3.4. Русское богословие об имущественных воззрениях Златоуста

 

Златоуст и русское средневековое богословие

 

Россия восприняла христианство от Византии, став в X веке одной из ее метрополий. В то время «общепринятая» доктрина уже прочно овладела византийским богословием, и естественно, что вместе со всем православным учением, Русская Церковь приняла и эту имущественную доктрину. Однако Россия – не просто народ, а целая цивилизация со своей особой ментальностью. Искренне приняв византийское Православие, русские быстро заметили, что предлагаемый им идеал вечного сосуществования богатых и бедных, построенного на милостыне первых и терпении вторых, не совсем то (или даже совсем не то), чего чают их души. Русский максимализм желал иного – преображения не только за гробом, но уже здесь, на земле, и, причем, не отдельных душ, а всей Православной Руси. И бескрылый «общепринятый» идеал русские всегда пытались преодолеть – если не наяву, то хотя бы в мысли, в чаянии.

Об этом, прежде всего, говорит необычайная популярность на Руси творений Златоуста. Первые переводы святителя появились на Руси в XII в. Широкое распространение получил сборник его творений под названием «Златоструй». Кроме того, были известны такие собрания гомилий Златоуста, как «Маргарит» и «Учительное Евангелие». В XVI – XVII вв. на Руси был известен сборник, который так и назывался – «Златоуст». Его содержание даже стало обязательным элементом богослужения, войдя в уставные чтения (которые, правда, позднее вышли из употребления) /73:83/. Несколько переводов на церковнославянский язык осуществил св. Максим Грек. Он переводит гомилии святителя на Евангелие от Матфея и Иоанна, а также на Деяния апостольские. Таким образом, современное ему православное общество было ознакомлено с подлинным святоотеческим учением по имущественному вопросу.

К сожалению, российские реалии далеко не всегда следовали златоустовскому идеалу. Сам Максим, рассматривая монастырский быт на Руси, неожиданно для себя обнаруживает, что западные картезианские монахи живут более строгой жизнью: «Несть у них ничтоже свое, но вся обща, нестяжание же любят» /74:151/. Также и афонские монастыри, о жизни которых Максим знал не понаслышке, «без имениих, рекше без сел живут, одными своими рукоделии и непрестанными труды» (цит. по /75:169/). Наоборот, русские монастыри не только имеют села, но и дают деньги в рост окрестным крестьянам. Последнее особенно возмущает Максима, ибо деньги отдавались «за пять шестой», а если долг не отдавался, то монастырь забирал землю должника /76:370/. Под впечатлением Златоуста и противоречащих ему монастырских порядков, Максим примыкает к движению «нестяжателей».

О споре «стяжателей» и «нестяжателей» написаны горы литературы. Поэтому заострим внимание лишь на одном вопросе, связанном уже с византийскими реалиями. Один из видных нестяжателей, «инок-князь» Вассиан Патрикеев, занялся (с 1515 г.) составлением «Кормчей книги» – сборника канонов. Естественно, Вассиан хотел с помощью Кормчей доказать свою нестяжательскую позицию. Вассиан начинает подробные изыскания канонических оснований нестяжательства. И тут его ожидает неудача: никаких канонов, в которых бы был ясно выражен запрет на владения монастырей селами, он не обнаруживает. Наоборот, он встречает правила, в которых упоминаются села, а также экономы-монахи, в обязанности которых входит управление ими. Но в своей полемике князь уже зашел слишком далеко, и он пытается, не потеряв лица, выйти из щекотливого положения. Для этого он привлекает прибывшего в 1518 г. в Москву Максима Грека. Так, важное слово «проастион» в греческих текстах обычно означает землю с селами. Максим переводит это слово формально – как «приградие сельное», а Вассиан уже добавляет, что это «пашни и винограды, а не села с житейскими христианы» /84:133/. Следует отметить, что ничего удивительного в неудаче Вассиана нет. Отчуждение церковной собственности строго запрещено канонами, и потому монахи «вынуждены» были иметь пожертвованные монастырям села. Да и ничего предосудительного в том не виделось: византийская Церковь в имущественном вопросе стояла на «общепринятых» позициях, согласно которым богатство само по себе непредосудительно, а потому владение им, даже монастырям, даже в виде «сел с житейскими христаны» вполне допустимо. Правда, она этот взгляд никогда четко не формулировала, и чтобы это понять Вассиану пришлось затратить немало труда. И он, в конце концов, этот факт признает: «Есть в святых правилех супротивно святому Евангелию и Апостолу и всех святых отец жительству» /85:96/.

