие». Климент на
этом останавливается. Но Златоуст идет дальше. Значительно дальше. Из того, что все – Божие он
выводит, что все должно быть общим. Вот объемная цитата, подробно разъясняющая
важность этого тезиса:
"Но разве не зло, что один владеет тем, что принадлежит Господу и что один пользуется общим достоянием? Не Божия ли земля и исполнение ее? Поэтому если наши блага принадлежат общему Владыке, то они в равной степени составляют достояние и наших сорабов: что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем. Разве мы не видим такого устройства в больших домах? Именно всем поровну выдается определенное количество хлеба, потому что он исходит из житниц домохозяина: дом господский открыт для всех. И все царское принадлежит всем: города, площади, улицы принадлежат всем: мы все в равной мере пользуемся ими. Посмотрите на строительство Божие. Он сотворил некоторые предметы общими для всех, чтобы хотя таким образом устыдить человеческий род: воздух, солнце, воду, землю, небо, море, свет, звезды - разделил между всеми поровну, как будто между братьями, и другое сделал Он общим: бани, города, площади, улицы. И заметь, что касается того, что принадлежит всем, не бывает ни малейшей распри, но все совершается мирно. Если же кто-нибудь покушается отнять что-либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частные владения, и говорить эти холодные слова: "то твое, а это мое". Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой...Несмотря на то, что необходимое находится в общем владении всех, мы не наблюдаем общения во владении даже ничтожнейшими предметами. Между тем для того-то Бог дал нам первое в общее употребление, чтобы мы научились из этого, что и последние должны быть у нас общие со всеми. Но мы и таким образом не вразумляемся» /XI:704-705/.
Итак:
«что принадлежит Владыке, то принадлежит вообще всем». А отсюда великий святитель
выводит примат общественной собственности над частной:
«Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем
отдельное, владение вещами, и оно более согласно
с самой природой» /XI:705/.
Причем, это – не случайная мысль, а хорошо продуманная концепция, к которой Златоуст возвращался не раз. В пользу общения имуществ святитель приводит ряд дополнительных доводов. Один из них: У животных все общее. Златоуст частенько приводит в пример животный мир, как незатронутый страстью любостяжания, где все общее:
"у них (животных) все общее, - и земля, и источники, и пастбища, и горы и леса, и ни одно из них не имеет более другого. А ты, человек, кротчайшее из животных, делаешься свирепее зверя, заключая в одном своем доме пропитание тысячи и даже многих тысяч бедных, между тем как у нас одна общая природа" /V:579/.
Другие доводы святитель ищет в экономике. Для него ясно, что частная собственность крайне неэффективна:
"А
чтобы видеть, что разделение сопряжено с убытками и производит бедность,
представим себе дом, в котором десять человек детей, жена и муж: она, положим,
прядет пряжу, а он получает доходы отвне. Скажи мне,
когда больше издержат они, вместе ли питаясь и живя в одном доме, или
разделившись? Очевидно, что разделившись; если десятеро
детей захотят разделиться, то понадобится десять домов, десять трапез,
десять слуг и постольку же прочих принадлежностей. И там, где много рабов, не
для того ли все они имеют общий стол, чтобы меньше было издержек? Разделение всегда
производит убыток, а единомыслие и согласие - прибыль. Так живут теперь в
монастырях, как некогда жили верные. И умер ли кто с
голоду? Напротив, кто не был удовлетворен с большим изобилием? А теперь люди
боятся этого больше, чем броситься в неизмеримое и беспредельное море"
/IX:114/.
Итак,
общность имущества – вот общественный идеал христианства. Он разрешает все
недоумения, которые могут возникнуть при рассмотрении личного христианского
идеала нестяжания. Производство должно быть общим.
Распределение произведенного продукта должно осуществляться между всеми по
нужде каждого. Тем самым устанавливается удивительная согласованность личного и
общественного идеалов святителя: нестяжание каждого
оказывается вполне совместимым с изобилием всего общества. И более того, нестяжание каждого обеспечивает крепость и устойчивость
всей общественной постройки.
Ясно,
что осуществление этого общественного идеала возможно лишь в обществе любви, в
обществе, где любовь к ближнему исповедуется в той или
иной степени всеми. Именно христианская любовь лежит в основе идеала. Вот
известное и очень глубокое замечание святителя:
"Но скажи мне: любовь ли родила нестяжание, или нестяжание - любовь? Мне кажется, любовь - нестяжание, которое укрепляло ее еще больше" /IX:110/.
