Златоуст –
это вершина имущественного христианского учения. После него – лишь отступление,
падение, по-гречески – апостасия. Конечно, нельзя сказать, что это было
повальное бегство. Были и возвраты, и даже удивительные взлеты. Но той
универсальности, той высоты, той яркости, силы и убедительности, которую
продемонстрировал великий святитель, это учение уже не достигало никогда.
Теперь, начиная с этой временной точки, будет лишь постепенное, может быть с
задержками, сползание византийской социальности в феодальное болото. Сползание,
длившееся тысячу лет и закончившееся падением Константинополя в
Впрочем,
еще в V в. ситуация – не столь печальна: определенный интерес к имущественной
теме еще сохраняется, ибо еще остаются некоторые уцелевшие последователи
Златоуста. Среди них можно назвать Исидора Пелусиота, Иоанна Кассиана Римлянина
и Феодорита Кирского.
Исидор
Пелусиот, пустынник, житель Египта (Пелусий – город при одном из рукавов Нила),
специально приезжал в Константинополь, чтобы послушать Златоуста. Там он стал
невольным свидетелем осуждения великого святителя и всей последующей травли его
сторонников. Вернувшись домой, Исидор навсегда сохранил исключительное уважение
к личности Златоуста. Он написал известное письмо св. Кириллу Александрийскому,
племяннику Феофила, призывая первого не идти по стопам дяди и признать высоту
Златоуста. Глубоко воспринял Исидор и учение великого святителя. Вот некоторые
его высказывания, в которых без труда узнается школа Иоанна Златоуста:
«Известно,
что не иметь нужды во многом, признается величайшим благом, (...) но признается
и то, что гораздо высшее благополучие – быть выше даже в потребности иметь
какую-либо собственность. Поэтому будем заботиться более о душе, о теле же –
насколько это нужно, о внешнем – совсем не станем прилагать попечения. Ибо
таким образом и здесь достигнем высшего блаженства, заключающего в себе
Небесное Царство» /72: 291/.
«Если
воздействует на тебя сребролюбие, этот «корень всех зол»
(1 Тим. 6, 10), и, обратив к себе все чувства, приводит в такое
неистовство, что впадаешь в идолослужение, то твердо отвечай ему верным словом:
«Написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Мф. 4:10). И
действие яда кончится, и ты вполне отрезвишься» /72: 244/.
«Из-за
любви к деньгам – вражда, драки, войны; из-за нее – убийства, разбои, клевета;
из-за нее не только города, но и пустыни, не только обитаемые страны, но и не
населенные дышат кровью и убийствами. (...) Из любви к деньгам извращены законы
родства, потрясены уставы природы, нарушены права самой сущности. (...) Сколько
бы зол ни отыскал кто в народных собраниях или в судилищах, или в домах, или в
городах – увидит в них отростки этого корня» /72: 413/.
«Скорее
кто-нибудь сделал бы невозможное, нежели она (страсть любостяжания. – Н.С.)
насытится. Ибо приращение, не знаю, каким это образом, ей представляется
уменьшением и убытком, возжигая только больший огонь» (цит. по /89:164/).
Отметим,
что последняя цитата повторяет учение о «петле Златоуста».
Не менее
интересен другой ученик великого святителя – Иоанн Кассиан Римлянин. Уроженец
Запада, он много лет подвизался в вифлеемской пустыне. Будучи, также как и
Пелусиот, свидетелем проповедей Златоуста и его уничижения, он в
«Итак, кто
же блаженнее? Ужели те, которые из числа язычников недавно обратившись и будучи
не в состоянии восходить к евангельскому совершенству, еще удерживали у себя
свое имущество? (...) Или те, которые выполняя евангельское учение, ежедневно
нося крест Господень, не хотели ничего оставить у себя из собственного имущества?
(...) Этого (что первые блаженнее. – Н.С.) не осмелится сказать и безумный»
/38:94/.
«Сребролюбцев
можно считать прокаженными умом и сердцем, подобно Гиезию (4 Цар. 5:27),
который, пожелав тленных денег мира сего, был поражен язвой проказы. Это служит
очевидным примером того, что всякая душа, оскверненная страстью, поражается
духовной проказой пороков и, нечистая перед Богом, подвергается вечному проклятию»
/38:98/.