Развязка этой истории неутешительна: «стяжатели» победили, а Вассиан и Максим были осуждены Церковным судом и заточены в монастырь. Впоследствии этот «спор» был продолжен государством, которое уже с начала XVI в. начало вести дело к секуляризации монастырских земель. И неудивительно. По оценкам историков, в XVI в. монастырскими были до 1/3 обрабатываемых земель /106:48, 105:370/ (впрочем, в /169:49/ утверждается, что эта цифра вдвое преувеличена). Причем, это не просто земли, а земли с деревнями, крестьяне которых административно и судебно подчинены крупным монастырям. Ясно, что такая ситуация вызывала нешуточное раздражение верховной власти – монастыри не платят налогов и не поставляют служилых людей. После долгой борьбы государство победило, и в 1764 г. по указу Екатерины II все церковные имения, включая деревни, передавались в ведение Коллегии экономии. Монастырям же было положено государственное содержание, причем, далеко не всем и в недостаточном объеме.

Впрочем, все получилось в соответствии с выведенными Златоустом духовными законами. Ведь собственность, даже если она в общем пользовании, является соблазном страшной силы. И наши монастыри далеко не всегда могли этому соблазну противостоять. Безбедная нетрудовая жизнь развращает. Тем более это – грех, если она сопряжена с эксплуатацией (пусть и не жесткой) других людей. В результате уровень духовности в монастырях-собственниках стал понижаться. После же секуляризации монашество, не обремененное имениями, сумело наладить духовную жизнь и дало в XIX – XX вв. плеяду величайших русских святых, в том числе – Серафима Саровского и старцев Оптиной пустыни.

 

Как трактовали Златоуста русские богословы нового времени

 

Для русской богословской школы, прежде всего, характерно желание понять мысль великого святителя. Два вопроса более всего волнуют исследователей:

1) кто же Златоуст: «капиталист» или «социалист»?

2) как примирить противоречия (по нашему мнению, мнимые) в ряде высказываний великого святителя?

Заметим, что оба вопроса связаны между собой, ибо действительно у Златоуста имеются, и не единичные, выказывания как в осуждение богатства и собственности, так и достаточно лояльные к ним, допускающие обладание собственностью. Так что кажущаяся «противоречивость» Златоуста имеет место именно в вопросе обладания частной собственностью.

В ответе на первый вопрос нас снова будет смущать широкий спектр мнений. Как отмечает Экземплярский, многие богословы готовы в Златоусте видеть «защитника тех взглядов на богатство, какие так усердно развиваются в нашей современной литературе» /9:114/.

И, действительно, мнения «огромного большинства», рассматривающего Златоуста в качестве сторонника частной собственности, придерживаются: А.П. Лопухин /48/, издатель Полного собрания сочинений Златоуста /I – XII/, священник посольского храма в Стамбуле Иоанн Говядовский /167/, написавший значительную по объему статью, посвященную разбору имущественной концепции святителя, о. Николай Загоровкий /57/, автор статей на тему «христианство и социализм». Промежуточную позицию занимают профессор МДА И.В. Попов /50/ и Н.П. Кудрявцев /53/. И, наконец, сам Экземплярский причисляет Златоуста к сторонникам общественной собственности.

Что же касается второго вопроса, то, к сожалению, русское богословие так и не нашло удовлетворительного объяснения проблемы. Наиболее вдумчивые исследователи творений великого святителя профессор МДА, священномученик И.В. Попов и (тогда еще студент) Н.П. Кудрявцев, хорошо видя сам факт противоречия в высказываниях святителя, наши богословы объясняли их, как ни странно непродуманностью его позиции. Тема «противоречивости» воззрений Златоуста еще не раз будет предметом нашего внимания.