Святитель
ясно понимает, что общение имуществ должно зиждиться на высочайшем нравственном
уровне; только тогда оно будет благодатным и стабильным. Чисто
административное же введение общения имуществ, без нравственного
усовершенствования никаких благих плодов не даст.
Осуществление общественного христианского идеала великий святитель видел в апостольской Иерусалимской общине. Жизнь общины описана евангелистом Лукой в деяниях Апостольских. Эти фрагменты Деяний иногда называют «коммунистическими». Напомним наиболее значимые из них:
"Все же верующие были вместе и имели все общее: и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде всякого" (Деян.2,46).
"У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто
ничего из имения своего не называл своим, но все было у них общее. Апостолы же с великою силою
свидетельствовали о воскресении Господа Иисуса Христа; и великая благодать была
на всех. Не было между ними никого нуждающегося; ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и
полагали к ногам Апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду. Так Иосия, прозванный от Апостолов Варнавою,
что значит: «сын утешения», - левит, родом Кипрянин,
у которого была своя земля, продав ее, принес деньги и положил к ногам
апостолов»" (Деян.4, 32-36).
Силу и значимость этих фрагментов сторонники климентистской доктрины не раз старались дезавуировать. Споры не утихают до сих пор, и потому важно, как оценивал строй Иерусалимской общины великий святитель.
Златоуст безусловно считает осуществленное в Иерусалимской общине действительным коммунизмом. И с такой оценкой согласен даже такой непримиримый критик коммунистических воззрений, как Зейпель /10:105/. Но главное, что великий святитель живописует «Иерусалимский эксперимент» в самых восторженных тонах.
"Это было ангельское общество, потому что они ничего не называли
своим (...)Видел ли ты успех благочестия? Они отказывались от имущества и
радовались, и велика была радость, потому что приобретенные блага были больше.
Никто не поносил, никто не завидовал, никто не враждовал, не было гордости, не
было презрения, все как дети принимали наставления, все были настроены как
новорожденные(...) Не было холодного слова: мое и твое; потому радость была на
трапезе. Никто не думал, что ест свое; никто (не думал), что ест чужое, хотя
это и кажется загадкою. Не считали чужим того, что принадлежало братьям, - так
как то было Господне; не считали и своим, но - принадлежащим братьям"
/IX:73/.
«Ангельское общество» – вот оценка Златоуста! Комментарии на «коммунистические» фрагменты Деяний – одни из самых вдохновенных страниц проповедей великого святителя. Вот еще фрагменты:
"Как в доме родительском все сыновья имеют равную честь, в таком
же положении были и они, и нельзя было сказать, что они питали других; они
питались своим; только удивительно то, что, отказавшись от своего, они питались
так, что, казалось, они питаются уже не своим, а общим" /IX:110/.
"Видишь как велика сила этой добродетели
(общения имений), если она была нужна и там (т.е. в Иерусалимской общине).
Действительно, она - виновница благ" /IX:112/.
В отношении Златоуста к происходившему
в Иерусалимской общине необходимо выделить несколько моментов.
Во-первых, святитель всегда считал, что единение в
любви должно быть не только в церкви, но и в повседневной жизни. И именно в
иерусалимской общине он видит осуществление его чаяний:
"Смотри какой тотчас успех: (по поводу Деян.2,44) не в молитвах только общение и не в
учении, но и в жизни!" /IX:71/.
Во вторых, святитель видит образ жизни первохристиан исполненным огромной благодати. Причем
благодать он видит именно в общении имуществ, в том, что они ликвидировали
имущественное неравенство, в том, что победили бедность:
"Не словом только, но и силою они засвидетельствовали о воскресении(...)И не просто силою но - велию
силою (Деян.4,33). И хорошо сказал: благодать бе на всех, потому что благодать - в том, что никто не
был беден, то есть, от великого усердия дающих никто не был в бедности. Не
часть одну они давали, а другую оставляли у себя; и (отдавая) все, не считали
за свое. Они изгнали из среды себя неравенство и жили в большом изобилии,
притом делали это с великою честию."/IX:113/.
В-третьих, Златоуст уверен, что это уже не земная
жизнь, но «ангельское житие», подобное обитанию в Царстве Божием:
"Итак, земля была уже небом, по (их) жизни" /IX:121/.