«С
умножением денег увеличивается и неистовство страсти сребролюбия. Она ищет
оправдания в надежде на долгую жизнь, преклонную старость, разные и
продолжительные немощи, которые не могут быть переносимы в старости, если в
молодости не будет заготовлено побольше денег. От таких рассуждений становится
жалкой душа, связанная змеиными узами, когда желает умножить дурно собранное
имение с недостойным старанием. Такая душа сама себя поражает язвой, жестоко
распаляется ею и, всецело занятая помышлением о прибыли, ни на что другое не
смотрит взором сердца, как только на то, где можно достать денег. (...) Из-за
этого человек не устрашится допустить злодеяние лжи, ложной клятвы, воровства,
нарушить верность, воспламениться вредным гневом. Если как-нибудь потеряет
надежду на прибыль, то не побоится нарушить честность и смирение, и как другим
чрево, так ему – золото и надежда корысти заменяют Бога. Потому святой апостол,
имея в виду зловредный яд этой болезни, назвал ее не только «корнем всех зол»
(1 Тим. 6:10), но и идолослужением (Кол. 3,5)» /34:88/.
В главе
«Предлог к оправданию тех, которые не хотят оставить свое имущество» Кассиан
следующим образом критикует климентовский «аргумент от благотворительности»:
«Такие стараются найти себе повод к прежнему корыстолюбию в свидетельстве Св.
Писания. В превратном смысле толкуя, силятся извратить изречение апостола, или
лучше – Господа, и приноровить по своему
желанию, приспосабливая к смыслу Св. Писания не свою жизнь или разум, а делая
по желанию своей страсти натяжку, хотят, чтобы Св. Писание согласовывалось с их
мнением, и говорят, что написано: блаженнее давать, нежели принимать
(Деян. 20:35). Превратным толкованием этого они думают ослабить следующее
изречение Господа: если хочешь быть совершенным, поди продай имение твое, и
раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною
(Мф. 19:21) Думают, что они под этим предлогом не должны оставлять свое
богатство, и считают себя блаженными, если, обеспечив себя запасным богатством,
от избытка его уделяют и другим; поскольку стыдятся принять с апостолом славную
нищету ради Христа и не хотят довольствоваться трудами рук и монастырской
умеренностью» /34:92-93/.
Кроме того,
Кассиан приводит интересные наблюдения над жизнью монахов в Египетской пустыне,
рассказанные местным отшельником аввой Пиамоном. Последний говорит о двух видах
монахов: киновитян и сарабаитов, которые «почти равною численностью соперничают
между собою» /34:503/. Первые, киновитяне, живут совместно с общей
собственностью; их родословную авва Пиамон ведет от Апостольской Иерусалимской
общины. Вторые, сарабаиты, «живут по двое и по трое в кельях, не довольствуясь
попечением аввы и не подчиняясь его власти», и работают, но «не для того, чтобы
плод своего труда передать в распоряжение эконома, но чтобы приобрести деньги,
которые сберегают» /34:502/. Их авва рассматривает как последователей Анании и
Сапфиры. Этот рассказ свидетельствует о том, что имущественные взгляды великого
святителя применимы не только к мирянам, но и к монахам.
Третий
ученик, епископ г. Кир Феодорит, был, как и великий святитель, уроженцем
Антиохии. Влияние на него Златоуста очевидно. В своем Шестом слове о промысле
/20/ Феодорит повторяет многие мысли Златоуста. Вот некоторые его высказывания:
«Обилие
денег и преизбыточество преспеяний в добродетели прямо между собой
противоположны» /20:85/.
«Говорим
это, не богатство осуждая, не злом врачуя зло. Ибо если богатство худо, то хула
падает на Давшего оное. Напротив того, говорим, что богатство и бедность Самим
Творцом предлагаются людям, как некие вещества или орудия, и люди, имея их, как
художники, могут или изваять образ добродетели, или слепить кумир порока»
/20:90/.