Век XIX – век становления русского религиозного богословия. Однако этому становлению серьезно мешало засилье не православных церковных и богословских представлений, сначала протестантских, а с 60-х годов XIX в. – католических. Эта ситуация в полной мере наличествовала и в имущественной этике. Наши академические и семинарские учебники нравственного богословия, как правило, списывались с инославных книг, разумеется, с вычисткой ссылок на протестантские и католические авторитеты. Но общее направление всегда было одинаковым: «общепринятая» доктрина, «климентизм». Существовали лишь нюансы: в период протестантского засилья учили, что частная собственность священна, и что приобретать и умножать собственность христианину вменяется в обязанность; в «католический» период «климентизм» становился более гибким, но и более обоснованным святоотеческими ссылками, в том числе – и на Иоанна Златоуста.

В двадцатом веке господство «общепринятой» доктрины продолжалось. Примером может служить известный учебник по нравственному богословию Маркеллина Алексеевича Олесницкого /19/, который был основным для духовных семинарий, и множество раз переиздавался. В нем Олесницкий пишет:

«Что богатство и вообще имущество не предосудительно для христианина, это видно уже из того, что Сам Бог предоставил человеку право господствовать над землею и обладать ею (Быт. 1:26; 9:1). А всякое имущество есть плод земли. Обладанием имуществом обусловлена возможность духовного образования человека и приобретения известной степени самостоятельности и независимости, необходимых для деятельности в мире. Имущество же доставляет возможность благотворения. Но, обладая имуществом, необходимо быть внутренне независимым от него, не пленяться им. «Богатство аще течет, не прилагайте сердца» (Пс. 61:11). Не богатство должно обладать человеком, а мы должны обладать богатством, свободно распоряжаясь им и употребляя его на благие дела» /56:228/.

«Нравственно оправдываемый источник обогащения и вообще приобретения имущества указан в лице Адама, которому заповедано снискивать хлеб в поте лица (Быт. 3:19)» /56:229/.

«Отдавать деньги на законные проценты и вообще употреблять свое имущество для приобретения нового имущества, т.е. для умножения имущества, конечно, позволительно. Притчею о талантах предполагается естественность и нормальность последнего. Но всякое ростовщичество, безусловно, противонравственно» /56:229-230/.

«Бедные должны блюсти внутреннюю независимость от бедности. «Имея одежду и пропитание, будем довольны тем» (1 Тим. 6,8). В то же время бедные должны сознавать, что и при материальной бедности они могут быть духовно богатыми и высокими» /56:230/.

И все же в XX веке наше богословие стало расправлять крылья и постепенно открывать поразительное богатство златоустовской мысли. Важным рубежом стало 1500-летие со дня смерти великого святителя (1907), когда к имущественным воззрениям Златоуста был проявлен значительный интерес. Однако, как и ранее, в большинстве случаев авторы заранее ставили перед собой задачу подвести воззрения Златоуста под «общепринятую» схему. Так, что же касается «общения имений» в Иерусалимской общине, которой особенно был восхищен Златоуст, то либо оспаривался сам факт реализации коммунистических отношений /66:214, 67:16/, либо жизнь общины рассматривалась как «социальный эксперимент», которому выставлялась отрицательная оценка /68:61/. Относительно же богатства наши богословы упорно пытались доказать приверженность Златоуста к апологии принципа частной собственности.

Например, о. Николай Загоровский, автор ряда статей, критикующих социализм, пишет: «Св. Иоанн Златоустый много и много раз учил, что богатство есть дар Божий, что «богатство и нищета от Господа» (Сир.11:14)» /57:471/. Это пример недобросовестного цитирования, ибо мы уже убедились, что Сир. 11:14 Златоуст толкует как раз противоположным образом.

Пример о. Загоровского, однако, типичный: многие авторы пытаются интерпретировать Златоуста в духе Климента. Так, профессор СПДА А.П. Лопухин, издатель Полного собрания сочинений Златоуста   /I – XII/, трактует имущественные воззрения святителя вполне в духе климентовской концепции. Он считает, что Златоуст проповедует учение о священном харак­тере частной собственности. Почему? Потому, оказывается, что Златоуст против воровства, за богатых, утверждает о невозможности жизни без бедных и, наконец, он никогда не восставал против «коренной основы социального строя, покоящегося на праве собственности» /48:249/. Здесь амальгама верных и подтасованных положений, разобраться в которых можно только, имея в виду «двухэтажность» концепции Златоуста: для совершенных и для новоначальных.