Святитель подчеркивает, что связывание дееписателем
общения имуществ с проповедью Царства (Деян.4.32-33),
означает, что «им как бы вверено
было это (свидетельство)» /IX:110/.
В четвертых, святитель говорит, что общность имуществ
образовалась в иерусалимской общине вследствие особо щедрой милостыни: «Не часть одну они давали, а другую оставляли
у себя; и (отдавая) все, не считали за свое» или:
«Почему же, скажешь, они имели благодать у всех людей? По своим
делам, по своей милостыне /IX:72/.
К этому вопросу мы еще вернемся, говоря о социальном значении
милостыни.
Наконец, в пятых, святитель не только
рассказывает о первохристианах и ставит их в пример,
но и прямо с амвона призывает своих прихожан последовать их примеру:
"Но если бы мы сделали опыт, тогда отважились бы на это дело. И
какая была бы благодать! Если тогда, когда не было верных, кроме лишь трех и
пяти тысяч, когда все по всей вселенной были врагами веры, когда ниоткуда не
ожидали утешения, они столь смело приступили к этому делу, то не тем ли более
это возможно теперь, когда, по благодати Божией, везде во вселенной пребывают
верные? И остался ли бы тогда кто язычником? Я, по крайней мере, думаю, никто:
таким образом мы всех склонили бы и привлекли бы к
себе. Впрочем, если пойдем этим путем, то уповаю на Бога, будет и это. Только
послушайтесь меня, и устроим дело таким порядком; и если Бог продлит жизнь, то,
я уверен, мы скоро будем вести такой образ жизни" /IX:114/.
При этом вера святителя в силу Божию безгранична:
"Что же, скажут, мы будем делать, когда истратим свои средства? Ужели ты думаешь, что можно когда-нибудь дойти до этого состояния? Не в тысячи ли раз была бы больше благодать Божия? Не изливалась бы благодать Божия обильно? И что же? Не сделали бы мы землю небом?" /IX:114/.
Следует заметить, что такая вдохновенная проповедь
благостной жизни в Иерусалимской общине не явилась под влиянием минуты, но была
тщательно продуманной концепцией, которая венчала собой всю нравственную
имущественную проповедь святителя. К теме Иерусалимской общины он возвращается
не раз. Вот еще один фрагмент, в котором высказаны все основные идеи, связанные
с этой темой:
"Когда апостолы начали сеять слово благочестия, тотчас обратились
три тысячи, а потом пять тысяч человек, и у всех их бе
сердце и душа едина. А причиною такого согласия, скрепляющею любовь их и
столько душ соединяющею в одно, было презрение богатства. Ни един же, говорится, что от имений своих глаголаше свое быти, но бяху ин вся обща (Деян.4,32). Когда был
исторгнут корень зол, - разумею сребролюбие, - то привзошли
все блага и они тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло
их. Это жестокое и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение: мое и твое ,
было изгнано из той святой церкви, и они жили на земле, как ангелы на небе: ни
бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых, ни богатые презирали
бедных, потому что не было бедных, но бяху им вся
обща: и ни един же что от имений своих глаголаше быти; не так было тогда как
бывает ныне. Ныне подают бедным имеющие собственность, а
тогда было не так, но отказавшись от обладания собственным богатством, положив
его пред всеми и смешав с общим, даже и незаметны были те, которые прежде были
богатыми, так что, если какая может рождаться гордость от презрения к
богатству, то и она была совершенно уничтожена, так как во всем у них было
равенство, и все богатства были смешаны вместе" /III:257-258/.
То, что в Иерусалимской общине Златоуст видел в целом осуществление своего социального идеала, подтверждаю многие исследователи. Так, выдающийся русский философ Ф. Степун пишет: «Нет сомнения, что отцы Церкви (Иоанн Златоуст и Амвросий) считали коммунизм наиболее благодатным хозяйственным строем» /55:91/. Проф. Э. Пюш утверждает: "И было у множества верующих одно сердце и одна душа" (Деян.4,30) - таков поистине был его девиз, и это-то именно он хотел осуществить" /49:347/. Но тут возникает интересный вопрос: включал ли социальный идеал Златоуста производство, трудовую общину, или он представлял его себе чисто в апостольском духе, ориентированным на скорую паруссию. Э. Пюш пишет: "результатом проповеди св. Златоуста, при полном следовании его принципам, было бы не что иное, как осуществление в самых городах монашеской жизни, - не чисто аскетической и созерцательной жизни анахоретов, но общежития, подчиненного закону труда, за исключением только одного требования - безбрачия" /47:86/. Думается, что такое предположение вполне в духе идей Златоуста. Хотя фрагментов, красочно рисующих картину именно такого общежития, Златоуст нам не оставил, но косвенные подтверждения есть. Он говорит о "городе бедных" /XII:559/, в котором бедные прекрасно живут без богатых, ибо умеют трудиться. Он упоминает по поводу Иерусалимской общины, что "Так живут теперь в монастырях" /IX:114/, где трудовые послушания были очень распространены.