«При
богатстве едва ли кто и несколько членов добродетели изваяет во всей красоте, а
при бедности многие могут произвести целый образ. Поэтому не будем осмеивать
бедность, сию матерь добродетели, и охуждать богатство, но станем обвинять не
пользующихся им как должно» /20:90/.
Однако
именно Феодорит первым стал из универсальной концепции великого святителя
делать «общепринятую» доктрину. Дело в том, что у Феодорита высший этаж
златоустовской постройки редуцирован. У него мы не найдем ни положительного
взгляда на жизнь в условиях общности имущества, ни тем более призывов последовать
Иерусалимской общине. Феодорит уже живет в обществе крепких частных
собственников и не мыслит ничего иного. А потому его задачей является оправдать
разделение на богатых и бедных. Богатые и бедные нуждаются друг в друге, и те и
другие необходимы в обществе. Он говорит:
«Итак,
почему же ты гневаешься и обвиняешь бедность, когда видишь, что и богатство
имеет великую в ней нужду, и обладающие богатством не могут без нее прожить?
Подивись Тому, Кто так премудро распоряжается в этом: одним дает деньги, другим
– искусства, и посредством нужды приводит их в согласие и приязнь» /20:99/.
Причем,
Феодорит вовсю пользуется златоустовским багажом, но использует его на
противоположные цели. Как и Златоуст, он упоминает о подлинных добродетелях, но
для того, чтобы показать суетность стремления к имущественной справедливости.
Как и Златоуст, Феодорит учит, что тела и души и богатых и бедных устроены одинаково,
все рождаются нагими и такими же уходят в мир иной. Но для того чтобы показать
общность рода человеческого, где каждый, по воле Божией, выполняет данную ему
от рождения роль. Как и Златоуст, Кирский епископ замечает, что богатые несут
болезни, заботы, соблазны и проч., чего лишены бедные. Но если у Златоуста все
это направлено на то, чтобы побудить богатых отказаться об богатства и
подняться по нравственной лестнице вверх, а бедного ободрить, то Феодорит все
эти аргументы направляет на оправдание Творца, который создал «идиллию»
совместной жизни бедных и богатых. Свою философию он подытоживает в таких
словах:
«Поэтому во
всем, что ни совершается, усматривая Божию попечительность, не любопытствуй,
как это совершается» /20:103/.
Фактически
Феодорит возвращает византийскую имущественную этику к «умеренной» доктрине.
Как ни
замечательны некоторые высказывания Исидора, Кассиана или даже Феодорита, но
все же известность этих писателей несравнима со златоустовской (тем более, что
творения Феодорита против Кирилла Александрийского были анафематствованы V
Вселенским Собором). На общую нравственную атмосферу в Империи оказать значительное
влияние они не могли.
В VI веке
расцветает монашеская, «пустынная» литература (к которой следует отнести и
«Писания» Кассиана Римлянина). В ней сребролюбию дан статус одной из восьми основных
страстей человеческих. Так, известная всем «Лествица» (VI в.) говорит много
мудрого о сребролюбии, вполне солидаризируясь с предыдущей святоотеческой
традицией, например: «Стяжавший любовь – расточил деньги; а кто говорит, что
имеет и то и другое, тот сам себя обманывает» /21:131/. Однако монашеская
литература толкует вопрос с точки зрения личной психологии – в плане
сребролюбие-нестяжание, совершенно не касаясь социального аспекта проблемы.
Идут годы, и универсальное учение Златоуста постепенно
начинает забываться. Помимо аскетических произведений, появляются также новые
комментаторы Писания, которые утверждают, что толкуют по святым отцам и, прежде
всего «по Златоусту». И поскольку в Новом Завете тема богатства обсуждается
очень часто, то и экзегеты вынуждены ее затрагивать. Однако, невооруженным
взглядом видна разительная разница между мышлением Златоуста и новыми толкованиями.
В качестве примера рассмотрим толкование монаха XII века Евфимия Зигабена /72/.