Да, естественно, святитель осуждал воровство, ибо оно нравственно ниже, чем легитимно нажитая собственность (которая, в свою очередь, отрицается более нравственно высокой общностью имуществ). Да, святитель любил богатых, но как врач душевных пороков. Он говорил: «Я не против богатых, но за богатых. (...) Скажешь: ты ненавидишь меня. Нет, я люблю тебя. Я имею заповедь Господа Бога моего: «Любите враги ваша». Я не перестану врачевать тебя. (...) Разве я тебя преследую? Я преследую страсть твою. Разве я с тобою сражаюсь? С пороком твоим. И ты не считаешь меня добродетелем, не считаешь меня покровителем, не считаешь меня твоим защитником больше всех?» /V:565/. Что же касается неизбежности бедности, то это мнение основано на речении Христа: «Нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда» (Ин.12:8). Апологеты «общепринятой» доктрины часто приводят эту цитату, считая, что ею Христос благословил «климентовский» социальный порядок, в котором всегда есть богатые и бедные. Но толкование это неосновательное: из того, что «так будет» не следует, что «это хорошо». Иначе говоря, Христос лишь пророчествует, что до конца времен социальные вопросы в мире не будут решены, но не дает нравственной оценки «климентовскому» порядку. Златоуст, комментируя эти строки Евангелия, пропускает без комментария первую часть речения, считая, что ее смысл заключен во второй части – «а Меня не всегда». Наконец, о том, что Златоуст никогда не призывал к революции и насильственному уничтожению несправедливого строя, мы уже говорили. Но здесь Златоуст просто идет за Христом: из того, что он терпит частную собственность как факт жизни, вовсе не следует, что он дает ей высокую нравственную оценку.

Переходя к милостыне, Лопухин подчеркивает, что Златоуст так восторгается ею, потому что она «не угрожает собствен­ности» /48:42/. Это уже экстраполяция мыслей святителя, не подтвержденная текстуально. Наоборот, щедрая милостыня, по Златоусту, именно «угрожает» частной собственности, разрывая узы «холодного слова мое и твое».

Что же касается мыслей святителя об общении имуществ, по мнению Лопухина, это лишь мечта, в которую любил переноситься святитель, отвращаясь от ужасной действительности /48:35/. Да, мечта в том смысле, что общность имущества так и не была воплощена святителем в жизнь. Но для Златоуста это – не фантазия, которой утешалась душа святителя. Златоуст видит в коммунизме Иерусалимской общины воплощенный христианский социальный идеал и сознательно призывает своих прихожан последовать этому примеру, считая, что именно так должны жить на земле люди, называющие себя христианами.

Вообще же, во всей статье Лопухина постоянно (сознательно или нет) совершается подмена: икономические высказывания святителя рассматриваются как нормативные, выражающие, якобы, подлинно христианскую точку зрения. Тот же прием используют и другие. Например, на такой подтасовке построена вся книга И. Зейпеля /10/. Уже упоминалось, что эта книга, к сожалению, серьезно повлияла на наше имущественное богословие, внедрив в него идеи католической социальной доктрины. В интерпретации златоустовского учения у Зейпеля все ставится с ног на голову: икономические соображения святителя он рассматривает как принципиальные, а принципиальные – наоборот, как икономические. Так, Зейпель характеризует взгляды Златоуста на общность имущества как чисто теоретические: «Он лишь описывает совер­шенный строй и не имеет в виду касаться существующих отношений» /10:106/, – причем описывает из педагогических соображений, чтобы устыдить богатых. Отношение же самого Зейпеля к этим идеям ироническое: «В любви к ближнему, доведен­ной до полного отказа от своей собственности, он (Златоуст. – Н.С.) видел нечто столь великое, что ожидал от торжества ее устранения всех недостатков нашей экономической жизни» /10:107/. Или: «Ему могло казаться, что земля превратится в рай, если жизнь на ней всюду устроить по образу монастырей» /10:106/. Здесь Зейпель и не замечает, что, представляя Златоуста как искреннего, но наивного утописта, прелат противоречит своей же теории использования великим святителем образа общности имущества как дидактического приема.