Любопытно, что Климент Александрийский в своей книге об Иерусалимской
общине не упоминает вовсе – уж слишком противоречит поведение первохристиан его понятиям о должном употреблении
собственности. Правда, ради справедливости следует отметить, что в
«Педагоге» Климент все же признает, что общее
владение установлено Богом:
"Бог предназначил род наш для общности...Все - общее, и богатые не должны стремиться иметь
больше... Ибо Бог дал нам (я знаю это) право пользования, но в пределах
необходимого, и определил, чтобы пользование было общее. Неуместно, чтобы один
имел в избытке, когда многие нуждаются" ("Педагог", II,12, цит. по /9:85/).
Однако, это весьма далеко от златоустовского
пафоса общей жизни вплоть до общения имуществ. Общество, которое видит перед
собой Климент – общество, в котором всегда есть
богатые и бедные; но богатые благотворят бедным, а последние смиряются и с
благодарностью принимают. Социальный идеал Златоуста совершенно другой: нет ни богатых, ни бедных, ибо все общее, и
все, проникнутые любовью друг к другу, живут как «одно сердце и одна душа»
(Деян.4,32).
Комментируя
далее Деяния Златоуст останавливается на эпизоде с Ананией и Сапфирой.
Его анализ крайне поучителен, и его нам следует рассмотреть более
внимательно. Деяния повествуют об этом
устрашающем эпизоде так: «Некоторый
же муж, именем Анания, с женою своею Сапфирою, продав имение, утаил из цены, с ведома и жены
своей, а некоторую часть принес и положил к ногам Апостолов. Но Петр сказал: Анания! для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое
мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли
было, и приобретенное продажею не в твоей ли власти
находилось? для чего ты положил это в сердце твоем? ты солгал не человекам, а
Богу. Услышав сии слова, Анания пал бездыханен; и
великий страх объял всех, слышавших это» (Деян.5,1-5). Затем аналогичная участь
постигла и Сапфиру (Деян.5,7-10).
Обычно
комментаторы обращают внимание на слова ап. Петра «солгал
не человекам, а Богу», объясняя трагическую развязку тем, что Анания и Сапфира поплатились за свою ложь. Великий
святитель, естественно, тоже об этом говорит, но саму ложь он понимает особым
образом. дело в том, что
Златоуст видит за этой ложью святотатство:
"И подлинно, кто решился продать свое и отдать (Богу - Н.С.), а
потом удержать у себя, тот святотатец" /IX:118/.
Анания и Сапфира посягнули на святыню – вот суть
комментария святителя. «Ведь эти деньги были уже священные» - восклицает он. Но
почему так? Святитель замечает:
"Но следовало,
скажут, исправить его. Нет, он не исправился бы, потому что, кто видел такие
чудеса и не получил от них пользы, тот тем более не получил бы пользы от
чего-нибудь другого" /IX:119/.
Святитель
тут хочет сказать, что в общине произошли такие чудеса – люди, соединив
свои имения, образовали «ангельское
житие», так что все «эти деньги
были уже священные», но Анания и Сапфира
грубо надругались над этой святыней. И именно за это они так сурово наказаны.
Итак, общение имуществ в Иерусалимской общине Златоуст называет святыней,
«делом Божиим» /IX:121/, а
профанацию этой святыни – святотатством. Так высоко ставил святитель общинную
жизнь в Иерусалимской общине.
В то же время Златоуст
подчеркивает, что ложь Анании и Сапфиры была
спровоцирована сребролюбием. Он говорит:
"И когда столь многие поступали также (как Варнава
- Н.С.), когда была такая благодать, такие знамения, он (Анания)
при этом не исправился; но будучи однажды ослеплен любостяжанием, навлек
погибель на свою голову" /IX:117/.
Тут снова святитель старается до слушателей донести контраст между жизнью, «когда была такая благодать, такие знамения» и любостяжанием, совершенно с такой жизнью несовместимым.