Историк святоотеческой литературы архиеп. Филарет Гумилевский пишет, что
Евфимий «не глубокий догматист, (…) но очень замечательный толкователь»
/71:318/. Зигабен, подражая Златоусту, дает толкования на Евангелия от Матфея и
Иоанна. Текст предваряется словами: «Тщательно составленное Евфимием Зигабеном,
преимущественно на основании толкования Отца нашего Иоанна Златоуста» /72:3/.
Но, несмотря на столь лестные характеристики, комментарий Зигабена отличается
от толкований Златоуста, как земля от неба.
Прежде всего, полностью отброшен трехчастный принцип
златоустовской екзегезы – оставлено только сухое комментирование текста
Евангелия, а нравственные увещевания, занимающие у Златоуста большую часть его
проповедей, исключены. Да и из самого комментария вычищены многие важные мысли
святителя. Например, комментируя же «йота едина, или едина черта не прейдет от
закона» (Мф. 5:18), Златоуст под «законом» понимает Новый Завет /VII:173/ (и
тогда исчезают все недоумения по поводу этого непростого речения). Зигабен
«исправляет» Златоуста, понимая «закон» традиционно – как Моисеево законодательство.
И так сплошь и рядом. Читателям преподносится Златоуст урезанный и
отредактированный. Все освящено именем Златоуста, но не проникнуто его духом.
Особенно это заметно по комментариям на имущественную тему. Мы видели, сколь
большое место занимает эта тема в проповедях Златоуста. В комментариях же
Зигабена ей уделяется на два порядка меньше – только если комментируемый текст
имеет к этой теме явное отношение – на «не можете Богу работати и мамоне» (Мф.
5:24) и беседу о богатом юноше. В Евангелии от Иоанна тема богатства почти
отсутствует, но Златоуст продолжает свои проповеди о богатстве, а в
комментариях «ученого монаха» эта тема отсутствует. У Зигабена в основном
встречаются утверждения в духе Климента: «лишнее раздавать нищим» /72:78/;
«этими словами Христос порицает не богатство, а пристрастие к нему» /72:242/.
Правда, есть упоминание и о «мертвой петле» – «увеличение богатства увеличивает
и любостяжание» /72:242/, и о различии требований к совершенным и несовершенным
/72:79/. Но эти упоминания повисают в воздухе и из них не делается никаких
выводов. В целом же возникает подозрение, что «очень замечательный толкователь»
Зигабен не понял ни логики, ни пафоса учения святителя о богатстве и
собственности. А потому и выбросил все нравственные наставления великого святителя.
И, пожалуй,
это не его вина. Видимо, к XII веку имущественное учение Златоуста уже
перестало быть востребованным. Так, великий богослов св. Григорий Палама
(XIV в.), будучи епископом Фессалоникийским и регулярно говоря своим прихожанам
проповеди, обращается и теме милостыни. Причем такие его выражения, как «где
налицо это холодное слово («мое и твое»), там, как говорят божественные Отцы,
нет союза любви, и Христос изгнан» /82:135/, позволяют предположить, что он был
хорошо знаком с творениями Златоуста. Но таких фрагментов мало, да и пафос уже
не златоустовский: св. Григорий призывает не «отдать все», а лишь жертвовать
«излишние деньги» /82:54/.
Но и в истории византийского богословия не все так
однозначно. Уже много позже Златоуста появляется христианский проповедник, во
многом возродивший традицию великого святителя. Это св. Симеон Новый Богослов.
Этот великий святой X–XI вв., казалось бы, далек от социальных проблем. Монах,
аскет, мистик, созерцатель Божественного света, Симеон известен своими вдохновенными
гимнами, бурнопламенные слова которых поражают воображение. Но св. Симеон еще и
правдолюбец, не желающий примириться с царящей вокруг ложью. Неудивительно, что
его жизнь полна искушений: его изгоняют из Студийского монастыря, в бытность
его настоятелем, монахи устраивают против него бунт, он преследуется частью
епископата, обвиняется в ереси и изгоняется из Константинополя. Опять неудобный
человек. Но более всего удивительно, что в одном из Огласительных слов, как
пишет еп. Василий (Кривошеин), он «резко критикует существующий
общественный порядок, следуя духовной линии св. Иоанна Златоуста» /83:134/. Действительно,
преп. Симеон говорит:
«Вещи и деньги в мире являются общими для всех, как
свет и этот воздух, которым мы дышим, и сами пастбища неразумных животных на
равнинах и горах. Все, следовательно, было установлено общим, для одного
пользования плодами, но по господству (не дано) никому. Однако, страсть к
стяжанию, проникшая в жизнь, как некий узурпатор, разделила различным образом
между своими рабами и слугами то, что было дано Владыкою всем в общее
пользование. Она окружила все оградами и закрепила башнями, засовами и
воротами, тем самым лишив остальных людей пользования благами Владыки. При этом
эта бесстыдница утверждает, что она является владетельницей всего этого, и
спорит, что она не совершила несправедливости по отношению к кому бы то ни
было» (цит. по /83:134/).