Священник Иоанн Говядовский посвятил учению Златоуста о собственности специальную обширную статью /88/. Усилия о. Иоанна представить Златоуста как адепта «общепринятой» доктрины просто вызывают восхищение. Он пишет: «Мысль о свободном отношении к собственности нужно признать основным, главнейшим и руководящим положением в учении св. Иоанна Златоуста об этом предмете» /88:528/. Тезис, прямо скажем, ставящий в тупик своей неопределенностью («свободное отношение» – это что?). Оказывается, Златоуст «радуется богатству», признает законность закона о наследстве («но осуждает неправильное применение этого закона в жизни» /88:111/), признает законность и даже благодатность неравенства, ибо Бог «делает его как бы средством, путем к спасению» /88:197/. По мнению о. Говядовского, Златоуст учил, что «одно только назначение благ мира сего – общее. Бог сотворил их на пользу всех; но отдал их в собственность только некоторым» /88:607-608/. «Златоуст убеждает христиан только не злоупотреблять этими своими правами (собственности. – Н.С.), которые он признает вполне законными» /88:607/. Выходит, что Златоуст во всем согласен с Климентом, ибо «богатому он проповедовал благотворительность, а бедному – терпение» /88:610/.

Оценивая современное ему богословие, Экземплярский дает следующий неутешительный диагноз: «... положение, занятое нашим нравственным богословием по данным вопросам, совершенно не соответствует духу Евангельского учения, а иногда прямо искажает смысл учения Слова Божия» /5:4/.

 

Попов, Кудрявцев, Экземплярский

 

Однако среди русских богословов были ученые, вдумчиво и непредвзято отнесшиеся к наследию великого святителя. Одним из них является профессор МДА И.В. Попов, ныне причисленный к лику священномучеников российских. Его работа «Святой Иоанна Златоуст и его враги» /50/ – может быть лучшее, что написано до сих пор о Златоусте. Прекрасно сознавая все трудности однозначной характеристики учения Златоуста, И.В. Попов ставит вопрос: кем Златоуст не является? И отвечает: не администратор, не богослов (в смысле догматики), не мистик, не апологет царской власти. Но был нравственным мыслителем и тонким психологом. Все эти характеристики совершенно верны. Кроме того, Попов одним из первых в нашей литературе замечает, что концепция Златоуста носит не только личностный, но и социальный характер: «В беседах Златоуста монашеский индивидуализм отступает на задний план, и выдвигается идеал социальный. Вселенский учитель стремится построить на христианских началах жизнь общества» /50:802/.

Попов ясно видит, что воззрения Златоуста на богатство нельзя свести к простому ответу «да» или «нет». Он пишет: «Теперь поставим вопрос: отрицал ли Златоуст богатство? Ясно, что на этот вопрос можно ответить и да, и нет» /12:820/. Ученый считает, что у Златоуста есть как бы две имущественных теории: «Первый рекомендуемый святителем способ разрешения имущественного вопроса – добровольный коммунизм, второй – индивидуальный, но для каждого обязательный, отказ от части имущества в пользу бедных» /12:815/. Но как святитель совмещал эти «теории», ученый объяснить затрудняется. По мнению Попова, святитель «ставит их друг подле друга, не пыта­ясь примирить между собою» /12:814/. Фактически И.В. Попов отмечает у великого святителя и собственно златоустовскую, и климентовскую концепции, но именно в этом видит противоречивость его взглядов. Другими словами, разгадка «противоречий» Златоуста видится ученому просто в непродуманности его воззрений. Однако, как раз в этом обвинять великого святителя нет оснований. Как мы уже показали, святитель выдвигает коммунизм Иерусалимской общины в качестве реализуемого идеала; милостыню же и благотворительность он рассматривает как путь к этому идеалу. И святитель никогда не «ставит их друг подле друга, не пыта­ясь примирить между собою», а рассматривает как цель и средство достижения цели. Именно об этом говорят многочисленные тексты Златоуста, названные нами «икономическими», смысл которых в том, что «не нужно требовать с самого начала высоких дел от немощных людей» /VII: 802/, нужно поставить перед ними идеал и подводить к нему постепенно, по шагам, проводя их через разные степени осуществления этого идеала. Поразительно, но известный богослов не замечает, что Златоуст обращается к разным категориям христиан – совершенными и новоначальным, что, разумеется, полностью согласует обе части воззрений святителя.

Итак, разгадки «противоречий» святителя Попов не дает. Не дает ее и такой серьезный исследователь Златоуста, как профессор МДА Н.П. Кудрявцев. В своей содержательной, написанной с хорошим знанием текстов Златоуста, работе /53/ Кудрявцев (он в момент написания был еще студентом МДА) буквально восхищен вдруг открывшимся ему богатством и высотой мысли святителя. Однако и он, замечая противоречия (как убедился читатель – мнимые) во взглядах святителя, объясняет их неубедительно: «Некоторая кажущаяся противоречивость во взглядах Златоуста на один и тот же предмет, по нашему мнению, обуславливается неточностью его терминологии» /53:793/. Кроме того, оба ученых не упоминают о «петле Златоуста» – одной из важнейших идей святителя. Таким образом, и академическая наука, если и не занималась сознательным искажением позиции великого святителя, то не смогла адекватно понять златоустовское учение.

По сути дела только в книге Экземплярского «Учение древней церкви о собственности и милостыне» даются принципиально правильные оценки златоустовского имущественного учения. Эта не­заслуженно забытая книга по четкости изложения, обоснованности и этической высоте оставляет позади все написанное в русской правос­лавной литературе по этому вопросу /40/. Это единс­твенная в русском богословии монография, целиком посвященная пробле­ме собственности и богатства со святоотеческой точки зрения. Ее со­держание полностью основано на ранних христианских сочинениях и уче­нии святых отцов    III – V вв.: Тертуллиана, Климента Александрийского, Киприана Карфагенского, Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Амвросия Медиоланского, бл. Августина, бл. Иеронима и др. Более половины текста книги составляют выписки из Писания или свято­отеческого предания (около 300 цитат из Библии и около – из свя­тых отцов). Причем главное внимание Экземплярский уделяет св. Иоанну Златоусту. На основе столь обширного материала Экземплярский воссоздает подлинное святоотеческое учение о собственности и милостыне, обладающее поразительной высотой.

Однако начинает книгу Экземплярский нелицеприятной критикой современного ему богословия. Он называет это богословие «казенным» и «официальным». Впрочем, и в большинстве своих ранних статей Экземп­лярский воюет с таким богословием, обличая его в приверженности реа­лиям века сего и забвению истин Христовых. Он пишет:

«Огромное большинство богословских статей, проповедей, отделов в учебных системах ставит своей задачей изложения (...) христианско­го учения о собственности и милостыне не то чтобы с возможною чис­тотой, ясностью и полнотой изобразить христианское идеальное учение, но почти противоположное: оправдать всеми возможными соображениями разума и всеми возможными текстами Слова Божия, в их нередком пере­толковании, действительно существующие и господствующие порядки жиз­ни» /9:5/.

Под мнением «огромного большинства» Экземплярский понимает абсолютизацию известного тезиса святых отцов о допустимости имений для человека, при условии внутренней свободы от своего богатства. В устах некоторых богословов это верное утверждение стало принимать уродливые, и даже циничные формы, направленные на оправдание явно несправедливого социального порядка. «Это, конечно, страшное недоразумение», – пишет Экземплярский /62:16/. Но нетрудно предвидеть, что для «казенных» богословов его обличения были не­приемлемы. И в 1912 г., через полтора года после выхода его книги, Экземплярский был уволен из Академии, причем уволен в откровенно грубой форме, с формулировкой «за антиправославную литературную деятельность». Этим и объясняется то, что эта выдающаяся книга осталась практически неизвестной русскому читателю.

Экземплярский, отмечая, что воззрения св. Златоуста являются вершиной святоотеческого имущественного учения, характеризует их так: «Его основной взгляд на причины имущественного неравенства людей: причина эта – в недостатке взаимной братской любви, и путь к уничтожению ни­щеты среди человечества – путь братского общения имуществ. Идеал от­ношения к своему имуществу – все сразу отдать; верх неправды – нико­му своего не давать, а средний путь – щедрая милостыня, которая, впрочем, сама собою приведет человека к раздаче всего своего» /9:200/.