Очень
интересно, что далее преп. Симеон высказывает мысли в духе самых заветных идей
Златоуста, но формулирует их еще резче, чем великий святитель:
«Итак,
каким образом, если они (владельцы. – Н.С.), взяв что-нибудь или даже все из
этих денег, из страха угрожающих наказаний или в надежде получить сторицею, или
склоненные несчастиями людей, подадут находящимся в лишениях и скудости, то
разве можно считать их милостивыми или напитавшими Христа, или совершившими
дело, достойное награды? Ни в коем случае, но как я утверждаю, они должны
каяться до самой смерти в том, что они столько времени удерживали (эти
материальные блага) и лишали своих братьев пользоваться ими» (цит. по
/83:135/).
«Поэтому
тот, кто раздает всем из собранных себе денег, не должен получить за это
награды, но скорее остается виновным в том, что он до этого времени несправедливо
лишал их других. Более того, он виновен в потери жизни тех, кто умирал за это
время от голода и жажды. Ибо он был в состоянии их напитать, но не напитал, а
зарыл в землю то, что принадлежит бедным, оставив их насильственно умирать от
холода и голода. На самом деле он убийца всех тех, кого он мог напитать» (цит.
по /83:135/)
Это
значительно превосходит ригоризм свт. Иоанна. Даже если богатый раздаст все
свое имение, он остается убийцей тех, кого он мог бы напитать, но не сделал
этого. Таким образом, по преп. Симеону, чтобы богатому спастись, ему нужно не
только раздать все свое имение, но и каяться до самой смерти в своем
жестокосердии. А вот еще, очень радикальное, мнение преп. Симеона:
«Диавол
внушает нам сделать частной собственностью и превратить в наше сбережение то,
что было предназначено для общего пользования» /83:135/.
Снова, как
и у Златоуста, частная собственность – от диавола. Но преп. Симеон идет дальше:
он развивает эту мысль и бесстрашно делает крайние выводы из учения Златоуста,
на которые сам великий святитель только намекал.
Интересно,
что, подробно излагая имущественные взгляды св. Симеона, еп. Василий
(Кривошеин) замечает: «Подход его, однако, ко всем этим явлениям не
политический или социальный, а чисто религиозный, духовный, христианский.
Никаких политических или социальных программ он не предлагает» /179:248-249/.
Это обычное в церковных кругах противопоставление «христианского» и
«социального». Если это противопоставление отчасти и верно для представителей
атеистического социализма, то оно вряд ли пригодно к характеристике воззрений
таких христианских проповедников как св. Иоанн Златоуст или
св. Симеон Новый Богослов. Для них все проблемы –
нравственно-христианские, но они имеют как личный, так и межличностный
характер. Последние и есть проблемы социальные, и их суть – в недостатке любви
между людьми. Поэтому «программой» их решения у святых отцов является изгнание
из своей души эгоизма и водружение в ней любви к людям. И для закрепления этого
– аскетика отказа от имущества, добрые дела милосердия и братской жизни во
Христе вплоть до объединения имуществ. Таким образом, нравственное и социальное
в воззрениях святых отцов составляют неразрывное целое.
Остается,
однако, отметить, что мысли св. Симеона, несмотря на их яркость, остались его
частным мнением и никакого серьезного резонанса в обществе не произвели.
Приговор Византии в небесах был уже произнесен, и ее позднейшая история – лишь
затянувшаяся агония.
